ПУТЕШЕСТВИЕ К ПРОПАСТИ

ПУТЕШЕСТВИЕ К ПРОПАСТИ

Перед тем как приступить к работе над «Зелеными особняками» в июле 1959 года, Мел и Одри дали журналистам несколько интервью, которые создавали впечатление, что два человека на все лады расхваливают свое мужество и в то же время в глубине души сомневаются в разумности своего предприятия.

Фильм стоил три миллиона долларов, не намного дешевле «Истории монахини». Сумма кажется просто огромной для столь «элитарной» картины. Студия, открыв свой кошелек для Одри, к Мелу сохраняла холодную сдержанность. Он, конечно, показал себя неутомимым исследователем Южной Америки. Пока Одри снималась в Африке, Мел прошел пять тысяч миль по тем местам, которые описаны у У. X. Хадсона, пробираясь вдоль реки Ориноко, записывая на магнитофонную пленку экзотические звуки, например рев обезьян уругуато, подобный рычанию льва. Он и его помощники прорубались сквозь джунгли, плыли на выдолбленных из бревен каноэ, летели на прогулочном самолете. Ни о каких натурных съемках не могло идти и речи просто потому, что в густых зарослях, куда завлекла У. X. Хадсона его фантазия, было недостаточно света. Ежедневно на студию «МГМ» самолетом прибывали грузы: редкие южноамериканские птицы, животные и растения, которые могут понадобиться при оформлении съемочных павильонов. Студия постепенно превращалась в ботанический сад и зоопарк. Счета на кормление животных и птиц напоминали отчеты о зарплате актеров второго разряда. Здесь можно было встретить коралловых фламинго (питавшихся только креветками), цапель (предпочитавших проросшую пшеницу), редкий вид гиацинтового попугая-ара, ягуара (он съедал 200 фунтов конины ежедневно) и маленького оленя по прозвищу Маленький Ип. Окрещенный этим именем на съемочной площадке, Маленький Ип стал постоянным спутником Раймы и символом свободолюбивого духа. Так как невозможно было выдрессировать это нервное и хрупкое животное, Маленький Ип провел три недели в доме Малибу, арендованном Одри и Мелом, где, к счастью, очень сдружился со «Знаменитостью». Однажды ему удалось улизнуть на волю, из-за чего руководство студии «МГМ» пережило несколько неприятных часов, опасаясь, что четвероногая звезда будет растерзана злобными терьерами из соседних особняков. Одри шутила, что она – как мама – должна просыпаться по ночам и кормить из бутылочки маленького оленя.

На роль Абеля, молодого исследователя, с первого взгляда влюбляющегося в Райму, намечали Энтони Перкинса. Правда, едва ли можно назвать любовью столь неустойчивое и быстро исчезающее видение. Именно Энтони Перкинсу предстояло увидеть в конце концов, как несчастную девушку пожирает пламя жертвенного костра. Мел и Одри специально ездили на Бродвей, чтобы увидеть артиста в спектакле «Оглянись на дом свой, Ангел» и убедиться в том, что он обладает необходимой романтической внешностью. Перкинс успешно прошел этот тест, хотя и был озадачен «Балладой Зеленых особняков», которую он должен был напевать под аккомпанемент маленькой гитары и которая потом стала притчей во языцех на много лет.

Мел был преисполнен решимостью с помощью «Зеленых особняков» показать Голливуду, какие они с Одри актеры. Он воспользовался услугами танцевальной труппы Катарины Данхем для постановки экзотических танцев;

Вилла Лобос сочинял «первобытную» музыку; а Руфино Тамайо создавал афишу фильма – естественно, изображавшую Одри в роли Раймы. На этот раз, правда, пришлось отказаться от услуг Живанши при разработке костюмов, но ведь то, что носила Одри в этом фильме, едва ли можно было назвать костюмом. Сценарий, написанный Мелом, был в высшей степени поэтичен. Мы впервые видим Райму «прислонившейся к массивным корням огромного дерева. Ее так хорошо скрывают мхи и трава, зеленовато-серый цвет eё короткой рубашки сливается с цветом коры и корней, а темная копна eё волос настолько сходна с густо-коричневым цветом стволов, что Абель не замечает девушку, а мы лишь постепенно начинаем различать eё по мере того, как камера приближается к ней». «Все это очень хорошо, – говорилось в одном из документов студии „МГМ“, – но нельзя ли сделать так, чтобы исполнительницу главной роли было чуть-чуть лучше видно? Мы не можем платить за девушку-невидимку».

