СКОЛЬКО СТОИТ ПОБЕДА?

СКОЛЬКО СТОИТ ПОБЕДА?

Сенат Соединенных Штатов голосами сенаторов-северян провалил законопроект, утверждавший договор «Мак-Лейн — Окампо». Но Мельчора Окампо ничто уже не могло спасти.

Подписав в декабре пятьдесят девятого года проклятый документ, дававший право северному соседу не только строить железные дороги на территории Мексики, но и вводить в случае необходимости войска для их защиты, подписав этот документ, который таил в себе возможность узаконенной интервенции, но не подписать который в тот момент было невозможно, — подписав этот документ, Окампо подписал себе смертный приговор — политический, а как выяснилось через полтора года, и физический.

Тогда же, в декабре, он вышел в отставку, не дожидаясь реакции общественного мнения. Реакция была еще более убийственной, чем они с Хуаресом предполагали.

Проклятия и насмешки консервативного правительства можно было не принимать в расчет, но возмущение соратников-либералов оказалось вулканическим. Крики о некомпетентности, трусости, глупости блекли перед обвинениями в предательстве и продажности. Радикальные газеты дымились от ярости.

Реальный смысл этой акции, исключившей возможность европейских десантов и не давшей на деле американцам никаких преимуществ, уловили только наиболее дальновидные политики. А таких было немного…

Окампо остался в Веракрусе, дожидаясь конца войны, чтобы вернуться частным лицом к себе в Мичоакан, на свою асьенду, и посвятить остаток жизни воспитанию четырех дочерей-сирот, переводам Прудона и занятиям ботаникой.

Он подолгу сидел в маленьких кафе на набережной, глядя неподвижными прищуренными глазами на сверкающий залив, на военные суда, стоявшие в мирном покое. Прието часто приходил к нему и много говорил, утешая. Дон Мельчор надевал на лицо маску смеющегося сатира, но глаза его оставались неподвижными. Впервые за эти годы он начал мучительно тосковать и беспокоиться о дочерях. Но это происходило внутри него. Внешне он стал скован и медлителен.

Однажды Марискаль привел к нему в кафе какого-то иностранца — высокого, светловолосого, но не янки, откуда-то из Европы. Гость смотрел на него вопрошающими светлыми глазами и пытался расспрашивать — сперва о договоре, потом о временах Санта-Анны, об эмиграции. Но Окампо отвечал так коротко и медленно, что вскоре тот замолчал и ушел, смущенно раскланявшись.

Он часто вспоминал свой спор с капитаном Леандро Валье, тогда, во время осады, в селении Акатлан, спор о категории необходимости. И ему было обидно, что его не убили в Гвадалахаре или Акатлане.

Однажды ему показалось, что в кафе вошел Дегольядо и идет к его столику. Он поднялся было навстречу, но тут же понял, что это какой-то незнакомый человек. Но с тех пор он постоянно думал о Дегольядо.

С Хуаресом он встречался редко и случайно…

От рудников центральных и северных гор к портам Мексиканского залива постоянно шли караваны мулов, нагруженных серебром. Слитки стоимостью в сотни тысяч песо принадлежали англичанам, владельцам рудников. Караваны шли теперь, осенью 1860 года, по территориям, контролируемым генералами Хуареса. До сих пор никто из них не последовал примеру Маркеса, захватившего серебряный караван. Они довольствовались пошлиной, которую платили владельцы рудников.

Война шла к концу. Ортега и Сарагоса перегруппировали свои силы, готовясь к осаде Гвадалахары. Мануэль Добладо, вернувшийся в армию, возглавил батальоны Гуанахуато.

Требовалось последнее усилие. Недостатка в добровольцах теперь не было, имя Хуареса произносилось ранчеро и пеонами с благоговением, — но их надо было вооружить.

И тут оказалось, что источники иссякли.

Все церковные ценности, которые удалось конфисковать, были уже реализованы. Все, что можно было получить в условиях войны от продажи церковных земель, было истрачено.

Вооружать пополнение и кормить армию было не на что.

Караваны с серебром на сотни тысяч песо, принадлежащие англичанам, шли к портам Мексиканского залива. Принадлежащие гражданам грозной Британской империи, чьи военные корабли могли в течение двух часов сровнять с землей Веракрус огнем своих орудий…

Эта мысль доводила Дегольядо до безумия. Перед его глазами проходили и проходили навьюченные мулы, несущие мексиканское серебро, уносящие те деньги, которые могли оплатить победу. Наконец-то — победу… На них можно было купить мир истерзанной стране… Они шли в Тампико. Серебро грузили на суда. Суда отплывали на восток.

Маркес захватил караван. Его судили военным судом. Деньги заставили вернуть владельцам. Он сидел несколько месяцев в тюрьме, и только поражение под Силао заставило Мирамона выпустить его и вернуть в армию. Мирамон не решился ссориться с Британией.

Вооружать и кормить солдат было не на что. Адъютанты с тревогой смотрели на измученное лицо Дегольядо.

