Фотографии

Фотографии

Седого человека звали Ивер Фогнер. Ему едва исполнилось двадцать лет, когда он в начале 90-х годов XIX века оставил родной дом в окрестностях Лиллехаммера и уехал в Америку. Там он обосновался в Крукстоне, маленьком городке в штате Миннесота. Через год он попробовал получить американское гражданство. Но это стоило один доллар, а у него не было денег, и Фогнер решил оставить все, как есть^{226}.

Ему удалось получить место учителя, но американская мечта оставалась недосягаемой. В Крукстоне жили и другие норвежцы, которым тоже не повезло разбогатеть, и они постоянно говорили о том, чтобы ехать дальше. Один из них, священник, читал о неком месте на западном побережье Канады, которое могло бы им подойти. Место это называлось Белла-Кула, и священник взялся съездить туда на разведку. Он вернулся воодушевленный: канадские власти открыли Белла-Кулу для новых поселенцев, и там было много земли^{227}. Но лучше всего было то, что Белла-Кула лежала среди высоких гор на берегу фьорда, и это было так похоже на Норвегию.

Ивер Фогнер присоединился к группе норвежцев, отправившихся со священником в Белла-Кулу. Он был целиком и полностью уверен, что стоит на пороге лучшей жизни. В Белла-Куле и в прилегающей долине действительно было очень красиво, но священник не разглядел главного: жизнь здесь оказалась весьма тяжела. Фогнер испытал такое разочарование, что поначалу хотел уехать и отсюда. Но куда податься он не знал и решил остаться — как он думал, ненадолго. Но так никуда и не уехал. Он продолжил учительствовать и постепенно сросся со здешней норвежской колонией, кишащей, как муравейник, — народа в Белла-Куле все прибывало и прибывало. В какой-то момент он почувствовал, что уехать отсюда будет все равно, что дезертировать с поля битвы.

Удача все-таки улыбнулась учителю. В долине Белла-Кула жило много индейцев, и властям провинции понадобился человек, который мог бы заняться их делами. Ивер Фогнер давно интересовался культурой индейцев. Он с трудом накопив денег, даже заказал себе через почтовый каталог первый в долине фотоаппарат, чтобы фиксировать памятники декоративного искусства и наскальные рисунки. Поэтому неудивительно, что должность «агента по индейцам» досталась именно ему. Таким образом, Ивер Фогнер не только улучшил свое материальное положение. Хобби стало для него в некотором роде источником хлеба насущного.

Он стал представителем властей провинции в индейском племени, в его задачу входила забота о нуждах индейцев. Но со временем Фогнер не меньше, чем об индейцах, а может быть даже больше, стал заботиться о благосостоянии норвежских переселенцев. Индейцы сочли его несправедливым и невзлюбили его. Они называли его «Кривая Челюсть» — отчасти потому, что у него действительно была искривленная челюсть, но в основном потому, что считали его обманщиком^{228}.

Шли годы, и совесть все сильнее мучила Фогнера, когда он думал о Норвегии. Ему давно следовало бы съездить домой, чтобы вновь взглянуть на места, где он играл ребенком, навестить брата и старую мать. Но мать умерла, а время бежало и бежало вперед, когда он, наконец, на шестьдесят девятом году жизни все же собрался и поехал. Чтобы показать брату, как он живет в Канаде и чем занимается, он взял с собой пачку фотографий. Когда он услышал по радио, как сосед брата рассказывает о полинезийских наскальных рисунках, все показалось ему таким знакомым, что он попросил пригласить этого соседа в гости.

Тур и Лив с удивлением рассматривали фотографии Ивера Фогнера. На них были запечатлены наскальные рисунки из долины Белла-Кула и изображения богов, вырубленные из камня. Тур и Лив видели такие рисунки прежде, но не в Канаде, где они никогда не бывали, а на Фату-Хиве. Сходство потрясающее, и тут же возник вопрос: случайность это или между рисунками действительно есть связь?

Главное сходство наблюдалось в стилизованном изображении лиц богов, состоявших, главным образом, из больших глаз, изображенных с помощью концентрированных кругов, и овального рта. Как правило, нос и уши, волосы и подбородок у богов отсутствовали. Ни на Фату-Хиве, ни в Белла-Куле древние художники не обеспокоились тем, чтобы очертить собственно форму головы. Они вполне довольствовались тем, что добавляли к специфическому выражению лиц изогнутые, сливающиеся брови^{229}.