Одри беспокоило то, что eё будут снимать на широком формате. Она всегда считала, что у нeё слишком квадратный подбородок, и знала, что новый экранный формат «полнит» лица актеров. Но испытания незадолго до этого разработанных линз «Панавижн» успокоили ее, так как они не давали никаких искажений. К несчастью, и лесной дух должен время от времени открывать рот и произносить различные реплики. И сразу же нимфа первозданных лесов делалась до смешного банальной, пытаясь бороться с теми чувствами, в битве с которыми автор сценария явно потерпел сокрушительное поражение. «Здесь я верю во все. В каждый листок, в каждый цветок. В птиц. Это такое ощущение, которое я не могу объяснить». Разумнее было бы и не пытаться.

В ходе подготовки к съемкам Мел так много работал, что к их началу он был уже в состоянии сильного переутомления. Он не только изъездил всю землю вдоль и поперек, но ему также удалось «втиснуться» в фильм, ставившийся на студии «МГМ» под названием «Мир, плоть и дьявол», о троих (он, Гарри Белафонте и Ингер Стивенс), оставшихся в живых после взрыва сверхбомбы, газ от которой распространился по планете и отравил все живое. Но если на экране эти трое вышли невредимыми из всемирной катастрофы, то от отзывов критики они cepьёзно пострадали. Мелу стало понятно, что его профессиональное будущее зависит от успеха «Зеленых особняков». Но истина была eщё более жестокой. Не ему, а Одри предстояло нести на своих хрупких плечах ответственность за фильм, который, не будь eё согласия сниматься в главной роли, никогда бы не был создан.

Возможно, по этой причине так много внимания уделялось любовным сценам Одри и Перкинса. На это создатели картины уповали, как на путь к коммерческому успеху. «Муж Одри Хепберн приказывает другому парню заняться с ней любовью», – так определял это рекламный материал студии «МГМ», возможно несколько грубовато для столь утонченного предприятия. Бедная Одри! Можно представить, с каким недоумением она читала в рекламных заметках приписываемые ей высказывания. «Впервые за все время работы в кино, – „говорила“ Одри, – мне удалось отделаться от своей застенчивости… любовные сцены всегда были трудны для меня. Но так как мой муж направлял и руководил Тони и мною в ходе работы над эмоциональными моментами фильма, то в конце концов все получилось». Кинокритикам (не направляемым и не руководимым Мелом) эти сцены показались столь ходульными, что на встречах, организуемых для прессы, они с трудом подавляли хихиканье. В немом кино рассказ о том, как дитя природы пробуждается для любви под нежными ласками юного красавца, возможно, и мог бы произвести впечатление своей очаровательной наивностью. Но в конце 50-х годов все это так безнадежно устарело и было чуждо современным вкусам, что даже присутствие Одри с eё глазами лани не могло спасти фильм и добиться для него хотя бы сдержанного одобрения со стороны критики.

