ЗАГОВОРЩИК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛИТИКОМ
ЗАГОВОРЩИК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛИТИКОМ
Комонфорт был чрезвычайно возбужден.
— Это выпад против меня! — говорил он, сжимая в огромной ладони крест старинного темного серебра, подарок матери, который он всегда держал на столе.
Хуарес сидел, положив ногу на ногу.
— Не нужно быть излишне подозрительным, Игнасио. В конституционном государстве запросы законодательного собрания — обычная вещь. Положение действительно ухудшилось после мятежа генерала Кобоса в Оахаке. Потребуй дополнительных полномочий. Мы сумеем объяснить депутатам, что в такой момент у президента должны быть свободные руки…
Он посмотрел на руки Комонфорта, нервно играющие серебряным крестом, и брови его поднялись.
Комонфорт понял и с досадой положил крест на стол.
— Ты все шутишь, — сказал он, — а правительство на краю падения…
— Не думаю.
— Есть логика событий, Бенито. Твои единомышленники требуют продолжения реформ. Но пойми меня, как мне смотреть в глаза матери, если мы разрушим церковь и веру?
— Церковь и вера — не одно и то же.
— Для большинства мексиканцев это — неразделимо. Ты знаешь, как я почитаю свою мать. И горжусь этим. Я человек, а вы требуете, чтобы я стал говорящей статуей!
— Еще не сейчас…
— Ты шутишь… Завидую тебе. Послушай, я — солдат. Многие из вождей армии мои друзья. И они не одобряют происходящего. Что же делать? Идти в отставку?
— Это было бы ошибкой.
— Возможно.
И тут Хуарес почувствовал, как что-то изменилось. Он выпрямился в кресле. Комонфорт смотрел на него напряженно и выжидающе.
— Я давно хотел сказать тебе, но не было подходящего момента, — сказал Комонфорт. — Так дальше продолжаться не может. Я решил переменить свою политику…
Хуарес коротко кивнул.
— Я кое-что знаю. Но поскольку ты молчал, я не хотел заговаривать об этом.
«Все… Кризис наступил, и развязка близка. Даже если бы я захотел, я ничего не могу сделать, Игнасио… Так тому и быть».
Комонфорт смотрел на него, расширив глаза, пытаясь понять — что там, за этим неестественным, нечеловеческим спокойствием?
— Теперь я тебе говорю. Мы должны занять другую позицию, и я хочу, чтобы ты был с нами. Мы должны спасать страну вместе!
Хуарес дышал глубоко и ровно.
— Я искренне желаю тебе успехов на избранном тобою пути, — сказал он, — но я с тобой не иду.
Комонфорт навалился грудью на край стола, стол заскрипел.
— Бенито, подумай! Мы должны быть вместе!
— Я подумал. Выбирай себе какой угодно путь. Я свой выбрал… Кстати, имей в виду, что конгресс вот-вот потребует от нас ареста Пайно, если он добровольно не явится в суд…
«Политик доверяет событиям и выбирает путь среди них. Заговорщик пытается их сломать. Прощай, Игнасио…»
Поздно вечером 16 декабря Бас привез Комонфорту «план Такубайи». «Принимая во внимание, что армия не должна поддерживать то, чего не желает народ, а напротив, должна быть опорой и защитником народной воли, ясно выраженной и правильно понятой, мы заявляем:
1. С сего дня конституция 1857 года перестает действовать во всей Республике.
2. В соответствии с единодушным мнением всех городов, которые свободно избрали его Превосходительство сеньора Президента дона Игнасио Комонфорта Президентом Республики, он сохраняет за собой верховную власть с полномочиями для наведения мира в стране и усовершенствования административного управления.
3. Через три месяца после принятия этого плана Штатами, на которые в настоящее время разделена Республика, исполнительной властью будет созван внеочередной конгресс с целью подготовки конституции, которая соответствовала бы воле народа и гарантировала бы его истинные интересы. До принятия этой конституции она будет вынесена правительством на суд граждан Республики…»
Бас нетерпеливо ждал, когда Комонфорт прочтет. Комонфорт поднял голову. Только боль была в его выпуклых глазах.
— Я променял звание законного президента на судьбу презренного мятежника, — сказал он.
Бас сощурился от неожиданности. Правая щека его дернулась.
— Вы говорили с доном Бенито?
— Да. Он отказался.
— Это плохо. Но офицеры Национальной гвардии обещали нейтралитет…
Комонфорт сильно вдохнул и овладел собой.
— Что сделано, то сделано, — сказал он, вставая. — Дороги назад нет. Я принимаю все. Бог не оставит меня и укажет путь… Передайте моему соратнику, что пора действовать…
В ночь с 16 на 17 декабря 1857 года бригада генерала Феликса Сулоаги промаршировала по темным улицам Мехико.