Тур сходил домой и принес листы, на которые он перенес наскальные рисунки Фату-Хивы. Потом они долго сидели за кухонным столом и сравнивали рисунки и фотографии^{230}.

Несмотря на трения между Ивером Фогнером и индейцами, он все же сумел немало узнать о них. Хенри Ли и его французский друг связывали статуи с Хива-Оа с Колумбией и Южной Америкой, с помощью же Фогнера Хейердал увидел связь наскальных рисунков, найденных на Фату-Хиве, с Белла-Кулой и Северной Америкой. Сходство было столь очевидным, что Хейердал отказывался верить, что это простое совпадение^{231}. В очередной раз случай вторгся в его исследования. Домой они с Лив возвращались в приподнятом настроении.

Как раз в это время вышла из печати его книга «В поисках рая». Двадцатого октября она появилась в книжных магазинах по всей стране. Кто придумал это название — неизвестно, возможно, за этим стоял знаменитый издатель, владелец «Гильдендаля» Харальд Григ. В любом случае, это был не автор. Туру Хейердалу название не понравилось^{232}. Он-то, конечно, искал рай, но, увы, не нашел. Для последующих изданий книги он выбирал более подходящие, как ему казалось, названия. В 1974 году книга вышла под названием «Фату-Хива. Назад, к природе», в 1991 году Хейердал придумал поэтическое название: «Зеленой была Земля в седьмой день».

О книге писали во всех газетах, и он радовался хвалебным отзывам. В «Тиденс тейн» говорилось: «У него есть и чувство юмора, и наблюдательность, книга читается с интересом от начала до конца». В «Опланд арбейдерблад» критик утверждал, что «не помнит, когда прежде читал настолько захватывающую книгу». Ларвикская «Эстландпостен» выразила настоящую любовь к земляку, назвав «В поисках рая» «книгой-праздником». Получила книга отклик и за границей. Литературный критик шведской газеты «Сюдсвенска дагбладет» заявил, что это «один из лучших рассказов о путешествиях, который я когда-либо читал».

Заголовки вроде «Медовый месяц среди дикарей» или «Нельзя купить билет в рай» показывали, на что в первую очередь обращали внимание критики. Одновременно страшась и восторгаясь, они рассказывали читателям о темных и светлых сторонах приключений молодой супружеской пары; некоторые благодарили Хейердала за то, что он развенчал представление о тихоокеанских островах как о рае на Земле. Единственным журналистом, который взглянул на книгу в более широком контексте, был Хеннинг Синдинг-Ларсен из газеты «Афтенпостен». Его в первую очередь заинтересовали главы, рассказывающие о туземцах и их памятниках: «складывается впечатление, что Хейердал там столкнулся с новым материалом, представляющим значительную этнографическую ценность».

Однако в бочке меда обнаружилась и ложка дегтя. С книгой познакомился обозреватель «Дагбладет» Мумле Гусиное яйцо, знаменитый своими язвительными статьями. За этим псевдонимом скрывался писатель Йохан Борген. В своей заметке о книге Борген поинтересовался: «Слыхали ли вы о двух норвежцах, что отправились на тихоокеанский остров Умба-Юмба? Разве нет? <…> Это просто удивительно, ведь газеты время от времени пишут о них. Странно, что кто-то едет на тихоокеанский остров, чтобы учиться. <…> Но теперь мы знаем достаточно о наших друзьях, поехавших на тихоокеанский остров Умба-Юмба — и о чем они думали, отправляясь туда, и как им все это понравилось, когда они прибыли туда, и что они делали, пока были там. Но вот в один прекрасный день они возвращаются домой и начинают рассказывать всем газетам о том, как там было на Умба-Юмбе, практически нетронутом до недавнего времени острове. Затем оказывается, что с настоящим рассказом о своих приключениях на Умба-Юмбе они только еще собираются выступить, и, чтобы мы раньше времени не умерли от нетерпения, они начинают рассказывать в газетах, о чем будет это выступление, — разумеется, о положении дел на Умба-Юмбе. <…> К этому времени нам казалось, что мы уже получили достаточно полное представление о ситуации на Умба-Юмбе, но оказывается это не так, ведь действительно полное представление получить невозможно. В конце концов нам сообщают, что наши друзья собираются издать книгу о Умба-Юмбе и своих приключениях там. <…> И в один прекрасный день, действительно, книга выходит, и вот она лежит у нас на столе, и наши путешественники опять дают интервью всем газетам, рассказывая, о чем эта книга, и что они пережили на Умба-Юмбе. <…>»

