Меса Верде

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Меса Верде

Летним утром 1941 года вчерашний рабочий Тур Хейердал сел в Трейле в автобус, который — для начала — должен был довезти его до американской границы. Накануне вечером Лепсё подвез его на машине до города. Прощание с Лив и детьми было трогательным, но без слез. Они собирались приехать к нему в Балтимор, как только представится возможность. Но чтобы они смогли получить разрешение на въезд, Тур, по требованию иммиграционной службы, обязан был устроиться на работу, которая будет приносить ему постоянный доход.

Тур выбрал автобус, а не поезд, не только потому, что так было дешевле. Путешествуя на автобусе, он сам мог составить себе маршрут, а после изнурительного труда на металлургическом заводе он не торопился поскорее добраться до цели. Если не считать короткого пребывания в университете Сиэтла, он был в США впервые, и неутомимое любопытство, которое он испытывал всегда, когда сталкивался с чем-то новым, побуждало его не спешить.

Вообще-то одно срочное дело у него имелось; поэтому он сразу же направился в Спокан, ближайший крупный город США. Перед Рождеством 1940 года отец послал ему 200 долларов, но из-за войны деньги застряли в одном из американских банков. Теперь Хейердал смог их получить, и его обуревало чувство, будто он выиграл в лотерею. Из Спокана он продолжил свой путь по Монтане и оказался в Солт-Лейк-Сити, столице штата мормонов Юты. Там он посетил знаменитый молельный дом и с удовольствием послушал органиста, игравшего Бетховена, Баха и Моцарта; в программе значился даже «Танец Анитры» Грига.

В Солт-Лейк-Сити Тур познакомился с одним мормоном, который пригласил его с собой на Соленое озеро; там он чуть не умер от смеха, глядя на тучных супругов, плавающих на поверхности воды, как два воздушных шарика. Это озеро одно из самых соленых в мире, и когда он «сам отправился купаться, то постоянно всплывал на поверхность, и не мог опустить вниз в воду ноги, не подняв одновременно вверх туловище и руки!»{319}.

В тот же вечер он продолжил свой путь в дикие горы Колорадо. Пока автобус взбирался по одной из дорог посреди красивейшего американского ландшафта, Хейердал познакомился, как он пишет, «с одним пианистом, совершавшим мировое турне, и когда он услышал, что мы с женой жили одно время на острове в южной части Тихого океана, он сказал, что может рассказать историю, прочитанную им в „Нэшнл джиографик мэгэзин“ о людях с похожим опытом. Когда я рассказал, что эту историю я не только слышал, но и написал, мы стали лучшими друзьями»{320}.

Пианист предложил Туру путешествовать вместе, и тот не стал отказываться. Пианист приглашал его в дорогие рестораны, брал с собой на экскурсии. Все это, конечно, находилось за пределами материальных возможностей Тура. Правда, у него в кармане лежали отцовские деньги, но он берег их как зеницу ока на случай, если наступят трудные времена.

Когда они прибыли в Дуранго в юго-западной части Колорадо, Тур Хейердал смог благодаря пианисту увидеть национальный парк Меса Верде. Природа и уникальная история этого места лишили его дара речи.

«Первое, что я увидел в Меса Верде, была огромная зеленая равнина, или плато… <…> с отвесными обрывами со всех сторон. Солнце стояло у горизонта и придавало Меса Верде („Зеленому столу“) какой-то волшебный оттенок. Невольно на ум приходила мысль, что там, наверху, наверняка все еще бродят динозавры и другие доисторические животные. <…> Там, этажом выше нашего убогого мира, казалось, находится затерянный мир. <…> И ни одного города, никаких следов цивилизации не видно! <…> Мы с пианистом решили, что это лучшее из всего, что нам доводилось видеть»{321}.

Дорога уперлась в бревенчатый туристический отель. И тут Хейердала посетила идея, и он распрощался со своим состоятельным другом-пианистом. Ему пришло в голову пройти пешком через Меса Верде и поискать следы индейцев, когда-то там живших. Неподалеку от отеля раскинулся палаточный городок — там он и обосновался на ночь, взяв за один доллар палатку; тем же вечером у костра ему довелось выслушать рассказ об ушедшей культуре этого народа.