К утру все правительственные здания оказались в руках мятежников. Сопротивления не было.
Утром министр внутренних дел Бенито Хуарес вошел во дворец, чтобы выполнять свои обязанности, и был арестован двумя офицерами. Его заперли в маленькой комнате второго этажа и к двери поставили часового.
Осмотревшись, он вынул из внутреннего кармана сюртука блокнот для ежедневных заметок, карандаш и записал: «17 декаб. Меня арестовали во дворце».
Письмо к Мануэлю Добладо от его политического агента из Мехико (1 января 1858 года)
«Мой высокочтимый друг!
Прошло две недели с того момента, как наш Гамлет приказал своему Горацио отменить конституцию и взял диктаторскую власть. Он столько жаловался на свои связанные конституцией и конгрессом руки, что теперь все ожидали решительных и эффективных действий. Ничуть не бывало! Как говорят, он утром за кофе составляет грандиозный проект преобразований, в обед за жарким начинает сомневаться в нем, а вечером, после мороженого, все отменяет. И так ежедневно. Он явно находится в полной растерянности и не знает, на что решиться. И всем стало ясно, что дело не в плохой конституции и строптивом конгрессе, а в полной неспособности президента занимать этот пост. Отменив конституцию, сеньор Комонфорт погубил себя.
Я еще раз убедился, мой высокочтимый друг, в Вашей мудрости. То, что Вы не связали себя никакими обязательствами, дает Вам теперь возможность выступить спасителем нации. Я думаю, всеобщее обращение к Вам с просьбой возглавить страну — дело нескольких дней.
Президента совершенно сразило известие о том, что восемь губернаторов создали Лигу защиты конституции. И каких губернаторов! Он понимает, что Бас или бессовестно обманул его, обещая поддержку центральных штатов, или сам оказался простаком. Вы уже, я полагаю, знаете, что Веракрус категорически отказался поддержать переворот? А если при этом учесть, что на стороне конституции оказались Вы, Дегольядо, Парроди и Альварес, то можно себе представить состояние президента! Мне говорили, что он, узнав о возникновении Лиги, бегал по кабинету и требовал, чтоб ему привели Баса. Думаю, он застрелил бы его на месте! Но Бас предусмотрительно скрылся.
Не хотел бы я сейчас оказаться в шкуре сеньора Комонфорта! Его консервативные друзья, которые быстро окрутили этого мудреца Сулоагу (Вы знаете ли, кстати, что в молодости он был кассиром игорного дома?), требуют от президента отмены законов о фуэрос и отчуждении церковных земель. Я полагаю, что его почтенная матушка не дает ему покоя в собственном доме. А радикалы, которых Бас уговорил не препятствовать перевороту, суля немедленные реформы, теперь ждут выполнения обещаний. Таким образом, на президенте лежат взаимоисключающие друг друга обязательства. Нарушение тех или других ведет к войне. Поэтому он предпочитает не делать ничего. Но если радикалы пока сохраняют лояльность, то консерваторы, особенно коллеги отца Миранды, нажимают вовсю.
Повторяю, кризис наступит через несколько дней, и единственным выходом будет Ваш приезд в столицу.
Наш друг Хуарес все еще сидит под арестом, и освобождать его не собираются. Он так решительно отказался сотрудничать с новым режимом, что его появление на свободе может привести к весьма нежелательным для президента последствиям. Но ведь и этот вопрос сеньору Комонфорту придется решить. Он не может держать вице-президента в запертой комнате вечно! Это же смешно, наконец! Но и выпустить его он не может — после того как он нарушил присягу, дон Бенито, собственно говоря, является законным президентом! И, начни он борьбу, радикалы сразу выйдут из своего оцепенения.
Президент поручил сеньору Пайно охранять Хуареса и отвечать за его жизнь. Он опасается, что на вице-президента может быть совершено покушение. Ничего невозможного в этом нет.
Разумеется, много толков о поведении Хуареса — как министра внутренних дел — в последние недели. Никто не верит, что он не знал о заговоре. Если бы он примкнул к президенту или хотя бы остался на свободе, все было бы ясно и его репутация безупречного демократа погибла бы навсегда. Но он арестован — стало быть, не был пособником. Почему же он тогда не принимал никаких мер для пресечения заговора? Вот вопрос! Можно сказать, у него было слишком мало сил. Верно! Но все же они были. И у него была возможность оповестить конгресс и губернаторов задолго до выступления заговорщиков. Это могло бы заставить их воздержаться от действий. Он этого не сделал. Непонятно!