Те, кто знали Тура Хейердала, говорили, что у него хорошее чувство юмора. За это его ценила и Лив. Но он не умел смеяться над самим собой. У него отсутствовала самоирония. Камешек, брошенный Йоханом Боргеном, очень его обидел, и он запомнил эту обиду на всю жизнь^{233}.

Но Хейердалу еще предстояло испытать настоящий удар в спину, причем со стороны не кого-нибудь, а своего учителя Бьярне Крёпелиена — человеку, чья библиотека открыла для него мир Полинезии, не понравилась книга «В поисках рая».

Как только книга вышла из типографии, Крёпелиен получил экземпляр с посвящением от автора:

«Господину Бьярне Крёпелиену, в качестве скромной благодарности за помощь в планировании поездки.

Без Вашей любезной помощи мы не нашли бы эти интересные острова, и хотя мы не нашли рая, мы, в любом случае, пережили приключения, наполнившие нашу жизнь смыслом.

За последние годы многое изменилось, но не прекрасная природа и менее всего — вождь Терииероо.

С наилучшими пожеланиями от автора»^{234}.

Прочитав книгу, Крёпелиен написал Туру Хейердалу письмо, которое, к сожалению, не сохранилось. Зато в бумагах, оставшихся после смерти Крёпелиена, которая последовала в 1966 году^{235}, сохранилось ответное письмо Тура. Хейердал начал так:

«Спасибо Вам за письмо. Вы высказали свое мнение по поводу книги, которую я Вам послал, как только она вышла, и, хотя прочитать такое я не ожидал, должен сказать, что ценю то, что Вы честно высказали свое мнение. А с тем, что книга пришлась Вам не по вкусу, мне придется смириться».

Особое неприятие Крёпелиена вызвало то, как Хейердал описал поведение Терииероо за столом. Он считал, что Хейердал вернулся домой с искаженным представлением о полинезийском обществе. Крёпелиену было грустно видеть, как полинезийская культура гибнет под давлением европейской цивилизации, но в то же время он считал, что было бы неправильно пытаться отгородиться от этой цивилизации — да это и невозможно сделать. Полинезийцы, так же как и европейцы, интересовались продуктами технических достижений человечества — к примеру, автомобилями и кровельным железом. Чем критиковать влияние европейцев, считал Крёпелиен, лучше бы поспособствовать тому, чтобы оно было наиболее безболезненно.

Мы не знаем, что именно написал Крёпелиен в письме Хейердалу. Но у него остался племянник Йохан Фредрик Крёпелиен, поддерживавший с дядей очень близкие отношения. Он рассказал, что Крёпелиен придавал серьезное значение роли миссионеров. Не потому, что он сам был христианином, а потому, что считал миссионеров своего рода буфером между туземцами и западным влиянием. При этом, по мнению Крёпелиена, если бы полинезийцы попытались вернуться назад к своей культуре, как того хотел Хейердал, ничего хорошего из этого не получилось бы^{236}.

Хейердал признавал право Крёпелиена на негативное мнение о своей книге. Но слова о том, что ему не следовало писать о Терииероо с такой симпатией, вызвали у него удивление и обиду.

«Терииероо — замечательный человек, — пишет он в ответ Крёпелиену и добавляет: — С ним исчезнет и старый Таити. Он презирает новую культуру».

Далее Хейердал выразился весьма резко:

«Все ненастоящее и искусственное, что заставило меня уехать, я снова нашел там, даже в более выраженной степени и в более пародийном виде. Там одежда имеет значение. И деньги. И выражения. Все чисто по-европейски. Именно это я и хотел показать в книге, а не те немногочисленные исключения, с которыми мы все же встретились, и людей, чью расовую гордость всегда будем помнить и уважать. Это были Терииероо, фельдшер Тераи, священник Пакеекее, Тиоти, Теи Тетуа и некоторые другие. Хотя старый Теи оказался каннибалом, я считаю, что его манеры приличнее, чем ультрасовременная жажда денег у основной массы островитян, а ведь когда-то им было присуще стремление к беззаботному счастью.

