Путешествие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Путешествие

Когда-то давным-давно у озера Титикака жил бог, который был сыном солнца, и звали его Кон-Тики Виракоча. У него были белая кожа и длинная борода, и носил он одежду до пят. Никто не знал, откуда он пришел, — одни полагали, что Кон-Тики приплыл с севера, высадился на побережье и оттуда добрался до высокогорного озера Титикака, другие утверждали, что он явился с одного из островов в этом озере.

На берегу озера Кон-Тики повелел выстроить город из больших белых каменных глыб, и из этого города, названного Тиахуанако, он посылал своих людей во все концы Перу. Его посланцы, люди с белой кожей и длинными бородами, проповедовали индейцам, что солнце сотворило Кон-Тики, а Кон-Тики создал людей. Белые наставники учили людей поклоняться солнцу и строить пирамиды, возделывать землю и организовывать общество.

Согласно легенде, Кон-Тики не поладил с людьми — собственными детьми. В их отношении к нему любовь постепенно уступила место ненависти. Люди начали угрожать Кон-Тики, и когда один из местных вождей убил нескольких его соратников, белокожий бог решил покинуть Тиахуанако.

Вместе со своими людьми Кон-Тики добрался до тихоокеанского побережья, там они построили из бальзового дерева плоты и, гонимые ветром, поплыли на запад; позднее так же поступили индейцы квакиутли, покинувшие свои жилища в районе Белла-Кулы.

На основе общества, созданного Кон-Тики, впоследствии построили свое царство инки. Они сохранили легенду о Кон-Тики и белых богах, и именно инки назвали Кон-Тики «Виракоча», что на их языке означает «морская пена». Когда-нибудь, говорили они, Виракоча обязательно вернется.

От инков европейцы узнали о бальзовых плотах и Кон-Тики. Такие плоты были в ходу у инков, когда в начале XVI века конквистадоры испанца Франсиско Писарро, одержимые золотой лихорадкой, но с Библией в руках растоптали царство инков. Писарро почти не встретил сопротивления. У него были белая кожа и борода, и инки подумали, что, как и предсказывала легенда, вернулся Виракоча. К счастью, посреди кровопролития конквистадоры нашли место и для мирных занятий. Испанские завоеватели привезли с собой летописцев, и именно благодаря их описаниям Тур Хейердал смог построить плот, очень близкий к оригиналу Кон-Тики. И если невозможно доказать, что почти полторы тысячи лет тому назад на таком плоту покинул берега Перу сын солнца, то, во всяком случае, точно известно, что существовал народ, который верил в это, считал его богом и сохранил о нем память. Этим народом были инки. Но предки Теи Тетуа, каннибала с Фату-Хивы, тоже сохранили память о божественном Тики, творце всех вещей.

— Откуда он пришел? — спросил Тур старика.

— С востока, — ответил Теи Тетуа.

Возможно, Тур и вспоминал этого каннибала, когда вместе с другими членами своей команды завершал строительство плота на верфи в Кальяо. Он, во всяком случае, не сомневался в том, что Кон-Тики, белый вождь и бог с озера Титикака «был идентичен белому вождю и богу Тики, сыну солнца», о котором рассказывал Теи Тетуа и которого все «обитатели восточных тихоокеанских островов почитали как своего прародителя»{544}.

И вот теперь, когда они собирались повторить на плоту путешествие бога солнца, как же еще можно было назвать плот, как не «Кон-Тики»? Тур принес кокосовый орех, молоком которого решили «окрестить» плот, и попросил сделать это Герд Волд. Двадцать седьмого апреля в 11.30 утра в порту Кальяо у Яхт-клуба собралось довольно много людей. Они внимательно следили, как Герд на высоких каблуках с трудом удерживала равновесие на круглых и скользких бальзовых бревнах. Вот она подняла кокос и с такой силой ударила им о нос плота, что молоко брызнуло вокруг. В газетах ее назвали la madrina de la balsa[33].

Крещение. Секретарь экспедиции Герд Волд крестит плот соком кокосового ореха. «Кон-Тики» — имя солнечного божества, которое, согласно легенде, взяло с собой свой народ с озера Титикака и отправилось по морю на запад

Большое количество народу, прежде всего чиновников и журналистов, свидетельствовало о том, что плот стал знаменитым, еще не успев отправиться в путь. На причале стояли послы трех великих держав — США, Великобритании и Франции, — и даже китайский посол прибыл из своей резиденции в Лиме. Были представлены и перуанские власти, явились также посланники Норвегии, Швеции и Бельгии.

Тур произнес речь, и все захлопали — даже американский посол, который делал это с явной неохотой. Он предпринял колоссальные усилия, чтобы отговорить Тура от путешествия на плоту, — отчасти потому, что если что-нибудь случится и придется посылать спасательную экспедицию, то расплачиваться будут американские налогоплательщики, а отчасти потому, что поверил в басню о запланированном самоубийстве столь экзотическим способом.

— Ваши родители будут огорчены известием о вашей смерти, — предупреждал он Хейердала{545}.

Однако Тур был непоколебим. Теперь, когда плот был готов и покачивался у причала порта Кальяо, он еще больше верил в свою теорию и искусство инков строить плоты.

Ничего не боялся и шведский этнолог Бенгт Даниельссон, который после недолгих переговоров стал шестым участником экспедиции. Тур познакомился с ним в феврале в Лиме, когда приехал туда, после того как были срублены бальзовые бревна. Он сидел в гостинице, когда вдруг раздался стук в дверь. «Вошел высокий загорелый парень с окладистой бородой и в тропическом костюме». Вряд ли Тур когда-либо видел человека, так похожего на путешественника-первооткрывателя{546}.