Археологи установили, что народ пуэбло жил здесь в период с 600 по 1300 год. Изначально индейцы пуэбло был кочевниками, но на плато нашлось достаточно средств для поддержания жизни, и народ перешел к оседлости. У них появилось земледелие, и, хотя все свои силы они тратили на производство продуктов питания, а в неурожайные годы им приходилось бороться с голодом, постепенно у пуэбло появилась архитектура, от которой у современных людей перехватило дыхание, когда они в конце XIX века открыли Меса Верде. В 1906 году район был провозглашен национальным парком — в первую очередь для того, чтобы сохранить удивительные города, которые люди каменного века создали в скалах глубоких каньонов, так называемые скальные пещеры.

Пик развития культуры пуэбло пришелся на XIII век, но затем в течение пары поколений народ исчез. Ученым так и не удалось ответить на вопрос, почему это произошло; некоторые предполагают, что виной всему истощившийся за сотни лет тонкий слой почвы, который больше не мог использоваться для земледелия.

Ночь в Меса Верде оказалась холодная. Тур распаковал чемодан, постелил на землю пальто вместо матраса и укрылся халатом вместо одеяла, но все равно никак не мог согреться. Рассвет он встретил на ногах, однако, чтобы отправиться к пещерам, пришлось подождать. В национальном парке жестко соблюдали правило — никто не мог посещать пещеры пуэбло без сопровождающего. Но Тур сумел найти выход из положения: пока в палаточном городке шли сборы, он познакомился с директором парка, который мало того, что оказался этнографом, так еще и был знаком с теорией Хейердала о миграции индейцев Белла-Кулы в южную часть Тихого океана — он читал статью в «Нэшнл джиографик мэгэзин». «Директор снабдил меня специальным письменным разрешением проводить исследования по собственному усмотрению, а когда он понял, что я опытный турист, он разрешил мне следовать собственными маршрутами»{322}

Тур предполагал уйти в одиночный поход на пару-тройку дней. Прежде чем отпустить его, директор решил убедиться, что у норвежца есть необходимое снаряжение. Особенно важно было взять с собой достаточный запас воды, поскольку источников с питьевой водой в Меса Верде было немного, да и они не внушали доверия.

Покидая Трейл, Тур не предполагал, что отправится в пеший поход, и в чемодане у него имелся самый обычный набор вещей. «У меня было все, что угодно, начиная смокингом и заканчивая пижамой, халатом, пишущей машинкой и тапочками; но ничего похожего на походное снаряжение — разве что только нож для открывания консервов и рюкзак»{323}. Поэтому у Тура не оставалось иного выхода, кроме как соврать. Он уверил директора, что у него для похода есть все необходимое, в том числе вода. Но если честно, поскольку у него не было термоса или другой подходящей емкости, единственным запасом жидкости стала бутылочка лимонада. Перед дорогой он выпил полраковины воды и рассчитывал на то, что справится с любой ситуацией, — ведь «пребывание на тихоокеанском острове показало, что все так или иначе устраивается».

Директор дал ему нарисованную вручную схему плато и двух каньонов, где должны находиться скальные пещеры, еще не обследованные археологами. Крестиком он обозначил место, называемое Спринг-Руинс, где находился источник.

— Берегитесь горных львов и гремучих змей, — предупредил напоследок директор.

Этот поход был, конечно, предприятием безумным. Тур не успел выйти в дорогу, как его начала мучить жажда. Еды у него тоже не было, только немного печенья. Но он продолжал путь, наблюдая встречавшихся доселе ему неизвестных животных и рассматривая жилые постройки, уже сотни лет висевшие на желтых скалах подобно гнездам ласточек.

Внизу, в первом каньоне, он встретил трех индейцев, которые принялись отговаривать его идти дальше. Поняв, что Хейердал твердо стоит на своем, индейцы предупредили, чтобы он не вздумал пить воду в Спринг-Руинс, если, конечно, не хочет заболеть.

Тур поблагодарил за советы, но все равно продолжил путь. Мысль о том, чтобы проникнуть в неизвестные места, где бывали лишь немногие, «так как американцы забыли, что они могут ходить пешком, а не только ездить на машине» прибавляла ему энтузиазма.