Вы мне не поверите. И Вы никогда меня не поймете. В этом смысле письмо мое бесполезно. <…> Но я знаю, что если Вы когда-нибудь снова туда поедете, то, к сожалению, поймете меня».

У Бьярне Крёпелиена не было ни малейшего желания возвращаться на Таити. Он хотел сохранить юношеские воспоминания о месте, где осталось его сердце, и не желал сталкиваться с произошедшими там — в этом он отдавал себе отчет — изменениями^{237}.

Но полностью связь с Таити Крёпелиен не порвал. Будучи сам приемным сыном Терииероо, он усыновил своего тезку — маленького Бьярне, внука вождя. Поскольку полинезийское усыновление — это прежде всего культурный феномен, не имеющий юридических последствий, то и вытекающие из него обязательства также носят в первую очередь моральный характер. Усыновление по-полинезийски создает между людьми чувство общности и налагает на приемного отца обязательство помогать обретенному сыну, а приемный сын, в свою очередь, должен дарить усыновителю подарки или оказывать ему материальную помощь. Именно этими представлениями руководствовался Крёпелиен, когда посылал деньги на обучение маленького Бьярне и даже купил ему участок земли в долине Папеноо^{238}.

Еще до того, как Крёпелиен раскритиковал Хейердала, в их отношениях появилась некоторая прохлада. Тур не упомянул Крёпелиена в книге — это уже потом, в более поздние годы своей жизни, он выразил библиофилу признательность за сведения, которые почерпнул в его библиотеке. А тогда, после возвращения с Фату-Хивы, Хейердал даже не попытался вновь установить с ним связь^{239}. И решив подарить Крёпелиену экземпляр своей книги, Тур подписался не именем, а ограничился более формальным — «от автора».

Это можно истолковать по-разному. Возможно, так проявилась присущая Хейердалу стеснительность, а, может быть, наоборот, его чрезмерная гордыня — ему было приятно именоваться автором. Как бы то ни было, установленная Туром дистанция раскрывает перед нами новую сторону его характера, свойственную еще с юных лет таким людям, как, например, Фритьоф Нансен и Руал Амундсен. Дело в том, что Хейердал почувствовал: он сделал что-то великое. Вместе с молодой женой он, к всеобщему восхищению, провел год среди тех, кого с его слов газеты называли тихоокеанскими дикарями. Кроме того, он дебютировал в качестве писателя и приступил к еще более значительному проекту, пытаясь найти ответ на вопрос, с которым наука мучается уже долгое время. И тут ни Крёпелиен, ни его библиотека помочь не могли — Крёпелиен перестал быть нужен Хейердалу. Он сделал свое дело, и его можно отставить в сторону. Говоря иначе, Тур Хейердал хотел идти дальше и показывал, что, подобно Нансену и Амундсену, ему некогда оглядываться назад — для этого у него совершенно нет времени.

Как и Крёпелиен, Хейердал тоже был усыновлен Терииероо. С моральной точки зрения у него были те же обязательства, что и у «названного брата». Но хотя Тур восхвалял Терииероо в своей книге, он не стал поддерживать связь со старым вождем. Так же, как и Крёпелиен, Терииероо исполнил свою роль в жизни Хейердала, и теперь про таитянского вождя тоже можно было забыть.

Удивительно, но он также забыл и о Лив — не в буквальном смысле, но на страницах своей книги. Они вдвоем приняли решение о поездке, вместе жили на Фату-Хиве, но в тексте везде на первый план постоянно выходит «я» Хейердала. Лив, конечно, подразумевалась в качестве второго лица, когда автор говорит «мы»; кроме того, она была запечатлена на фотографиях, помещенных в книге. Но как самостоятельная личность она появляется в книге лишь изредка и, когда это случается, выступает скорее в роли статиста, а не полноправного участника. Вот она готовит пищу, поддерживает огонь. Вот она заболела, и у нее на ногах появились язвы. Но полноценного портрета жены Тур не создает — несмотря на то, что книга анонсировалась не только как рассказ о приключениях среди дикарей, но и как повествование о необычном свадебном путешествии.