Посетитель сказал, что его зовут Бенгт Даниельссон, ему двадцать пять лет, он — этнолог из Упсалы и пишет докторскую диссертацию в университете Сиэтла. Он только что прибыл из джунглей Амазонки, где участвовал в шведско-финской научной экспедиции, измерял черепа и изучал жизнь южноамериканских индейцев.

Вместе с одним геологом он собирался продолжать свои исследования вокруг Тиахуанако около озера Титикака. Тур слегка вздрогнул, когда услышал об этом: «я почувствовал себя так, как будто кто-то наступает мне на пятки», — ведь он сам собирался когда-нибудь, когда будет время, вместе с Эриком Хессельбергом отправиться в Тиахуанако — город Кон-Тики. Однако в Лиме Даниельссон услышал про экспедицию на «Кон-Тики» и отважился постучаться в дверь к Хейердалу, чтобы узнать, в чем заключается его теория.

Несмотря на «отдавленные пятки», Тур рассказывал долго и подробно. Возможно, этому не следует удивляться: он вовсе не был избалован вниманием со стороны ученых — они не проявляли особого интереса к его работе. Красноречию Хейердала способствовало и то, что Бенгт принадлежал к людям, умевшим слушать. «Вначале он был настроен скептически, но, в конце концов, пришел в восторг и загорелся моей идеей. Он сказал, что теория логична, а экспедиция — просто фантастика». Разговор закончился тем, что Даниельссон попросился в члены экспедиции{547}.

Тур не мог дать ответ сразу, поскольку должен был посоветоваться с остальными участниками, а также — не в последнюю очередь — с норвежским военным атташе в США полковником Мунте-Косом, который был весьма озабочен, как экспедиция отразится на имидже Норвегии в Америке. Именно поэтому с самого начала было решено, что в экспедиции примут участие только норвежцы. И вот Тур пишет полковнику в Вашингтон о своем желании включить в члены экипажа «Кон-Тики» Даниельссона, сообщая, что «единственное „но“ состоит в том, что он не норвежец, а швед».

Но еще до отправки письма он для себя уже принял решение. Даниельссон произвел на него очень приятное впечатление, а, кроме того, ему не нужно было покупать билет для перелета через Атлантику или из США — он «был готов к употреблению» на месте отправления плота. Даниельссон был ученым, и Хейердал заявил, что он будет полезен экспедиции: швед не только повысит научный уровень исследований, но и «станет добровольным и полезным сторонником моего нового „учения“»{548}. К тому же Тур считал, что швед как член экипажа, окажет честь норвежской экспедиции.

Серьезных возражений ни у кого не возникло, но, поскольку экспедиция уже наделала много шуму, потребовалось некоторое время для официального одобрения кандидатуры Даниельссона в качестве члена экспедиции. Как бы то ни было, за несколько недель до отплытия Тур собрал команду из шести человек, — число шесть подходило для организации четырехчасовых вахт у руля в течение суток, а, кроме того, для хорошей компании на борту.

Какое-то время Тур, впрочем, подумывал о том, чтобы в качестве шестого участника взять на борт женщину. Ведь летописцы Писарро писали о том, что инки часто брали с собой женщин в морские путешествия. Но затем он отказался от этой мысли; и не только потому, что боялся, что атмосфера на борту будет испорчена из-за ревности. Скорее он опасался, что такой выбор вызовет чрезмерный шум, который нанесет вред экспедиции{549}.

Отплытие было назначено на 28 апреля, на следующий день после церемонии крещения плота. Они запаздывали по сравнению с планом, хотя постройка плота заняла всего два месяца. Тур принял окончательно решение об экспедиции в начале ноября предыдущего года, и на все сборы ушло около шести месяцев. Должно быть, это рекордный срок для экспедиции такого масштаба. Полковник Рольф Палмстрём, вероятно, не ошибся, когда в характеристике, данной Хейердалу, подчеркнул его административные и организаторские способности.

Предполагалось, что путешествие на плоту будет проходить точно как у древних индейцев и, значит, без современных вспомогательных средств. Это означало, что первые несколько недель им придется усиленно грести, чтобы выйти в открытое море{550}. Но затем Тур решил, что для экономии времени все-таки стоит воспользоваться помощью для выхода из порта и из бухты. Надо было пойти на уступку обстоятельствам и попросить буксир.

Кон-Тики. Плот имел размеры: 15 метров в длину и 6 метров в ширину. Он был точной копией бальзовых плотов, на которых плавали индейцы, когда испанцы прибыли в Перу в 30-е годы XVI века

Буксир «Гуардиан Риос» появился к концу дня, а когда совсем стемнело, огни города виднелись уже далеко-далеко. «Гуардиан» должен был буксировать их до утра, так как они опасались, что ночной ветер или местные течения пригонят плот обратно к берегу. Буксир оставил плот, когда они находились на расстоянии пятидесяти морских миль от берега.

С буксиром Тур отправил последнее письмо, адресованное «всем вместе» дома в Норвегии. «Наше отличное судно сейчас уже в океане — начался второй этап в авантюре Кон-Тики». Далее он сообщил о том, что один американский полковник перед самым отплытием подарил им зеленого попугая. Попугая назвали Лорита, и он стал талисманом плота. Лорита обожала сидеть в бороде Бенгта Даниельссона и вскоре обучилась нескольким шведским словам в дополнение к испанским, которые она знала раньше.

В этом письме Тур предупреждал домашних, чтобы они не верили «падким на сенсации журналистам, которые пишут всякую чушь».

Буксир исчез за горизонтом, и они остались в одиночестве. Подул легкий юго-восточный бриз, пора было поднимать парус. Нельзя сказать, что неуклюжий плот помчался вперед, но он определенно сдвинулся с места.