Переночевав на земле, вечером следующего дня Тур добрался до Спринг-Руинс. Бутылки лимонада хватило ненадолго. Солнце пекло нещадно, жара была неописуемой, — сгорая от жажды, он начал искать источник, пить из которого индейцы ему запретили. Тура больше не интересовали древние памятники культуры, ради которых он сюда пришел, он как в бреду ходил между скал с единственной мыслью в голове: вода. В поисках источника он набрел на большую пещеру, где сохранились постройки, но не нашел даже и следов влаги.

Солнце склонялось к горизонту, и, пока не стемнело, надо было найти место для ночлега. Индейцы рассказывали, что ночью, когда температура воздуха заметно понижается, гремучие змеи сползаются на тепло человеческого тела, и он искал место, куда бы они не могли добраться.

«Я нашел маленькое отверстие в стене красивого четырехэтажного дома и забрался в него. Я оказался в маленькой четырехугольной комнатке, где пахло древностью. Высоко в стене было маленькое оконце, и, когда глаза привыкли к темноте, я смог разглядеть очень низкую дверь в другой стене, в которую я едва протиснулся. Теперь я попал в большую комнату, или в зал, с двумя солидными колоннами, идущими прямо к потолку, который, собственно, и был крышей дома. Чисто инстинктивно я заметил, что здесь внутри с воздухом творится что-то странное, и обнаружил каменную лесенку, которая привела меня к маленькому темному колодцу! Никогда ледяная вода не казалась мне такой вкусной, и, хотя с тех пор, как жители пещер пили из этого колодца, прошло 800 лет, я понял, что вода не отравлена, потому что к ней вразвалку подошла большая толстая ласточка и стала пить. Меня не беспокоило, что вода кишела комариными личинками».

Он отправился в горную пустыню на несколько дней и взял с собой только бутылочку лимонада. Как можно было продержаться на этом? Неужели он не понимал, что если бы он не нашел воду, ему пришлось бы плохо? Впрочем, он нашел воду: «пребывание на тихоокеанском острове показало, что все так или иначе устраивается».

Неужели ему не было страшно? Да, вероятно, он испытывал страх. Но этот страх не был настолько сильным, чтобы возобладать над любопытством, или решимостью, как в тот раз, когда он получил письмо от Лив, в котором она писала, что не сможет отправиться с ним на Тихий океан, и он вместе с Казаном бросился навстречу снежному шторму в горах Довре. Тур будто бы выполнял особую миссию и не хотел думать о том, что дело может пойти плохо. Он все время желал совершить что-то из ряда вон выходящее, и это желание отправило его в свое время на Фату-Хиву, а затем — в Белла-Кулу. Конечно, ему случалось испытывать трудности — например, когда отец Викторин развязал против них с Лив религиозную войну или когда безработица заставила его отправиться к плавильным печам в Трейле. Эти обстоятельства, конечно, доставляли неприятности и портили настроение, но всякий раз они постепенно превращались в мелочи, которые не могли смазать общую картину.

Что бы не происходило в его жизни, в целом он всегда чувствовал себя спокойно. У него был крепкий тыл, ему очень повезло — он сам не осознавал, насколько — в том, что у него была Лив, сохранявшая присутствие духа даже в самые черные дни, когда только и остается, что превратить в булочки последние тридцать центов. Она многим пожертвовала ради того, чтобы быть рядом с Туром в его богатой на впечатления жизни. Она поехала вместе с ним на Тихий океан и в Северную Америку, родила ему двух сыновей. Теперь она занималась детьми, беззаботно играющими на берегу озера Эрроу, и не имела ни малейшего представления о том, как рисковал Тур в Меса Верде.

Утолив жажду, он забрался на верхний этаж доисторического дома и нашел балкон, где и решил провести ночь. В песке он решил сделать углубление, некое подобие ложа, и несказанно удивился, когда пальцы наткнулись на горшок и высохшие початки кукурузы — должно быть, такие же древние, как и жилища.