Особенно резким был отзыв в «Ньюсуик». «Убирайся домой, пташка!» – так был он озаглавлен. Первые же слова с удивительной проницательностью характеризовали единственную причину, по которой одна из самых замечательных звезд мирового кино согласилась участвовать в этой старомодной причуде: «Одри исполняет свою роль, как верная жена: качает в люльке оленят, подражает голосам птиц, бегает босиком в плотной хлопчатобумажной ночной рубашке с распущенными волосами по импортированному студийному лесу. Тони, вприпрыжку бегающий за худенькой девушкой и при этом стонущий о своей неуверенности в eё реальности, выглядит крайне глупо». Журнал «Тайм» был eщё более решителен: «Феррер из кожи вон лезет в попытках воссоздать туманную и таинственную атмосферу книги, но, к несчастью, он делает это так, словно пытается обрызгать все южноамериканские джунгли из пульверизатора». «Одри довольно подвижна» – это звучало весьма сдержанной похвалой в адрес актрисы, портрет которой появился на журнальной обложке eщё до премьеры eё первого американского фильма. Филиппу К. Шойеру, критику из «Лос-Анджелес Тайме», она показалась «впервые далеко не яркой… бесцветной… и бесполой». «Верайети» резко отрицательно прокомментировал интервью, в котором Мел говорил о «религии природы». Критик из этого журнала заметил, что «Зеленые особняки»… возможно, в том случае получат хороший отклик, если будут разрекламированы как шикарный фильм о джунглях… псевдопоэтический эпос в духе «Тарзана».

Коммерческий провал «Зеленых особняков» стал очевиден с такой же быстротой, с какой успех «Истории монахини». Одри снималась в фильме Мела ради любви к нему. Она согласилась на главную роль не только наперекор здравому смыслу, но и наперекор своему профессиональному инстинкту, который подсказывал ей, что затея эта бессмысленна. Она проклинала себя за ненужные попытки выглядеть «сексуальной». Ведь, как она сама говорила: «Истина заключается в том, что в кончике моего носа больше сексуальной привлекательности, чем во всем теле у многих женщин. Она не бросается в глаза, быть может, но она есть». В фильме, правда, это было совершенно незаметно.

Злорадство, которым встретила пресса неудачу и растерянность Одри и Мела, выплеснулась из кинорецензий на страницы светской хроники. «Исполнение своей роли» Маленьким Ипом некоторые критики хвалили больше, чем игру Одри. Авторы бульварных статеек высказывали предположение, что скоро олень будет разгуливать в темных очках и вести переговоры с продюсерами о новом контракте. Прочитав это, Одри даже смогла выдавить из себя слабую улыбку. Зато весело и беззаботно смеялась, когда они с Мелом заехали в свои искусственные джунгли, чтобы взглянуть на Маленького Ипа. Им было сказано: «Он фотографируется для рекламных снимков».

Дурные предчувствия и пессимизм Мела и Одри ощутимы и в их интервью Хедде Хоппер вскоре после окончания съемок «Зеленых особняков». Каковы планы Одри? «В данный момент никаких», – сказала она тихо.

Одри призналась, что больше всего ей хочется сыграть на сцене. Но их с Мелом старая клятва всегда быть вместе превращалась в помеху на творческом пути. «Это сложно и непрактично, – вынуждена была она признаться Хоппер, – если только мы не занимаемся чем-то одним. Если я буду играть в спектакле, то что делать Мелу? Скорее всего, у нас вообще не оставалось бы времени друг для друга. Но это не жизнь для людей, состоящих в браке». Казалось, только одно занятие может считаться достойным семейной пары: обзаведение детьми.

Курт Фрингс, хорошо понимая, что «Зеленые особняки» большой прибыли не принесут, позаботился о новых контрактах. Одри приняла два особенно привлекательных предложения: сняться в фильмах Джона Хьюстона и Альфреда Хичкока. «Непрощенная» представлял собой вестерн, который должен был сниматься в Мексике. Роль Одри ни с какой точки зрения нельзя было назвать идеальной, да и, на первый взгляд, она вообще для этой роли не подходила. Ей предстояло играть Рэчел Захари, девушку из индейского племени Киова, спасенную eщё ребенком во время резни в 60-е годы XIX века, воспитанную в семье белых. Сыновья из этой семьи (Берт Ланкастер и Оди Мерфи) относятся к ней как к родной сестре. Хьюстон сопроводил согласие Одри лаконичным замечанием: «Она так же хороша, как и другая Хепберн». (Кэтрин, снимавшаяся у него в «Африканской королеве».)

Связав себя контрактом, Одри тотчас же начала мучиться от дурных предчувствий. Фильм будет сниматься в индейской резервации на выжженной и иссушенной солнцем земле Сьерра-Мадре. Одри понимала, что eё ожидают там жара и грязь – неудобства, сравнимые только с теми, которые она пережила, снимаясь в «Истории монахини». В довершение ко всему, рядом не будет Мела: он eщё не развязался с «Зелеными особняками».