Ветер усилился, и волны начали биться о плот. Путешественники попытались пустить в ход рулевое весло, но к своему ужасу обнаружили, что плот почти неуправляем. Вдруг порыв ветра ударил в парус со стороны кормы и вывернул его наизнанку. Парус наклонился, стал бить по мачте, людям и бамбуковой хижине, плот развернуло. Тур и его товарищи, разинув рот, смотрели, как он поплыл кормой вперед. Наконец они опомнились, и кто-то бросился к рулевому веслу, чтобы развернуть плот обратно, а остальные схватились с парусом, и образовалась куча-мала. После тяжелой борьбы им все же удалось повернуть «Кон-Тики» обратно, и он двинулся правильным курсом.

Они проплыли еще недостаточное расстояние, чтобы выйти из-под влияния ветров с Анд и течения Гумбольдта. Это сильное морское течение идет на север вдоль побережья Южной Америки, а примерно на широте Перу поворачивает на запад и устремляется в открытое море. Хейердал рассчитывал, что именно это течение будет относить «Кон-Тики» от материка по направлению к Полинезии. Ночью ветер усилился, громадные океанские волны одна за другой вздымались из пучины и, ревя и пенясь, накатывали на плот. И как ни старались люди на этом доисторическом суденышке справиться с парусом и рулевым веслом, им не удавалось удерживать равновесие. Постепенно волны развернули плот, парус опять вывернулся наизнанку, и плот во второй уже раз поплыл задом наперед.

Члены экипажа с трудом продержались ночь, следующий день и еще одну ночь, но потом окончательно выбились из сил. И когда на третьи сутки около четырех часов утра громадный вал снова развернул плот, они отказались от борьбы и свернули парус. Тур отменил ночную вахту, все члены команды заползли в спальные мешки и заснули как убитые. Отданный на власть стихии, с голой мачтой неуправляемый плот свободно поплыл по океану — и вскоре оказалось, что это наилучший способ борьбы с непогодой. «„Кон-Тики“ отлично справляется со стихией, прыгая по волнам, как пробка», — записал Тур в судовом журнале, с восхищением взирая на то, с какой грациозностью их маленькая посудина ускользает от высоких волн. А если и случалось, что какая-нибудь волна ударяла в борт и захлестывала палубу, то вода быстро исчезала в просветах между бальзовыми бревнами. Черпак на «Кон-Тики» не понадобился.

Проснувшись, Эрик определил с помощью секстанта местоположение плота; оказалось, что ветер отнес их на северо-запад и они находятся на расстоянии ста морских миль от суши. Ветер не утихал. Они поставили парус и боролись со стихией до вечера, а на ночь опять парус убрали. В следующие дни море немного успокоилось, и расстояние между идущими на плот валами стало увеличиваться. Шторм стихал. Ветер дул с юго-востока, и по мере удаления плота от суши становился все слабее. Они поняли: если им удастся развернуть плот так, чтобы ветер дул с левого борта, то будет легче управлять и сохранять правильный курс. «Кон-Тики» держал курс на запад-северо-запад и шел на хорошей скорости. За первые десять суток они прошли пятьсот морских миль. А это, согласно расчетам капитана Вильхельма Эйтрема, было совсем неплохо.

Они вошли в царство пассата — мечту старого морского волка. Пути назад уже не было. «Кон-Тики» не мог плыть против ветра, и если бы они вдруг пожалели, что отправились в путешествие, и решили вернуться, то сделать этого не смогли бы при всем желании. Тур Хейердал и его команда были обречены оставаться на плоту, пока он не уткнется в землю на западе. Они оказались одинокими пленниками океана, хотя и поддерживали радиосвязь с материком. И теперь от них самих и взаимоотношений между ними зависело, распространится ли это одиночество на их души или нет.

Материальная часть их мира была ограничена крошечным плотом в огромном океане. Плот был построен из девяти стволов бальзового дерева и имел размеры пятнадцать на шесть метров. Бревна были заострены по краям и связаны пеньковой веревкой. Поверх них в поперечном направлении укрепили девять более тонких бальзовых бревен для скрепления конструкции; они же стали основанием для палубы, на которой установили хижину. Ее построили из бамбука и переплетенных бамбуковых побегов, а крышу сделали из бамбуковых циновок. Путешественники спали на соломенных матрасах, и если в непогоду они собирались в хижине все вместе, то вынуждены были лежать, как сардины в консервной банке. В углу хижины размещалась радиостанция, и стояли коробки с личными вещами членов экипажа. Провиант и воду хранили на палубе и в щелях между палубой и девятью основными бревнами.

В нескольких местах между бревнами были просунуты пять толстых досок, так называемые гуарас, которые уходили в воду на полтора метра вниз под прямым углом к плоту. Они служили в качестве выдвижных килей — швертов. Как было известно Туру, такого рода кили использовались инками для управления плотами — они должны были предотвращать снос ветром и течением.

На палубе перед хижиной были установлены две мачты, сделанные из очень твердой древесины. Они стояли наклонно друг к другу, а их верхушки были связаны крест-накрест. На рее укрепили большой тяжелый парус, на котором красовался нарисованный Эриком портрет бородатого Кон-Тики.

На корме имелось рулевое весло, настоящая ахиллесова пята всей посудины. Сделанное из той же древесины, что и мачта, оно было тяжелым, как свинец; длина его достигала шести метров. Стоило на море случиться небольшому волнению, не менее чем двум членам экипажа приходилось удерживать весло, пускавшееся в дикий танец в уключинах.

У руля. Тур и команда испытали значительные трудности в управлении плотом

Команда. Слева направо: Кнут Хаугланд, Бенгт Даниельссон, Тур Хейердал, Эрик Хессельберг, Торстейн Роби и Герман Ватцингер

Но что же заставило людей отчалить на плоту от чужого берега и пуститься в далекий путь без малейшей возможности повернуть назад?