Тур лег и вытянулся во весь рост, довольный тем, что находился на месте «гораздо более мистическом и величественном, чем пирамиды».

Солнце село и взошла луна.

Он слышал, как бродили звери, время от времени раздавался резкий вопль, когда чья-либо пасть хватала свою добычу.

«Вероятно, я пережил самую волшебную ночь в жизни, вдали от суеты мира, один в руинах доисторического города, при свете полной луны. <…>»{324}

Дальнейший путь проходил через Денвер, Канзас-Сити, Сент-Луис, Вашингтон, и, наконец, Тур добрался до Балтимора. Здесь выяснилось, что работа, которую ему нашло посольство, оплачивается столь плохо, что заниматься ею нет никакого смысла. Но поскольку разрешение на работу у него имелось, он довольно быстро устроился грузчиком в Рейд-Эвери, на крупный металлургический завод, где зарплата была вдвое выше.

В начале сентября он написал матери — рассказал о своей поездке и о том, как счастлив он был, наконец, оказаться в США. В это время Лив и дети уже покинули Трейл и через пару дней должны были приехать к нему.

Работа на заводе в основном состояла в укладке запакованных картонных коробок, весивших по двадцать пять килограммов каждая. Но матери, писал Тур, не следует беспокоиться — его начальники строго приказали ему делать передышки, если он устанет. Они прочли статью в «Нэшнл джиографик мэгэзин» и предпочитали приглашать Тура к себе домой и слушать его рассказы о Тихом океане, а не выматывать его на работе. В общем и в целом, «американцы безгранично любезные и гостеприимные», — писал Тур.

Это практически единственное упоминание об американцах в письме матери — длинном и подробном. Хейердал с большим удовольствием рассказывал о природе, животных, старинной культуре индейцев, но не написал ни слова о том, чем живет американское общество, и это несмотря на то, что Алисон всегда интересовалась общественно-политическими вопросами. Тур же испытывал живой интерес к процессам в доисторическом обществе, а жизнь собственной эпохи казалось ему слишком скучной.

Историк нашел бы такую постановку вопроса не совсем понятной, поскольку мы обращаемся в прошлое, чтобы лучше понять настоящее, — знание о прошлом имеет смысл, если его можно применить ко времени, в котором живет исследователь. Этим подразумевается, что и настоящее время следует изучать так же пристально, как и другие времена, а вот с этим принципом Хейердал не желал мириться. Вместо того чтобы постараться понять настоящее, он его осуждал и пытался сбежать от него. Поэтому сам факт начала войны он воспринял как подтверждение своей правоты.

Он воспринимал войну как выражение дисгармонии между людьми. Это в немалой степени касалось политики, и особенно, по его мнению, партийной политики. Хейердал очень не любил политические споры, он считал политику в большей степени причиной проблем, чем средством их решения. Он утверждал, например, что нет смысла обращаться к политике, если нужно решить проблемы, подобные тем, с которыми ему пришлось столкнуться на заводе в Трейле{325}.

Как бы то ни было, Тур едва опомнился после поездки, как ему уже не терпелось начать работу по доведению добытых им «обширных материалов до сведения общественности». Как только у него выдавалась свободная минутка, он шел в Университет Джона Хопкинса, — продолжалась шлифовка его труда о связях индейцев и полинезийцев. Однажды его пригласили выступить перед выходцами из Норвегии на подворье норвежской церкви в Балтиморе. Когда Хейердал под бурные аплодисменты закончил свой доклад, к нему подошел высокий крепкий человек и предложил место клерка на городской судоверфи. Тур немедля согласился. С этого дня он стал получать зарплату, соответствующую 1000 норвежских крон в месяц. Но самым большим преимуществом этой должности было то, что теперь у него появился собственный кабинет, и со временем, освоившись со своими обязанностями, он смог использовать часть рабочего времени для занятий.

В Балтиморе супруги Хейердал впервые за много лет получили возможность пожить нормальной жизнью. Вместе с парой, приехавшей из Бергена, они жили в доме на две семьи в хорошем пригородном районе. У них появились друзья, которые стали приглашать их в выходные на автомобильные прогулки. Они завели собаку и постепенно стали превращаться в рядовых жителей американского предместья.