Можно предположить, что он хотел, чтобы президент, совершив переворот, скомпрометировал себя и таким образом вынужден был передать власть вице-президенту. Но ведь дон Бенито не мог предвидеть, что его просто посадят в пустую комнату, а не убьют на улице! Его жизнь, как я говорил, и сейчас в опасности, и неизвестно, чем для него все кончится. Так что считать это хитроумным политическим ходом вряд ли можно.
Говорят, он просто растерялся и не знал, что делать, а потому со свойственным индейцам фатализмом ждал событий, чтобы им подчиниться. Вздор! Мы слишком хорошо узнали этого человека за последние два года, чтобы поверить этой чепухе. Он никогда не теряется, и все его действия имеют свой смысл. Но какой смысл они имели в декабре?! Когда-нибудь узнаем…
Дошла ли до Вас прокламация, выпущенная президентом, в которой он заявил: „Будущее, которое открывалось перед нашими глазами, сулило не просто гражданскую войну, а нечто худшее — полный распад общества. Мятеж армии, который начал движение Такубайи, — это не отражение взглядов какой-нибудь группировки и не приход к власти какой-нибудь партии — весь народ отверг новую конституцию, армия же только выразила народную волю“. Уверен, что этот документ сейчас, когда большинство министров подало в отставку, когда главные штаты выступили против, внушает самому сеньору Комонфорту искреннее отвращение. Он еще раз доказал, что не понимает происходящего.
Пусть это будет его политической эпитафией!
Итак, ждите моего сообщения и будьте готовы взять на себя ответственность за судьбу Мексики.
Целую Ваши руки.
Преданный Вам…»
Письмо Мануэля Добладо своему политическому агенту в Мехико (8 января 1858 года)
«Мой друг!
Вы совершенно правильно оцениваете положение в столице и состояние президента. Разумеется, он погубил себя.
Но вопрос о лице, которое сейчас должно возглавить нацию, не так прост.
Я только что получил письмо от генерала Парроди, в котором, в частности, сказано: „Мы не должны внимать никаким иным предложениям, кроме одного, — чтобы сеньор Комонфорт передал президентский пост сеньору Хуаресу — в соответствии с конституцией. Лишь этот шаг может послужить основой соглашения между мятежниками и нашей коалицией и привести к восстановлению мира и сплочению против сторонников Санта-Анны, жаждущих возвращения к власти“.
Не будем, мой друг, уподобляться тому, кого Вы с прелестной иронией называете Гамлетом. Будем реальными политиками — генерал Парроди не только губернатор Халиско, но и инициатор создания Лиги. Я уже не говорю о том, что у него под командой восемь тысяч солдат, необходимых нам для подавления мятежа, если дело дойдет до вооруженной борьбы. К его мнению стоит прислушаться еще и потому, что законность сейчас — лучший лозунг. Будем придерживаться законности. При всем моем уважении к сеньору Хуаресу должен сказать, что он все же фигура промежуточная. Он очень подходящий человек для того, чтобы после окончания конфликта отдать власть — на законных основаниях. А уж кому он передаст власть — решать народу Мексики!
Жду Ваших сообщений.
Целую Ваши руки.
Благодарный Вам…»
Письмо к Мануэлю Добладо от его политического агента из Мехико (11 января 1858 года)
«Мой высокочтимый друг!
Сегодня ночью я получил Ваше письмо, а утром все изменилось. Генерал Сулоага заявил, что „его соратник его предал“ и хочет отдать их всех в руки пурос. Только что мне принесли прокламацию, подписанную генералом де ла Парра, помощником Сулоаги. Такие прокламации расклеены за ночь по всему городу. Вот ее текст: „Двадцать пять дней назад гарнизон столицы выступил с Восстановительным „планом Такубайи“, который был единодушно принят большинством народа. Однако, к несчастью, руководство исполнительной власти, поддерживавшее этот план с большим энтузиазмом, начало вести линию, полную колебаний, что встревожило всех его сторонников и вызвало недоверие в отношении обещаний, содержащихся в манифесте.
Поскольку все воинские части, находящиеся под моим командованием, решительно настроены довести до конца то дело, за которое они взялись со всей ответственностью, я считаю необходимым изменить статью 2 „плана Такубайи“, удалив Его Превосходительство сеньора Комонфорта от руководства страной и провозгласив Верховным командующим Армии возрождения генерала дона Феликса Сулоагу“. Вот так!
Мне сообщили, что сторонники генерала Сулоаги заняли цитадель, монастырь святого Августина, монастырь Санта-Доминго, а верные президенту части укрепились во дворце, в тюрьме Ла Акордада, в развалинах монастыря святого Франсиско (сам же Комонфорт его и разрушил!).