Большинство экспедиций заботятся о том, чтобы создать промежуточную базу, какое-то надежное место, где можно было бы найти пристанище в случае неудачи. Так обычно поступали британские полярники, которых из поколения в поколение учили: первое, что они должны сделать, прежде чем начать двигаться по льду, это обеспечить базу — лагерь на суше или корабль на якоре, а потом все время следить за тем, чтобы база оставалась в пределах досягаемости. Может быть, именно поэтому британские полярники очень редко достигали поставленных целей — риск, который они себе позволяли, не шел ни в какое сравнение с той жертвенностью, на которые часто были готовы пойти люди, пересекающие ледяные пустыни.

Чтобы сломать британский стереотип поведения, понадобился полярник с совершенно иным менталитетом. Когда Фритьоф Нансен презрел дружеские предостережения британцев и отправился на полярном судне «Фрам» в дрейф по Северному Ледовитому океану, он сознательно сжег за собой все мосты и отрезал все пути к отступлению. Его база — корабль «Фрам» — дрейфовала вместе с ним, и таким образом Нансен получил то, чего всегда не хватало британцам, — безграничный радиус действия.

Для достижения успеха предприятия Нансен должен был набрать себе команду, которая бы верила в него и соглашалась на то, что многие считали безумной затеей. Кроме того, имелись еще два необходимых условия. Во-первых, гипотеза Нансена о том, что в Северном Ледовитом океане существует течение, должна была оказаться верной, и, во-вторых, ему необходим был корабль особой конструкции, способный выдержать давление паковых льдов. Норвежскому исследователю повезло, и он обставил британцев.

Хейердал во многом следовал Нансену. Отпустив конец буксирного каната, он сжег последний из остававшихся мостов. Теперь им оставалось либо идти вперед, либо умереть. У него также была своя теория, а вместо корабля — плот. Однако требовались особые смелость и настойчивость, чтобы принять то решение, которое он принял, и ни секунды не сомневаться в успехе эксперимента. Когда Колин Арчер построил «Фрам», Нансен был абсолютно уверен в том, что это именно такой корабль, какой ему нужен. Тур Хейердал точно так же не сомневался, что плот «Кон-Тики» — именно то плавательное средство, на котором он сможет пересечь океан. И все же, невзирая на то, что инки и их предки спокойно плавали на бальзовых плотах, а Хейердал был твердо убежден в том, что они доплывали на этих плотах до Полинезии, их экспедиция была чистым экспериментом. А любой эксперимент сопряжен с риском и может закончиться неудачей — причем вовсе не обязательно потому, что могла оказаться неверной гипотеза или мог не выдержать плот. В то время как южноамериканские индейцы столетиями накапливали опыт плавания на бальзовых плотах, у Хейердала в момент отплытия такой опыт отсутствовал, и, возможно, именно здесь и таилась наибольшая опасность. Ни Тур и его товарищи, ни помогавшие им перуанские рабочие не владели искусством строительства плотов, и поэтому шансы на то, что они в спешке могут допустить какую-нибудь роковую ошибку в конструкции, были достаточно велики.

За исключением Эрика Хессельберга, все они были настоящими сухопутными крысами, а Эрик хотя и плавал через океан, но на более крупных судах. Кое-чему они должны были обучиться перед отплытием, например, управлению плотом. Однако в Перу уже никто толком не умел управляться с гуарас, а кроме того, они уже и так потеряли много времени и не хотели задерживаться ради обучения. Тур сгорал от нетерпения, ему хотелось поскорее отправиться в путь. Они, правда, успели совершить небольшое пробное плавание, которое, впрочем, показало лишь то, что плот может плыть и что рулевое весло, по-видимому, действует исправно.

Поистине кажется загадкой, как это взрослые, бывалые мужчины могли пуститься в борьбу с неизвестной им стихией, да еще под руководством человека, который вырос, страдая водобоязнью, и был среди них самым молодым.

Хейердал пользовался безграничным доверием своей команды. Он говорил, что если южноамериканские индейцы, недалеко ушедшие от людей каменного века, сумели переплыть на плоту океан, то уж они-то, отправившись по стопам индейцев, наверняка смогут сделать то же самое. Его товарищи и не думали в этом сомневаться. При этом, кроме желания помочь Туру одержать победу в его споре с наукой, каждый из членов команды имел свои личные мотивы для участия в путешествии.

Кнут Хаугланд многое пережил во время войны — в отличие от Хейердала ему довелось побывать в ближнем бою; теперь он хотел немного пожить совершенно иной жизнью. Прослышав о возможности совершить плавание из Южной Америки в Полинезию, он загорелся этой идеей — Хаугланду казалось, что это путешествие поможет ему восстановить душевное равновесие.

У Германа Ватцингера произошел разрыв с женой, после чего, желая оказаться как можно дальше от дома, он отправился на стажировку в США. Когда ему представилась возможность отправиться в еще более дальние края, он, не раздумывая, согласился.

Бенгт Даниельссон хотел отдохнуть от тяжелой работы в джунглях Амазонки и надеялся, что спокойная жизнь на плоту позволит ему поразмыслить над докторской диссертацией. Чтобы стимулировать свои размышления, он прихватил с собой семьдесят книг по специальности. Но основную роль в том, что он оказался на «Кон-Тики», сыграл, конечно, его интерес к занятиям Тура и постоянная потребность в приобретении новых знаний.

Что касается Эрика Хессельберга и Торстейна Роби, то их притягивали не столько научные идеи Хейердала, сколько сама возможность путешествия. Оба они были парни веселые, и в этом плавании их привлекал, прежде всего, его авантюризм.

Итак, группа состояла из людей довольно разных, но все они были яркими личностями. У них имелась одна общая черта — по мнению Тура, все они были отличными парнями.