В этой идиллии война, казалось, отошла на второй план. Общественное мнение в отношении норвежцев понемногу менялось, до американцев с опозданием дошли сведения, что население Норвегии не поддерживает Видкуна Квислинга и что, напротив, его имя стало в норвежском народе синонимом предателя.

Восемнадцатого октября Тур написал своим родителям: «Дорогие и любимые мама и отец! Мы с нетерпением ждем весточки от вас, уже давно вы ничего нам не писали. <…> Война для нас стала чем-то далеким и невообразимым, лишь рассказом, который мы слушаем по радио, и мы очень счастливы, что были эти два последних года в Америке, а не в Европе». Желание записаться добровольцем и отправиться на войну тоже угасло. «Работа занимает большую часть моего времени, и так, наверное, будет, пока не пройдет зима и мы не накопим достаточно денег, чтобы строить новые планы. Конечно, мы останемся в Америке, пока идет война, но как только в Европе снова установится мир, мы обязательно вернемся домой».

Документы иммигрантов позволяли семье Хейердал остаться в США навсегда, «но мы не станем жить нигде, кроме как в нашем домике в Гудбрандсдалене! Надеемся, что ждать придется недолго, когда мы все снова будем вместе!»

Каждое утро сосед подвозил Тура на работу. Лив занималась домом и радовалась, что маленький Тур вырос из подгузников, а у Бамсе появились первые зубы.

Но находились поводы и для беспокойства.

В тот же день, когда Тур отправил письмо домой, Лив написала письмо своим родителям в Бревик. Воскресное утро, восемь часов, а дети уже два часа как на ногах.

«Они действительно самые беспокойные и дикие дети на свете, — вздыхает она и добавляет: — Но я и не могла ожидать чего-либо лучшего».

Возможно, в этих словах проявилось чувство юмора Лив, но, тем не менее, в них чувствуется и боль. Она смотрит на спальню, где Тур все еще спит, и пишет: «а мои дети встают в шесть часов утра».

Ну да, у него выходной, и он имеет право выспаться. Однако очевидно, что ответственность за детей все больше и больше ложится на Лив. Она ощущает это как тяжкое бремя, ведь у нее, как и у Тура, есть тяга к самовыражению, она хочет продолжить образование. К тому же она, в отличие от Тура, не очень довольна кругом их общения: «Мы общаемся здесь почти исключительно с норвежцами». Связанная обязанностями хозяйки дома и тесными рамками местного общества, она может лишь мечтать: «То, что больше всего меня привлекает в Балтиморе — это обширная университетская библиотека, и сейчас я углубляюсь в историю инков, ацтеков и майя. Хотелось бы иметь возможность изучать археологию, но после того, как я прибавила к населению мира двух мальчишек, мне, пожалуй, следует вместо этого попытаться воспитать их как следует, хотя мое собственное воспитание не имеет пока какого-либо видимого влияния. Самые наилучшие пожелания вам обоим. <…>»

Археология! Инки и майя!

Жизнь с Хейердалом, конечно, определенным образом влияла на Лив.

Но если не могла Лив, то Тур, при любом раскладе, должен был учиться. «Я надеюсь, что Тур сможет продолжить свои занятия», — смиренно пишет она.

Лив рассказывает, что Тур познакомился с профессором Университета Джона Хопкинса, который «всегда интересовался теорией Тура и уже давно обещал ему рабочее место в университете, где он мог бы самостоятельно заниматься». Но Тур медлил с принятием этого предложения. Он не мог одновременно учиться и зарабатывать деньги. Как и раньше, они возлагали главные надежды на единственную имевшуюся у них ценность — этнографическую коллекцию с Фату-Хивы. «Теперь, надеемся, мы сможем продать коллекцию и таким образом обеспечить себе наличные, чтобы Тур смог продолжить свои исследования».

Но им опять не повезло, и Туру пришлось продолжить работу на судоверфи.