От рудников Сакатекаса к порту Тампико шло по разоренной стране миллионы песо.

В начале сентября дон Сантос написал Ортеге: «Наше полное безденежье и отсутствие всяких средств заставляют меня думать, что для спасения страны законно было бы взять двести тысяч песо у одного из караванов, идущих в Тампико. Сообщите мне свое мнение с обратным курьером, но соблюдайте полную тайну».

Написав и отправив это письмо, дон Сантос понял, что загнал себя в тупик. Он не сомневался, что генералы ответят положительно. И тогда ему придется брать на себя ответственность за то, что неизбежно назовут разбоем. Он готов был взять на себя эту ответственность — во благо страдающей Мексики, во благо революции и прогресса. Но что будет, если его поступок станет поводом для английского десанта? Что скажет Хуарес, если он, Дегольядо, сорвет все титанические усилия правительства и спровоцирует интервенцию?

Вооружать и кормить армию было не на что. Не на что было закончить войну.

Ортега не ответил ничего. Ответил Добладо.

15 сентября он, не консультируясь с командующим, конфисковал караван с серебром стоимостью в один миллион сто двадцать семь тысяч песо.

«Я сознаю, — писал он Дегольядо, — все последствия столь серьезного решения, но я убежден, что, если не прибегнуть к таким мерам, революция будет тянуться бесконечно, вся страна погрязнет в нищете и анархии и потеряет в конце концов суверенитет. Нам приходится выбирать между двумя крайностями: либо выкинуть на ветер три года жертв, когда уже виден конец, либо хвататься за те ресурсы, что подворачиваются под руку, вне зависимости от того, что это за ресурсы. Альтернатива жестока: либо мы распускаем нашу армию, либо обеспечиваем ее средствами к существованию, избавляем от необходимости мародерства и поддерживаем в ней нравственные принципы и дисциплину. Только так мы получим возможность завершить военные операции. В республике только три города находятся еще в руках реакции. Один месяц кампании — и они будут нашими. Неужели терять все, завоеванное кровью, вместо того, чтобы взять деньги, которые рано или поздно вернутся к владельцам? Да если подсчитать, во сколько обойдется стране продолжение войны, то конфискованная сумма покажется сущей безделицей!»

Когда Добладо писал это письмо, его холеное светлокожее лицо с длинным носом и близко посаженными глазами было спокойным и насмешливым. Дегольядо со своими постоянными душевными муками раздражал его. Добладо знал, что капитуляция после первых поражений и длительный нейтралитет лишили на некоторое время его, Добладо, возможности играть первые роли. И это сознание не делало его добрее.

«Весьма любопытно, как этот проповедник и аскет выпутается из создавшегося положения».

Но холодный логик Добладо и представить себе не мог, в каком аду жил теперь дон Сантос.

Дилемма, оказавшаяся перед Дегольядо, приводила его в безысходное отчаяние. Он не мог губить революцию, отказавшись от английского серебра. Он готов был принять на себя обвинение в грабеже — как командующий он отвечал за своих генералов, — он готов был предстать перед судом, если это удовлетворит Англию и отведет санкции. Но примириться с тем, что революция будет запятнана, а его честное имя опозорено, он не мог.

Он был уверен, что Хуарес, узнав о случившемся, официально может приказать только одно — вернуть деньги. Поэтому он сам, не дожидаясь приказа, вернул владельцам каравана четыреста тысяч песо, а остальную сумму пустил немедленно на покрытие неотложных расходов.

Терзаемый неразрешимостью проблемы, пребывая денно и нощно в истерическом отчаянии, он пришел к маниакальной мысли, что войну надо кончать немедленно.

И сделал тот непоправимый шаг, которого с ужасом ждал Хуарес.

Из записной книжки Андрея Андреевича Гладкого (29 сентября 1860 года)

«Я никогда прежде не видел Марискаля таким потерянным и убитым, хотя многое из происходящего за эти месяцы огорчало его. Он сам пришел ко мне и сказал, что произошли чрезвычайные события, что они скоро публично огласятся и потому он может их от меня не скрывать. Оказывается, дон Сантос Дегольядо (не забыть исправить предыдущие записи о захвате серебра!) по неизвестной причине обратился к английскому послу сэру Матью и, не уведомив правительство, предложил ему и Англии быть арбитром в гражданской войне! Он придумал план, состоящий в том, чтобы и он сам, и Мирамон, и Хуарес ушли в отставку и вообще отказались от политической деятельности, и чтобы англичане помогли провести новые выборы, и чтобы новый конгресс отменил конституцию и избрал нового президента. Но все это дело долгое, и Дегольядо предлагает, чтобы временного президента немедленно избрал дипломатический корпус! Вот так идея! Стало быть, он хочет отдать судьбу мексиканской революции в руки иностранных правительств. Да ведь это же идея протектората, которую, как говорил мне прежде Марискаль, пестовал Сулоага!