В городе стреляют. Положение неясное.
Если мятежники (теперь уже дважды мятежники!) возьмут верх, то Комонфорта ожидает изгнание, а судьбу Хуареса трудно предсказать… Повторяю: готовьтесь возглавить нацию, мой друг! Дело серьезное.
Ждите известий.
Ваш верный слуга, целующий Ваши руки…»
Из записной книжки Андрея Андреевича Гладкого[9]
Сегодня я познакомился и беседовал с удивительным человеком — сеньором Матиасом Ромеро, мексиканским дипломатом, представляющим президента Хуареса в Соединенных Штатах Америки.
Он очень молод — почти юноша. Лицо бледное, огромные черные глаза, лоб необычайно велик, но когда присмотришься, видишь, что это еще и от раннего лысения. Он производит впечатление флегматика, двигается не спеша, но в глазах все время мысль и огонь. Чтобы скрыть свою молодость, он отпустил большую бороду.
Мы долго говорили с ним о положении в Мексике и об отношениях к этой несчастной стране северного ее соседа.
Сеньор Ромеро много говорил о президенте Хуаресе, к которому он относится с восторгом сына, преклоняющегося перед мудрым и добрым отцом. Поскольку личность Хуареса интересует меня чрезвычайно, то я старался расспросить его подробнее.
Он рассказал очень забавное начало своей дружбы с президентом. Ему было всего восемнадцать лет, когда он приехал в столицу из города Оахака, где учился в тамошнем университете, который называют Институтом наук и искусств. В то время, когда сеньор Ромеро прибыл в Мехико, его земляк Хуарес был министром юстиции революционного правительства. Наш юный путешественник рассчитывал на его протекцию, хотя они и не были знакомы. Когда сеньор Ромеро учился в институте, Хуарес был в изгнании.
Ромеро явился прямо в министерство и предложил министру свои услуги. Тот принял юношу приветливо, но равнодушно и посадил переписывать бумаги и писать письма. «Через несколько дней, — говорит сеньор Ромеро, — я понял, что на жалованье рассчитывать не приходится. Я заметил, что денег нет не только у правительства — это знали все, но и у самого министра тоже пусто в кармане. Не уверен, что у него было несколько песо на хороший обед. И я решил — предложу ему в долг, у меня был небольшой запас, и если он возьмет деньги, я буду ему служить, а если нет — перейду на другую службу. Мальчишество, скажете вы? Не совсем. Я люблю людей естественных и прямых, а сеньор Хуарес показался мне чопорным и скрытным. Я предложил ему вдруг, посредине диктовки какого-то письма, сто долларов. И что бы вы думали? Он глазом не моргнул. Взял, поблагодарил и сказал, что отдаст через 10 дней. И в самом деле отдал ровно через десять дней. А мои доллары пошли на какие-то министерские нужды, а вовсе не на обеды министра».
Судя по тому, что говорит сеньор Ромеро, президент Хуарес — человек добрый и деликатный, очень скромный, но твердый как кремень.
«У него совершенно особый ум, — сказал сеньор Ромеро. — Он видит то, чего мы не видим, хотя смотрим на один и тот же предмет. Он прочитывает в письме, которое мы читаем вместе, совсем не то, что я. И, как правило, оказывается прав. Он знает Мексику. Это совсем не просто. Мексика разнообразна! Крестьянин-индеец и торговец-метис — две разные Мексики. Грубый и упрямый погонщик мулов и мечтатель-адвокат — две разные Мексики. Дон Бенито (так зовут президента Хуареса) знает и понимает всех. Поэтому он правильно прочитывает и толкует их побуждения и желания там, где мы меряем всех на свой аршин. Он прожил трудную жизнь, и она умудрила его. Но дело не только в этом — у него, как я сказал, совершенно особый ум. Я далеко не всегда могу понять его поступки. Сколько было толков, обвинений и предположений из-за его бездействия перед переворотом Комонфорта! Он ведь был министром внутренних дел, у него в руках была Национальная гвардия и полиция, а он, зная о заговоре, — я сам суммировал для него сведения! — ждал, ничего не предпринимая. Когда его арестовали, я добился у президента Комонфорта разрешения увидеть дона Бенито. Мы беседовали несколько минут, потом меня прогнали. Я спросил его, почему он не сделал попытки предотвратить происшедшее? Он сказал мне фразу, которую я начал понимать только теперь, когда победа в гражданской войне склоняется на нашу сторону. Он сказал: „Нет ничего хуже затяжной болезни“».
Конечно, многое из того, что говорит сеньор Ромеро, мне непонятно, я ведь не знаю этих событий. Мне еще предстоит узнать и описать.