Когда «Кон-Тики» покидал Перу, Тур был связующим звеном между членами команды, так как только он один знал каждого из них. Таким образом, от его способности разбираться в людях зависела, какая на плоту будет атмосфера. Если бы он ошибся в выборе, то группа могла бы расколоться с вытекающими отсюда последствиями для общего психологического состояния и тем самым поставить под угрозу безопасность экспедиции.

Германа Тур называл джентльменом с хорошо развитым чувством юмора. Ватцингер был представителем аристократического сословия, человеком, сильным духовно и физически, готовым на все ради спасения друга{551}.

Торстейн, как и Кнут, во время войны не раз смотрел в глаза смерти. Но это не мешало ему постоянно радоваться жизни и во всем видеть светлые стороны. И если имелся на борту человек, который почти ничего и никогда не боялся, то это был Торстейн. Оборотной стороной этого бесстрашия было то, что он не верил ни в каких богов{552}.

Кнут, правильный во всем, добросовестный, самый рассудительный из всего экипажа, был образцом морали и любви к родине. Он скорее откусил бы себе язык, чем сказал бы неправду; поражала его постоянная готовность к самопожертвованию{553}.

Эрик, бесшабашный малый, самый крупный физически, эдакий огромный мишка, любил играть на гитаре и петь песни Эверта Таубе. Ему было наплевать на теорию Тура и миссию экспедиции, он просто радовался тому, что Тур захотел взять его с собой и у него появилась возможность пуститься в авантюрное плавание{554}.

Бенгт — книжный червь, проглатывавший одну книгу за другой; тем самым он несколько изолировал себя от остальных членов экспедиции. Но он был прирожденным комедиантом и своими представлениями способствовал повышению духа команды{555}. Он также отлично готовил, а это совсем немаловажное качество во время долгого и опасного путешествия.

Неутомимый читатель. Шведский этнолог Бенгт Даниельссон взял с собой 70 книг

Тур был неоспоримым лидером группы. Он управлял по принципу: наилучшее решение — это такое решение, которое пользуется всеобщей поддержкой. Он нередко выполнял роль наблюдателя, который самым дипломатическим образом вмешивается в назревающую ссору между членами команды. И если ему не удавалось предотвратить конфликт, то он предпочитал не делать резких выводов в надежде, что время само все расставит по местам. Однако повседневный быт на плоту не требовал великих решений. Быстро установился рутинный порядок, и каждый знал свои обязанности.

Еще до того, как все собрались, Тур решил назначить Германа своим заместителем. Но, когда Тур перед отплытием из Кальяо подписывал контракты с членами экипажа, возникли сомнения в необходимости официального закрепления этой роли. Все должны были быть равны перед Туром, и в случае его «отсутствия или неявки», как значилось в проекте контракта{556}, должно было вступить в силу правило «один за всех и все за одного». Один из членов экипажа счел этот принцип настолько важным, что отказывался подписать контракт, и вместо того, чтобы вступать в спор, Тур отложил контракт в сторону{557}. И все же не было сомнения в том, что команда приняла Германа как заместителя командующего{558}. Он стоял у истоков предприятия, и именно он отвечал за постройку плота.

На основе вышесказанного может сложиться впечатление, что на борту «Кон-Тики» царила идиллия. Но это было совсем не так, хотя, надо признать, на протяжении большей части пути им удавалось избегать ссор, способных испортить отношения между членами экипажа, что представляло гораздо большую опасность, нежели любой шторм. Идиллию в основном нарушали опасения, возникающие в непредвиденных случаях, как, например, когда обнаружилось, что «Кон-Тики» поддается лишь небольшому отклонению от курса, определенного ветром и течением. Иными словами, плот не поддавался управлению. Это означало, что они мало что смогут сделать, чтобы избежать возможной опасности, или, что еще хуже, плот будет трудно направить к определенной цели, скажем, острову, если они в один прекрасный день увидят пальмы на горизонте.

Правда, в первые дни путешествия плохая управляемость плота мало влияла на жизнь экипажа. Гораздо хуже было то, что плот всего через неделю начал впитывать воду.

Печальнее всего обстояло дело с кормовым поперечным бревном. Тур «засунул кончик пальца в размокшую как губка древесину, и в ней захлюпала вода»{559}. Ничего не говоря спутникам, он отломил кусок намокшего дерева и выбросил за борт. Деревяшка пошла ко дну. Позже Тур наблюдал, как некоторые из его товарищей проделывали то же самое, тоже тайком. Он вспомнил Самуэля Лотропа и его утверждения о том, что бальзовый плот потонет через четырнадцать дней. Неужели американский антрополог окажется прав?

Путешественники провели эксперимент: вонзили в бревно нож и увидели, что он проник внутрь на целый дюйм, прежде чем уперся в твердое дерево. Значит, если вода будет проникать в бревна неизменным темпом, то к тому времени, когда, по расчетам Эйтрема, на горизонте должна будет показаться земля, плот уже не сможет держаться на поверхности океана{560}.

Когда Тур и Герман покупали лес в Эквадоре, они отбирали стволы, наполненные древесным соком. Бревна должны были быть «средней крепости, недавно срубленными и сырыми»{561}. Древесный сок, как им сообщили, действовал подобно укрепляющему древесину составу, и сейчас, когда Тур стоял, держась за нож, наполовину вошедший в промокшее бревно, ему ничего не оставалось, как надеяться на то, что эти сведения верны. На протяжении следующих дней и недель они время от времени пронзали бальзовое дерево и смотрели, далеко ли проникла вода.

Веревки, связывающие бревна плота, также вызывали опасения. Бревна находились в непрерывном движении, и, когда свободные от вахты члены команды залезали в хижину и ложились спать, они «слышали, как бревна скрипели, стонали, терлись одно о другое и шуршали». А что если веревки перетрутся?