Накануне съемок Одри узнала, что беременна – исполнились eё давние упования. Эта новость совсем отбила у нeё охоту к участию в фильме, который потребует больших физических нагрузок, включая езду верхом. Но Хьюстон убедил eё в том, что сцены с ней будут сняты задолго до того, как eё беременность станет препятствием для работы.

Задержка могла произойти с другим фильмом – триллером Хичкока «Без залога за судью». Хичкок нехотя согласился отложить съемки до июня 1959 года. К этому времени Одри должна была уже разрешиться от бремени.

Хичкок говорил друзьям, что эта беременность – неприятная помеха в его планах. В глубине души этот женоненавистник испытывал неприязнь к женщинам-кинозвездам, считая, что все они требуют гораздо больше внимания, чем заслуживают. Но предложив роль Одри, он позволил себе удовольствие поработать с женщиной, внешность и манеры которой были эталоном для истинной леди, – с женщиной, как говорят в Голливуде, «высокого класса». Кто знает, какая чувственность таилась за оболочкой изысканной воспитанности Одри? Он сумеет обнажить eё умелыми режиссёpскими маневрами так же, как он это сделал в случае с Ингрид Бергман и Грейс Келли.

Между тем Одри начала готовиться к изнурительной роли индейской девушки, «маленького краснокожего щенка», как называл eё героиню сам Хьюстон. Она пренебрегла работой над сценарием «Без залога за судью». И это оказалось eё большой ошибкой.

Хичкок сказал ей лишь то, что она будет играть адвоката, дочь судьи, которая защищает своего отца, обвиняемого в убийстве, и нанимает профессионального преступника, вызвавшегося отыскать убийцу. Это звучало привлекательно для Одри прежде всего потому, что Лоуренс Харви должен был играть негодяя, который становится «странствующим рыцарем», а Джон Уильямс, игравший eё отца в «Сабрине», опять будет eё папашей на экране. Хичкок заверил, что из нeё получится «очень милая Порция» в парике из конского волоса, какие в зале суда надевают английские юристы. Но он умолчал о том, что по сюжету ей предстояло подвергнуться сексуальному насилию.

В январе 1959 года Одри приступила к работе над «Непрощенной». Ее поддерживали мысли о скором рождении ребенка, набор медикаментов и кремов, предохраняющих кожу от вредного воздействия жары, а также присутствие eё любимого оператора Франца Планера. Актриса не могла и предположить, что eё ожидало у Хичкока. А пока снимался вестерн.

В одном эпизоде ей надо было проскакать без седла на жеребце по имени Дьябло, любимце бывшего кубинского диктатора Батисты. С тех самых пор, как в детстве она упала с пони, вывихнув ключицу, Одри не любила верховую езду. Но она отказалась от каскадера и сама села на коня. Жеребец заметил другую лошадь, тряхнул головой, поднялся на дыбы – и в следующее мгновение Одри оказалась на твердой земле. Она лежала неподвижно, инстинктивно чувствуя, что так – лучше, лежала, ощущая нестерпимую боль. Врач-мексиканец приказал перенести eё в грузовик на носилках, которые поставили прямо на голые доски, а над носилками натянули полотняный навес. Ее повезли по разбитой дороге – в ближайшую больницу. Она несколько раз теряла от боли сознание. Одри сказала, что о случившемся сама сообщит Мелу.

Услышав в телефонной трубке eё слабый и полный тоски и боли голос, Мел тотчас же заказал самолет и вылетел в Мексику вместе с врачом-ортопедом из Беверли Хиллз доктором Мендельсоном. Несколько дней спустя Одри привезли домой на самолете скорой помощи. Полет занял шесть часов. Ей наложили растяжку на спину. Она не могла ни есть, ни спать, ни просто расслабиться из-за чудовищной нестерпимой боли, но храбрилась. Горничная-мексиканка Хуанита принесла «Знаменитость» по настоянию Одри, которая уверяла: «Я в полном порядке!»