Я видел Дегольядо, когда он приезжал в Веракрус. Он произвел на меня неотразимое впечатление. Если в чем-то и можно было его упрекнуть, то это в страстности, напоминающей Петра Пустынника, а никак не в малой преданности делу конституции. Как странно и страшно война ломает сознание людей! Какая сила ума и духа нужна, чтобы остаться трезвым и чистым в этом урагане страстей! Эх, Заичневский, сюда бы вас — посмотреть да подумать!

Марискаль сказал, что, по сведениям правительства, Англия, Франция, Испания и Пруссия и так уже сговариваются улаживать мексиканские дела по своему разумению, но не могут добиться согласия Соединенных Штатов, не желающих на свой материк их допускать. Однако все вместе они могут и не побояться. Так что демарш Дегольядо особо сейчас чреват бедами. „По лицу президента, — сказал Марискаль, — редко можно понять, что он чувствует, но сегодня я вижу, как он переходит от горя к ярости. Он теряет одного за другим своих ближайших сподвижников“».

Из письма президента Хуареса генералу Дегольядо от 4 октября 1860 года

«Пока что лишь Ваше личное мнение и мнение сеньора Матью, а вовсе не мнение народа требует от меня, чтобы я бросил знамя конституции и возложил ответственность за судьбу страны не на мексиканский народ, почти три года проливавший кровь за конституцию, и даже не на реакционеров, которые все же мексиканцы, а на иностранцев, очевидно, в награду за то, что они помогали мятежникам Такубайи со дня рокового предательства дона Игнасио Комонфорта, который ради удовольствия увидеть революцию, оборванную компромиссом, принес в жертву конституцию.

Если бы война преследовала личную цель, если бы все дело было в том, остаюсь я у власти или нет, тогда простая порядочность и человеческое достоинство потребовали бы от меня оставить свой пост. Но дело обстоит не так. Если бы я покинул свой пост, нарушив таким образом законность, поддерживаемую не только городом Веракрус, но большинством населения республики, я бы опустился до уровня мятежников, бросил свою страну на произвол анархии — и чем бы я тогда отличался от дона Мигеля Мирамона?

Не личные интересы удерживают меня у власти, которая не дает сейчас никаких выгод. Я остаюсь на своем посту во имя долга и с благородной целью снискать мир моей стране. Он бывает прочным и долгим, когда изменяет конституцию, назначает и убирает президентов воля большинства, выраженная через закон, а не воля наглого меньшинства, как это было в 1857 году в Такубайе.

Я считаю излишним переубеждать Вас. Я никоим образом не одобряю Ваш план национального примирения, напротив, выполняя свой долг, я использую все законные средства, чтобы противодействовать ему.

Надеюсь, Вы в добром здравии.

Остаюсь Вашим другом, который целует Ваши руки».

Обращение генерала Дегольядо к народу

«С высоты нравственного эшафота, воздвигнутого общественным мнением для свершения казни, человек оглядывается назад и видит безупречную жизнь, посвященную святому делу, когда он забывал о семье, покое, благосостоянии, самоуважении, обо всем, чего жаждут люди, и вдруг по превратности судьбы он оказывается причисленным к негодяям.

Эта мука страшнее мученичества. Там великодушная рука славы приносит некоторое облегчение.

После поражений я вознесся как предвестник победы, мой голос зазвучал как клич патриотизма, как призыв к борьбе. Я все отдал моей стране, я сохранил лишь доброе имя, чтобы передать его моим детям, нескольких из которых я оставил без образования. Однако необходимость постучалась у моих дверей и потребовала во имя нашего дела — отдай свою честь на позор и поругание! И после ужасных мучений я убил свое доброе имя, я уничтожил свое будущее, я назвал себя преступником.

Среди мук я вопрошал себя в глубине души: а как быть с именем и честью нации? И холодный рассудок отвечал и отвечает мне, что имя нации страдает неизмеримо больше от продолжения войны, что, продолжая войну, мы рискуем независимостью — рискуем всем!

Я вообразил себе образ действий Мирамона и Маркеса, и воображение показало мне, как эти слуги дьявола делают господне богатство своей сокровищницей, а духовенство служит им щедрым банкиром. А нам остается лишь воззвать к народу: вскрой свои вены и отдай нам остаток крови!..

Вот почему я поступил так, а не иначе!

Я не пытался избежать моей судьбы. Я смирился с тем, что мою преданность нашему делу называют фанатизмом, а мои неудачи — преступлением, и не дают теперь даже умереть на поле битвы».

Из циркуляра президента Хуареса губернаторам штатов (26 октября 1860 года)

«…Правительству, которое должно показывать высочайший пример нравственности, которое должно следовать законам и следить за их соблюдением, не остается иного пути, как предавать правосудию тех, кто совершает преступления, — кто бы это ни был.

Итак, несмотря на заслуги сеньора Дегольядо, несмотря на то, что он является одним из довереннейших лиц правительства, несмотря на то, что он отдавал делу свои выдающиеся способности, сегодня, когда этот человек изменил принципам нашей революции, когда он захотел отменить конституцию, он должен предстать перед судом».