Когда они в Кальяо готовились к отплытию, в порт зашло норвежское торговое судно. Капитан и несколько опытных матросов внимательно осмотрели плот и вынесли приговор: эта куча досок никогда не поплывет, а если ее понесет течением, то путешествие через океан займет годы. Но пусть Хейердал не беспокоится — плот развалится гораздо раньше. Через четырнадцать дней бревна перетрут веревки. Если не скрепить бревна железными болтами, «Кон-Тики» не имеет ни малейшего шанса{562}.

Таковы были ясные аргументы людей, которые, должно быть, знали, о чем они говорят. Тур честно признался в том, что он не моряк, и поэтому не может привести никаких контраргументов. Он действовал как ученый и в этом качестве отдавал отчет в своих действиях. В конечном итоге он решил положиться на солнечного бога и своих спутников, а не на матросов, привыкших к стальной палубе под ногами.

И все же это предостережение не могло не вызывать опасений. Озабоченные душераздирающими звуками, которые издавали бревна, они ежедневно осматривали веревки. Однако веревки держались, и мало-помалу стало ясно почему. Бальзовая древесина была так мягка, что веревки постепенно врезались в дерево, и бревна предохраняли их, вместо того, чтобы перетирать.

Постепенно проникновение воды в бревна прекратилось. Древесный сок выполнил свою функцию.

Тур Хейердал мог поздравить себя. Ни одно из страшных пророчеств пока не сбылось. А у него на руках оставались все козыри.

Жизнь на борту вошла в более спокойное русло. Плот скользил по воде, попав под власть устойчивого пассата. Мореплаватели жили среди сардин, тунцов и дельфинов, иногда к ним наведывались киты и акулы. Каждое утро они подбирали летучих рыб, упавших ночью на палубу. Зажаренные на сковородке, они по вкусу походили на скумбрию.

Эрик бренчал на гитаре. Кнут, искусный плотник, мастерил модель «Кон-Тики». Торстейн рассказывал небылицы. Бенгт устраивал театральные представления. Герман ходил с приборами и измерял давление и силу ветра.

Проблемы. Кнут Хаугланд и Торстейн Роби были на «Кон-Тики» телеграфистами. Им часто приходилось трудиться, чтобы поддерживать оборудование в исправности

Любительское радио. Позывными «Кон-Тики» был сигнал «Lima India 2 Bravo». Команда поддерживала связь с радиолюбителями, особенно из Норвегии и США

Тур вел дневник путешествия. Как обычно, он внимательно следил за всеми проявлениями природы. Он описывал пылающее ярко-красное солнце, которое в течение нескольких минут каждый вечер медленно проплывало вдоль горизонта и точнее любого компаса показывало путь на запад. Описывал луну, которая как тяжелый и круглый шар поднималась на востоке и показывала, откуда они пришли. Описывал рыб и птиц, а также моллюсков, начинавших прирастать к плоту. Описывал жизнь на борту, заносил в дневник координаты и курс, а также расстояние до ближайшей суши.

Общались они на плоту по-норвежски, но он писал по-английски, водоустойчивыми чернилами — вдруг что-то случится с плотом и людьми или пропадет судовой журнал; английский язык в любом случае давал лишние шансы на то, что дневник будет прочитан. Кроме того, Тур готовился к будущей книге о путешествии. Ведь он рассчитывал на широкий круг читателей из разных стран, и почему бы ему, человеку, который привык мыслить системно, не начать подготовку издания на английском языке прямо сейчас?{563}

Один день на плоту «Кон-Тики» мог иметь несколько кульминационных моментов. Вот, к примеру, Эрик в двенадцать часов замеряет высоту солнца и наносит на карту новую отметку — смотрите: еще один рекорд! Со вчерашнего дня плот прошел шестьдесят морских миль! А Бенгт вдруг обнаруживает номер гётеборгской газеты трехмесячной давности, который он захватил с собой в шведской миссии в Лиме. Не говоря уже о тех минутах, когда удается установить связь по радио и узнать о том, что с родными и близкими по другую сторону земного шара все в порядке.

Самые знаменательные события были, однако, впереди. Семнадцатое мая, День Конституции, норвежский национальный праздник, отмечен свежим ветром и легким волнением на море. «Кон-Тики» неспешно плывет вперед, и Тур хвалит его изо всех сил. «Отличное мореходное судно, гораздо лучше, чем мы представляли себе в наших самых смелых мечтах», — отмечает он в судовом журнале. Они устанавливают связь с радиостанцией в Кальяо и посылают статью в американский информационный синдикат и в «Нью-Йорк таймс». Статья появляется через несколько дней и повествует среди прочего об акулах, представляющих большую опасность для экипажа «Кон-Тики». Герд Волд, давно вернувшаяся в Вашингтон, упоминает об этой статье в одном из писем, которые она еженедельно шлет семьям мореплавателей, и добавляет: «Будем надеяться, что наши ребята настолько научились уважать акул, что держатся на плоту, а не под ним»{564}.

Семнадцатое мая решено отпраздновать как следует — в этом отношении маленький кусочек Норвегии, плывущий в Тихом океане, не должен быть исключением. Тем более что на борту достаточно виски и акевита[34]. Звенят стаканы, звучат песни и снова звенят стаканы. Все за исключением Кнута, напиваются{565}.

Посреди пиршества на корму накатывает большая волна и смывает небольшой деревянный ящик, на котором лежит компас. К счастью оказывается, что Тур несколько дней тому назад привязал ящик веревкой, и драгоценный прибор удается спасти{566}.

Однако это происшествие пугает Тура, и он объявляет сухой закон до конца путешествия{567}.