Отзывы были хорошими, о книге говорили много. Тем не менее, к разочарованию Хейердала и издательства, коммерческого успеха книга не принесла. «В поисках рая» вышла только одним тиражом.

Возможно, Мумле Гусиное яйцо был прав. Книга не сообщала читателю ничего нового — все уже было рассказано в интервью, репортажах и выступлениях. Имелась и другая причина: той же осенью «Гильдендал» издал другие путевые заметки, тоже в основном связанные с пребыванием в Тихом океане, тем самым создав конкуренцию книге Хейердала.

Несколькими годами раньше трое жителей Драммена покинули родной город на «Хо-Хо», спасательной шхуне длиной в 39 футов, которая, как и «Фрам», была спроектирована Колином Арчером. Они хотели совершить кругосветное путешествие, но потерпели крушение вблизи острова Норфолк у восточного побережья Австралии. Поначалу путешественники решили, что все кончено, и стали думать, как добраться до дома. Однако с помощью островитян, большей частью потомков мятежников с «Баунти», после десяти месяцев упорного и тяжелого труда им удалось починить шхуну и продолжить путешествие. Вернувшись в Драммен-фьорд холодным декабрьским днем 1937 года, они стали первыми норвежскими путешественниками, осуществившими кругосветное плавание. Свое путешествие и испытанные во время него трудности моряки совместно описали в пикантной книге под названием «Вокруг света на „Хо-хо“». Эта книга быстро стала культовой среди норвежских любителей ходить под парусом.

Дебютировав в качестве писателя, Тур Хейердал, возможно, слишком завысил планку своих ожиданий. Несмотря на интерес к его приключениям, после выхода книги «В поисках рая» у него появилось ощущение, что он потерпел поражения. Было неприятно предстать посмешищем на страницах «Дагбладет», а когда его намерения подверг сомнению Крёпелиен, у Тура будто земля ушла из-под ног. Плохо было и то, что непостоянство интереса публики повлияло на его материальное положение. Попытка издательства перевести книгу на английский язык и издать ее в США закончилась неудачей^{240}. Таким образом, весь гонорар с книги ограничился авансом, который уже был потрачен на покупку дома. При этом Тур как был, так и остался безработным. Кроме заработков, которые давали лекции и статьи, у маленькой семьи не было никаких источников доходов и, что значительно хуже, никаких перспектив на этот счет.

Это, однако, не мешало их интеллектуальным занятиям. После встречи с Ивером Фогнером за завтраком в соседском доме полинезийским вопросом вслед за Туром загорелась и Лив. Они не знали, где взять денег, но, долго не раздумывая, решили отправиться в Канаду, чтобы на месте исследовать наскальные рисунки Белла-Кулы. Кроме того, Тур хотел поглубже познакомиться с древней историей индейцев, создавших эти рисунки. Лив же хотелось новых приключений — и Канада казалась ей для этого местом вполне подходящим. Как видно, пережитые на Фату-Хиве испытания отнюдь не сделали ее трусихой.

В ближайшее время, однако, на повестке дня стояли другие, самые прозаические задачи. Тур все больше углублялся в изучение литературы из фондов университетской библиотеки, Лив занималась домом и ребенком. Из своего скудного бюджета они при каждой возможности пытались отложить несколько крон на предстоящую экспедицию.

Жизнь в Свиппоппе становилась все труднее, и постепенно из нее стала исчезать гармония. Тур начал замыкаться в себе, то и дело ворчал и все чаще запирался в своем кабинете. В доме ощущалось напряжение, и Лив уже подумывала, не стоит ли ей набраться мужества и поговорить обо всем с Алисон. Но она все же не осмелилась сделать это^{241}.

Несмотря на все сложности жизни, поездку решили не откладывать. С большими усилиями Хейердалам удалось накопить денег для полугодового пребывания в Белла-Куле^{242}. Но у них не было ни кроны на дорогу, и они не знали, как и когда смогут отравиться в путь.