Однако это было далеко не так. Рентген показал, что eё положение хуже, чем можно было ожидать: перелом четырех ребер, двух позвонков и растяжение лодыжки. Но прежде всего eё заботил и волновал вопрос: что с ребенком? На этот счет прогноз был мучительно расплывчатым: повреждение плода не исключалось, хотя и не могло быть установлено точно. Одри испытывала страшное нервное напряжение. Хьюстон пытался продолжать съемки без главной героини, но независимая компания «Хехт-Хилл-Ланкастер» в конце концов вынуждена была прекратить съемки и потребовала выплату страховки, на которой они собирались продержаться до выздоровления актрисы. Но никакая страховка, какой бы огромной она ни была, не могла компенсировать Одри Хепберн утрату материнства. физическую боль она переносила легко, но боль душевная была слишком мучительна. Позднее актриса рассказывала, что не пережила бы этих дней в больнице, не будь рядом с ней – совершенно неожиданно! – женщины, столь близкой ей по духу, Мари-Луиз Абэ, прообраза сестры Луки в «Истории монахини», которая однажды появилась у eё постели и с тех пор приходила часто, читала ей и успокаивала ее. Мари-Луиз даже предлагала ей надеть свое монашеское облачение и в таком виде прогонять всех незваных гостей. Эти слова вызывали улыбку на устах Одри.

Наконец она могла вставать с постели и ходить – хотя и с большой осторожностью – по дому, который они с Мелом сняли в Беверли Хиллз. Врачи разрешили ей приступить к съемкам на неделю раньше, чем предполагалось. «Я ощущаю боль только тогда, когда делаю резкие движения», – говорила Одри, поддерживаемая под руку Мелом. «Я уверен, Джон Хьюстон переделает сценарий и найдет ей замену для оставшихся сцен с верховой ездой», – сказал Мел. Но его надежды не оправдались. Вероятно, с согласия самой Одри и по поручению Хьюстона eё ежедневно привозили на место съемок в повозке на матрацах. Рядом с ней всегда был Мел, который держал eё за руку, чтобы придать ей уверенности. Одри пришлось довести до конца ту сцену, во время которой она получила травму, на той же самой лошади Дьябло. На этот раз, к счастью, все прошло хорошо.

Как ни грустно говорить, но фильм «Непрощённая» не прибавил Одри славы. Хьюстон признал, что виноват в этом он сам. Режиссер надеялся из приключенческой истории о ковбоях и индейцах сделать аллегорию современных проблем урбанистической Америки. Ему показалось, что, если индейская девушка в исполнении Одри будет восприниматься как человек, отверженный из-за своего цвета кожи, тогда племенные войны в фильме станут отражением расовых проблем в современной Америке. Хьюстон не сумел воплотить эту концепцию. Отзывы о фильме подтвердили, что Хьюстон не справился с задачей, которую перед собой ставил. «Масштабная и мастерская попытка…» – начал свою рецензию журнал «Тайм». Но это была подслащенная пилюля… Вместо того, чтобы создать крестьянскую эпопею, разновидность героического повествования, Хьюстон выпускает в свет претенциозный эрзац фольклора. Несмотря на то, что высокие скулы Одри и eё большие ясные глаза, возможно, и воспринимались как свидетельство eё индейского происхождения, но в целом она выглядела воспитанной и образованной девушкой из хорошей семьи, а eё английское произношение было слишком правильным для грубоватых обитателей тех мест.

Одри не затаила никакой обиды на Хьюстона из-за плохих отзывов и несчастного случая. Примерно через год после завершения съемок она добавила постскриптум к письму, направленному к Хьюстону: «Не читали ли вы в последнее время интересных сценариев, в которых была бы маленькая роль для девушки, умеющей падать с лошадей?»

Настоящие, очень тяжелые переживания начались у Одри после того, как они с Мелом вернулись в Швейцарию. В мае 1959 года eё срочно отвезли в больницу в Люцерне, где у нeё случился выкидыш, хотя специалисты уверяли, что роды будут нормальными, и Одри уже начала вязать детские вещи: «и голубые и розовые не всякий случай».