Суббота, 24 мая, полдень. Стоит тихая погода, море спокойно. Кнут несет вахту у рулевого весла. Солнце в зените, и ему становится жарко. Он наклоняется над бортом, чтобы смочить лицо и руки водой. И в этот момент слышит какой-то шум в воде, который доносится непонятно откуда. Он поднимает глаза, и от удивления теряет дар речи. «Всего в каких-то трех метрах от меня возникла акула гигантских размеров. Ее голова была настолько широкой, что я вряд ли смог бы обхватить ее. Тело… <…> вздымалось над поверхностью воды как плавучая скала. Рядом… <…> плыла целая стая рыб-лоцманов., <…> тут и там к ее туловищу присосались длинные прилипалы. Это было ужасающее зрелище», — записал Кнут в своем дневнике{568}.

Тур как раз окунулся в воду, когда услышал громкий вопль Кнута, переходящий в фальцет: «Акула-а-а!»{569}

Вся команда бросилась к Кнуту и замерла при виде огромной уродливой морды, какой ни один из них никогда не видел. «Тигровая акула», — пробормотал Тур, вспомнив, что он зоолог. Ему ни разу не приходилось ни читать, ни слышать об акуле таких размеров{570}.

Чудовище ничего особенного не предпринимало, а просто тихо плавало вокруг, с любопытством обнюхивая плот и время от времени ныряя под него. Голова и хвост акулы высовывались с разных сторон плота — они оценили ее длину примерно в восемь метров. Одна только жабья пасть достигала, казалось, целого метра в ширину{571}.

И хотя акула вела себя спокойно, на борту началось волнение. Тур достал фотоаппарат и пленку, а Торстейн залез на рулевое весло, которое тут же вдруг оказалось на спине чудовища. Кто-то нацепил наживку на огромный крючок и швырнул под нос акуле, однако она не соблазнилась на приманку.

Наконец Эрик встал во весь рост, держа гарпун, который казался маленькой зубочисткой по сравнению с морским чудовищем. Кнут записал в своем дневнике: «Он сказал, что было бы безумием покушаться на такое чудовище, но мы подстрекали его, и он запустил в акулу гарпун. Тот со свистом вошел ей в спину. Акула на секунду замерла, а потом подскочила, ударила своим гигантским хвостом и нырнула вниз. Веревка гарпуна пролетела над бортом и зацепилась за край плота. Когда я попытался отцепить ее, она больно хлестнула меня по ноге, оставив кровавую рану и царапину на бедре. Веревка представляла собой полудюймовый пеньковый канат со стальным креплением».

Веревка натянулась и лопнула как кусок шпагата. Оторвавшееся древко гарпуна показалось на поверхности воды недалеко от плота. Акула продолжила свой путь в глубину с гарпуном в спине или без него, и больше они ее не видели{572}.

Мужчины были в напряжении в течение получаса, пока продолжался визит этой огромной рыбы, одного удара хвоста которой хватило бы, чтобы сломать плот. Рыба не проявила агрессивности, но они все равно напали на нее. Зачем? Она им не угрожала, и использовать ее мясо они тоже не могли. Для забавы? Из отвращения?

Тур Хейердал впоследствии осудил этот поступок. Он говорил, что дал Эрику ясный приказ не трогать животное{573}, а тот просто потерял голову{574}.

Однако ни из описания Хаугланда, ни из записей Хейердала не следует, что Тур пытался остановить бойню. Наоборот, Хейердал пишет, что стоял на крыше хижины и снимал происходившее на кинокамеру и что чуть не свалился вниз, когда веревка гарпуна начала хлестать по плоту.

Вообще довольно странно видеть, что у членов экипажа постепенно начинает появляться кровожадность, и встреча с тигровой акулой, по-видимому, усиливает это чувство. Больше они не встречали таких морских чудовищ, но обычных акул по пути попадается предостаточно. И хотя те им вообще-то совсем не нужны, они не могут удержаться от соблазна их уничтожения.

Как-то утром в начале июля, проснувшись, мореплаватели обнаружили, что вокруг плота кипит жизнь. Океан буквально кишел тунцами, дельфинами и акулами. Они словно взбесились и все участвовали в грандиозной схватке. Хейердал и его товарищи решили воспользоваться этим для рыбной ловли. В ход пустили удочку, состоящую из стального троса, флаг-фала и крючка с тунцом в качестве наживки. Дневник Тура запечатлел происходящее, не скупясь на подробности:

«Первой попалась на крючок и была вытащена на плот шестифутовая акула. Как только крючок был освобожден, его проглотила восьмифутовая акула, которую мы также вытащили на борт. Когда удочку снова забросили в воду, на него попалась еще одна шестифутовая акула, мы подтянули ее на край плота, но тут она высвободилась и нырнула. Крючок был сразу же снова заброшен, его схватила восьмифутовая акула, и после короткой борьбы мы вытащили ее голову на бревна, но вдруг все четыре стальных троса оборвались и акула скрылась в глубине. Заброшен новый крючок, и мы вытянули еще одну семифутовую акулу. Теперь стало опасно стоять на скользких бревнах кормы с камерой в руках, поскольку первые две акулы продолжали бешеное сопротивление и хватали бамбук и все что им попадалось. <…> Мы снова забросили крючок, океан все еще кишел беснующимися рыбами. <…> Затем мы поймали и благополучно вытащили шестифутовую акулу, за ней пяти-с-половиной-футовую. Потом мы поймали еще одну шестифутовую акулу. Когда крючок был снова заброшен, мы вытащили еще одну семифутовую акулу. <…> Мы так устали от рыбалки, от вытягивания тяжелых лес, что через пять часов прекратили ловлю. <…> На борту становилось небезопасно, так как каждые 45 минут одна из акул оживала и начинала хватать все вокруг»{575}.

Кровавая баня. Команда «Кон-Тики» забавлялась охотой на акул. Им не нужна была рыба, но время от времени требовались развлечения

Совершенно изнуренные, они наконец упали на соломенные матрасы и заснули.