Самый простой путь на западное побережье Канады лежал через Панамский канал. Тур испытал некоторое возбуждение, когда узнал, что регулярные рейсы из Осло в Ванкувер по этому маршруту осуществляет компания «Фред Ульсен». Однажды, когда Тур еще был ребенком, один из самых влиятельных норвежских судовладельцев Фред Ульсен собственной персоной снизошел до визита в их дом на Стенгатен в Ларвике. Он и его супруга интересовались антиквариатом, и до них дошло, что у Алисон есть премиленькая коллекция.

Тур наблюдал, как они рассматривали мебель, и, если хорошенько вспомнить, то он был уверен, что мать предложила им выпить. Это было довольно весело^{243}. И теперь Алисон, вспомнив о том давнем знакомстве, предложила Туру сходить в пароходство и узнать, нельзя ли получить скидку на билеты.

Когда старый Фред Ульсен умер в 1933 году, его дело перешло к сыновьям Рудольфу и Томасу. Хейердалу удалось добиться аудиенции у Томаса Ульсена. Он ожидал, что судовладелец будет спрашивать о целях поездки, и хорошо подготовился. Когда Тур вошел в помещение пароходства в Осло, у него под мышкой была зажата объемная папка^{244}. Там лежали рисунки, показывающие сходство наскальных изображений и других памятников в Полинезии и на западном побережье Канады. Там была также карта ветров и течений в северной части Тихого океана. И, кроме того — в папке была карта, нарисованная самим Туром, которая показывала, как он спустя год после возвращения с Фату-Хивы представляет себе миграцию предков полинезийцев в Тихом океане. Многие идеи он позаимствовал у других исследователей; впрочем, как мы знаем, эти идеи уже были отвергнуты сплоченным научным большинством. После встречи с Ивером Фогнером и зимних часов, проведенных за изучением культуры индейцев, Хейердал пришел к выводу, что в истории миграции полинезийцев существует незамеченное учеными связующее звено. Однажды у него возникла мысль, которую он долго не осмеливался произнести вслух: все дело в Японском течении! Водные массы, направляются от Филиппин мимо Японии в залив Аляска и затем далее — к западному побережью Канады, где находится Белла-Кула…

Судовладелец с интересом склонился над картой.

Хейердал обозначил стрелочками маршруты, которыми, как он считал, следовали полинезийцы. Выводы он представил в письменном виде:

«Из центра своего возникновения и сосредоточения на полуострове Индостан индо-американская раса распространялась в следующих двух направлениях:

1. По всему Малайскому архипелагу. <…>

2. Продвигаясь вдоль побережья на северо-восток… <…> представители этой расы попали в сегодняшнюю Америку и беспрепятственно распространились по всему континенту.

Одна из ветвей северо-восточных индейцев-рыбаков в более позднее время, похоже, переселилась на Гавайи, а затем с попутным северо-западным пассатом^{245} достигла острова Савайи в архипелаге Самоа. Оттуда индейцы распространились на весь необитаемый полинезийский архипелаг и Новую Зеландию. Только на крайнем востоке — на островах Пасхи и Маркизского архипелага — им пришлось потеснить других, только что прибывших поселенцев, скорее всего, представителей индо-американской культуры из Перу. На западе индо-американская раса наткнулась на культурную стену австро-меланезийской расы, путем смешения здесь образовалось микронезийское островное население»^{246}.

Лекция Хейердала в конторе Томаса Ульсена имела успех. Заразившись энтузиазмом молодого человека, а также заинтересовавшись поставленными им вопросами, он удовлетворил его просьбу о дешевых билетах: Тур-старший, Лив и Тур-младший поплывут на его судне в Ванкувер всего за пять крон в сутки^{247}.

Томас Ульсен стал первым, после Лив, человеком, кому Хейердал показал карту^{248}. Можно сказать, что этим Тур оказал ему честь, — ведь, как выяснилось в дальнейшем, эта карта стала основанием всей последующей жизни и исследовательской деятельности Тура Хейердала.