Ее привезли из больницы домой в Бургеншток в состоянии глубокого отчаяния. Она жалобным голосом то и дело повторяла: «Не могу понять, почему у меня нет детей».

В Голливуде это известие встретили с сочувствием, к которому примешивались прагматические соображения. «Это означает, что Альфред Хичкок сможет продолжить работу над „Без залога за судью“, которую он отложил, узнав, что Одри ждет ребенка», – писала Хедда Хоппер. На самом же деле это означало прямо противоположное.

Отдыхая в Бургенштоке, Одри впервые внимательно прочитала завершенный сценарий фильма Хичкока. Потрясенная недавней потерей ребенка, она отреагировала на прочитанное с откровенным ужасом. Ее героиню должны были изнасиловать в лондонском парке. Она бы и в добром здравии не смогла принять этот эпизод. Сама мысль о том, что ей придется терпеть насилие, заставляла eё содрогаться. Одри, видя такие сцены на экране, зажмуривалась и вся сжималась от страха. Однажды на премьере фильма, где была похожая сцена изнасилования, она чуть было не упала в обморок и покинула зрительный зал. Она не хотела играть эту роль и решила, что не будет этого делать ни при каких обстоятельствах. Но контракт с Хичкоком уже подписан! Ему очень не хотелось отказываться от звезды и от того наслаждения, которое он получил бы, пропустив eё через свою «мясорубку» Его решимость удержать Одри укрепилась после премьеры «Истории монахини» в Нью-Йорке в июне 1959 года, вновь поставившей Одри в первые ряды коммерчески выгодных звезд. Хичкок злился, что из-за успеха «Истории монахини» пришлось отложить премьеру его нового фильма «North by North-west» в том же кинотеатре.

Был только один выход из этой ситуации, позволявший Одри избежать судебного иска, – снова забеременеть. И она не преминула к нему прибегнуть. Даже Хичкок не мог бы принудить беременную женщину продолжать работу над фильмом, в котором она должна будет изображать тяжелые страдания и испытывать довольно грубое обращение. Он был вне себя от гнева. Срок беременности, потом – после рождения ребенка – отпуск неопределенной продолжительности – все это исключало участие Одри в фильме. В раздражении Хичкок разорвал контракт, навсегда затаив злобу на актрису, считая eё беременность предлогом для разрыва их соглашения.

Мел поехал в Италию, потом во Францию и принял участие в съемках двух фильмов ужасов: «Кровь и розы» и «Руки Орлака». Одри же осталась в их швейцарском домике. На сей раз она ничего не вязала из суеверного страха. Но тем не менее признавалась: «Не проходит ни одного мгновения без того, чтобы я не думала о малыше. Я подобна женщине, заточенной в монастыре и считающей часы до своего освобождения». Но час снова пробил до срока.

17 января 1960 года около полудня она родила мальчика в родильном отделении муниципальной клиники Люцерна, куда ей посоветовал перебраться Генри Роджерс, чтобы избежать встреч с пресловутыми «папарацци» и репортерами. Мальчику дали имя Шон, что означало «Дар божий».

«Дайте мне на него посмотреть, сейчас же дайте мне на него посмотреть», – потребовала Одри. Мел в белом халате стоял рядом с кроватью, а она поворачивала младенца и так, и этак, рассматривая его со всех сторон: «С ним все в порядке? С ним все в порядке?» С ним все было в полном порядке, и слабая улыбка удовлетворения наконец появилась у нeё на лице.

Два месяца спустя в той же часовне в Бургенштоке, где они с Мелом венчались, крестили Шона. Но он уже был до того неофициально «крещен» своей матерью и получил имя «Пух» в честь медвежонка в рассказах А. Милна. (Ему приходилось мириться с этим прозвищем на протяжении многих лет.) Он получил двойное швейцарско-американское гражданство, хотя присутствовавший при крещении посол США попытался подчеркнуть приоритет Америки, вставив в кулачок ребенка миниатюрный флаг Соединенных Штатов и протянув сияющей маме американский паспорт eё первенца.