На следующий день Бенгту исполнилось двадцать пять лет, и они подняли шведский флаг, после чего вновь схватили удочку и опять начали вытаскивать акул на палубу, которая стала такой грязной от крови, что пришлось выбросить несколько бамбуковых циновок.

Когда в тот вечер они легли спать, только что пережитая оргия не давала им покоя. Перед глазами вставали «хищные раскрытые пасти акул и пятна крови. А запах акульего мяса преследовал нас»{576}.

Команда «Кон-Тики» начала охоту на акул не потому, что акулы напали на плот. С акулами все, наверное, обстоит так же, как с волками. И те, и другие считаются воплощением жестокости, и одна только мысль о них возбуждает в человеке страсть к убийству. Тур и его товарищи могли забавы ради ловить и других крупных рыб, но именно акула, а не тунец, пробуждала в них примитивные инстинкты. И даже Тур, который всегда восхищался природой во всем ее непостижимом многообразии, не отказался от участия в этой бойне. А может быть, им двигали корыстные мотивы — ведь он так старательно снимал эту кровавую резню на кинокамеру.

Шла десятая неделя их плавания в океане, когда однажды вечером Тур уловил первые признаки, предвещающие перемену настроения на борту. Кнут сказал, что было бы неплохо ступить ногой на землю какого-нибудь острова. Ему, дескать, надоела теснота на плоту, и он не скрывал, что его тошнит от запаха акульей крови. В этот момент Тур подумал о том, что речь идет о своего рода кульминационном пункте путешествия, хотя никаких признаков ослабления мотивации у экипажа заметно не было{577}. Ясно, что Кнут «был бы рад увидеть что-нибудь другое вместо холодных рыб и бурного океана»{578}.

Однако через неделю Кнут пришел в норму. Он сказал Туру, что после войны ни разу не чувствовал себя лучше, чем сейчас, и что это путешествие заставило его полюбить море; впрочем, Кнут добавил, что по-прежнему мечтает оказаться на суше{579}. Кровь с палубы смыли. Однако, возможно, мимолетные приступы дурного расположения духа у Хаугланда объяснялись не только акульей бойней. Было нечто, о чем ему не хотелось говорить. «После войны у меня регулярно случаются приступы ужасной головной боли. Они продолжаются минимум один день и ввергают меня в такую хандру, что мне ничего не хочется делать», — пишет он в своем дневнике.

Весельчак Торстейн тоже мечтал поскорее увидеть землю, но при этом утверждал, что никогда в жизни ему не было так весело, как на плоту. Герман хотел, чтобы путешествие продлилось подольше, и говорил, что ему жаль, что через пару недель они достигнут островов. Эрик думал об опасностях высадки на берег в конце путешествия и считал, что торопиться незачем. Бенгт не успел прочитать все свои книги и потому охотно задержался бы в океане еще на месяц-другой{580}. Тур был несколько раздражен тем, что Бенгт со своими книгами изолируется от коллектива, но ничего ему не говорил{581}.

Сам Тур не переставал радоваться каждой минуте пути, каждый день после отплытия из Кальяо приносил ему что-то новое. Его мысли, как и мысли Бенгта, были поглощены книгами, но он думал не о книгах, написанных другими, а о книге, которую собирался написать сам. «Мне предстоит еще многое написать, и я боюсь, что мы достигнем суши, прежде чем я успею записать главное»{582}. Кроме того, много времени у Тура занимало сочинение статей для американской и скандинавской прессы; они передавались во время сеансов радиосвязи.

Плавание превосходило все его ожидания: «Кон-Тики» описывал дугу от Перу до островов Туамоту. Десятого июня плот достиг самой северной точки под 6°18’ южной широты, а 14 июня пересек меридиан под 110° западной долготы. В этот момент они находились на полпути к островам Туамоту и на той же долготе, что и остров Пасхи, но несколько севернее. Таким образом, они вошли в воды Полинезии.

На скорость также не приходилось жаловаться. «Кон-Тики» шел со средней скоростью 1,5–2 узла, как они и предполагали еще до начала путешествия.

С погодой им тоже поначалу везло, но затем, перед кровавой резней акул, «Кон-Тики» вошел в зону тропических дождей. Черные тучи поднимались над горизонтом, и на плот обрушивались шквалы сильного ветра с ливнем, а волны выбивались из монотонного ритма, к которому члены экипажа привыкли за время длительного пассата. Стало трудно держать правильный курс. Парус выворачивало, и команда тратила много сил, чтобы вернуть его в прежнее положение.

Однажды вечером, когда Тур находился на вахте у руля, он почувствовал недомогание, но перед лицом грозящей опасности заставил себя собраться. Ветер все время менял силу и направление, волны перехлестывали через плот, и порой вода доходила ему до пояса{583}.

Затем, однако, произошло то, что часто случается на море, — после шторма наступил штиль. «Кон-Тики» остановился в мертвой зыби, не продвигаясь вперед, — Тихий океан оправдывал свое название.

Когда парусник ложится в дрейф, терпение экипажа подвергается худшему из испытаний. И хотя никто никуда не опаздывает, все равно — если приборы показывают те же координаты, что и накануне, у людей возникает ощущение, что время уходит даром. В такие минуты ими овладевает беспокойство — злейший враг мореплавателей.

«Кон-Тики» в этом отношении не был исключением. Десятого июля Кнут пишет в своем дневнике: «Вчера и сегодня мы почти не продвинулись. Почти полное отсутствие ветра и постоянный дождь сделали атмосферу совсем безрадостной, и, похоже, что кое-кто из нас совсем упал духом».

Больше всех переживал Тур. У него были «усталые глаза и лицо. Обычно очень вежливый, обходительный и добрый, он в последние дни стал ворчливым и брюзгливым. Наверное, плохо высыпается», — продолжает Кнут.