Карта. Тур Хейердал рано выступил с теорией, которая заложила основы его жизни как ученого. На этом рисунке, созданном им после возвращения с Фату-Хивы, он стрелками указал, как, по его мнению, была населена Полинезия

Арнольд Якоби, похоже, стал единственным, с кем Тур возобновил связь по возвращении с Фату-Хивы. Историю создания знаменитой карты, которую можно назвать краеугольным камнем теории Хейердала, он передал в анекдотической форме. Арнольд рассказывал, что в то время у него был глобус, и этот глобус очень нравился Туру, так как внутри у него была встроена лампочка. Однажды вечером они сидели и смотрели на глобус, воображая, будто они — люди каменного века из Азии. Вместе с другими представителями своего народа они отправились в дрейф с Японским течением к побережью Северо-Восточной Америки, где поселились в одном из фьордов и стали жить рыболовством. Затем, тысячу лет назад, они снова решили отправиться в море в больших двойных каноэ — возможно, их вынудили пуститься в путь враждебные, племена. Ветер и течения отнесли их к Полинезии, где они встретились с бородатыми народом из Перу, приплывшим туда на плотах пятьюстами годами ранее^{249}. Именно этот народ, по мнению Хейердала, и вытеснили новые поселенцы.

Первого сентября 1939 года Адольф Гитлер отдал немецким войскам приказ о наступлении на Польшу. Через два дня Великобритания и Франция объявили Германии войну. Тур и Лив родились во время Первой мировой войны. Они едва успели повзрослеть, как началась Вторая.

Пароходство не назначило Туру и Лив окончательной даты отъезда, но они твердо решили, что начало войны не помешает их планам. Тур сетовал по поводу «негодяя» Гитлера и нацистской пропаганды, которая уже была заметна и в Норвегии^{250}, но они с Лив очень надеялась, что Гитлер не успел придумать чего-нибудь такого, что помешало бы их путешествию^{251}. В конце месяца из пароходства, наконец, сообщили, что они могут отправляться в путь, и вскоре супруги Хейердал вступили на борт корабля «Авраам Линкольн», который взял курс на Ванкувер.

В путешествии. Сын Тур, или Тур-младший, как они его называли, плыл осенью 1939 года вместе с родителями в Ванкувер. По пути судно приняло на борт груз бананов

Последним норвежским портом в их плавании был Ставангер; оттуда Тур с Лив послали письмо Алисон. Тур с гордостью описал, как они обедали за капитанским столом и как вообще они очень уютно устроились в каюте, поставив манеж маленького Тура между койками. Среди попутчиков они встретили настоящего норвежского золотоискателя, направлявшегося в Колумбию, трех американцев, направлявшихся в Панаму, и супругов-англичан, плывших в Калифорнию.

В конце письма несколько строк добавила Лив. Она написала:

«Дорогая наша, любимая мамочка!

Наконец, мы отправились в путь. Я так этому рада. Я боюсь, что Тур не выдержал бы еще одну зиму в Рустахогде. <…> Самое худшее, что ему там нечего было делать. Никто не может быть счастлив, когда все застопорилось. И я — я также люблю приключения, как и Тур. Ты это сама понимаешь, хотя и говоришь, что Рустахогде — лучшее место в мире. Мама, я так надеюсь, что тебе будет хорошо там этой зимой.

И еще одно я хочу тебе сказать — это очень трудно было сказать тогда, когда мы вместе занимались повседневными заботами. Ты так много значишь для меня — бесконечно больше, чем ты думаешь. Это касается не только помощи по дому и возни с маленьким Туром. Ты много раз помогала в самые трудные моменты, когда мне было плохо, ты никогда не давила на меня, и я могла развиваться свободно, — вряд ли кто-нибудь другой создал бы мне такие условия. Я хочу, чтобы ты поняла меня правильно; я вовсе не говорю, что я несчастна в браке, напротив, я счастлива. Последний год был таким трудным. Но теперь мы вырвались из всего этого, впереди у нас новые впечатления, и новые приключения заставят нас забыть все старые неприятности. Ты знаешь о них — они связаны с книгой, да и кое-что другое. Дорогая мама, я так рада, что нас ожидает что-то новое и Тур снова сможет почувствовать себя молодым и счастливым. Через два часа мы будем в Ставангере. Маленький Тур постоянно спит — морской воздух разморил его.

С самым сердечным приветом! Лив».

Письмо датировано 26 сентября 1939 года. В этот день маленькому Туру как раз исполнился годик.

Эвакуация. Когда 9 ноября 1940 года война пришла в Норвегию, семья Хейердала находилась в Канаде. Тур записался добровольцем в норвежский военный лагерь «Малая Норвегия». Лив с детьми осталась в США до конца войны