Пока они были в Канаде, жизненные трудности заставляли постоянно откладывать крещение Бамсе. Когда священник в Балтиморе 7 декабря, наконец, осуществил это таинство, мальчику уже было больше года. В этот же день японцы атаковали Пёрл-Харбор. Американцы были в шоке. Они не могли больше оставаться сторонними зрителями и объявили войну Японии. Через несколько дней пришло известие, что войну Соединенным Штатам объявили Гитлер и Муссолини. Война перестала быть европейской, она стала мировой.

Могла ли новая ситуация утвердить Тура в решении остаться в США до конца войны? Вероятно, да. Мысль о том, чтобы отправиться на войну добровольцем, как он собирался сделать, когда узнал о нападении немцев на Норвегию, посещала его все реже. С тех пор, как Хейердал перешел на новую работу, у него появилось время для налаживания контактов с Университетом Джона Хопкинса. Так что если у него и возникли вновь мысли о военной службе, то был и хороший повод повременить с переменой своего положения. Как раз в это время в его исследовательской работе появилась новая цель. Он по-прежнему хотел «разгадать нерешенные загадки Тихого океана», но теперь поставленная им перед собой задача стала значительно шире — Тур пришел к необходимости произвести революцию в научных методах, разрушив то, что он называл склонностью ученых к догматическому мышлению. Двадцать восьмого января 1942 года он достает чистый листок бумаги и пишет:

«Науке требуется новая кровь, новые организаторы. Она как народ без вождя, как армия без офицеров. У нас есть тысячи людей, которые копают и копают. Они достают тысячи фрагментов, но где те, кто составит их в единое целое? Где те, кто направит свою работу вширь вместо глубины, те, кто свяжет все воедино и получит результат? Таких людей у нас и нет. Потому что сейчас нужно быть членом священного клана, идти своей дорогой, быть специалистом. Моя цель — в первую очередь подорвать веру в клан. Нам нужна новая форма науки, нужны ученые, идущие поперек, строящие и связующие воедино. Нам нужны университеты для таких людей. <…>»{326}

Идущие вширь и связующие воедино. Это так называемый холистический (комплексный) метод. Ученые должны сотрудничать, видеть целое, а не сидеть каждый в своем огороде. Этот принцип стал основополагающим в научной философии Тура Хейердала, которой он придерживался всю жизнь.

Профессора, который предлагал Хейердалу рабочее место в университете, звали Исайя Боуан; он был географ. Профессор Боуан не только руководил университетом, но и в течение двадцати лет возглавлял Географическое общество США. Тур давно, еще со времен Белла-Кулы, поддерживал с ним переписку — он был горд, что такой выдающийся исследователь проявил интерес к его занятиям. Тем с большим огорчением он, приняв во внимание материальные соображения, был вынужден отказаться от лестного предложения, которое в перспективе могло способствовать достижению степени доктора.

Тем не менее, знакомство с Боуаном все равно оказалось для Тура чрезвычайно полезным. Дело в том, что географ был одним из ведущих членов нью-йоркского международного Клуба исследователей; новые члены принимались в клуб очень редко, и Хейердалу очень хотелось стать одним из них.

Международный Клуб исследователей объединял путешественников-первооткрывателей, то есть для того, чтобы вступить в него, недостаточно было совершить путешествие в более или менее неизвестное место. Оно должно было иметь научную составляющую и, в конечном счете, способствовать расширению географических знаний о мире. Таким образом, игольное ушко, через которое предстояло протиснуться потенциальным членам клуба, было весьма узким, а кандидату, чтобы быть признанным достойным членства, нужно было сначала получить рекомендацию от члена клуба, а затем пройти через специальную отборочную комиссию.

Весной 1942 года Тура Хейердала представили президенту клуба — доктору Герберту Спиндену, который был антропологом и специалистом по культуре майя. Кроме Мексики, за свою научную карьеру он предпринял множество поездок в страны Южной Америки, прежде всего в Колумбию, Эквадор и Перу. С 1929 года он возглавлял отделение этнографических коллекций в Бруклинском музее в Нью-Йорке. Эти коллекции в первую очередь состояли из предметов культуры индейцев Северной и Южной Америки, но там нашлось место и для экспонатов из Африки и с островов Тихого океана.

Спинден внимательно выслушал рассказ Хейердала о поездке на Маркизские острова и в Британскую Колумбию, а также изложение тех идей, которые возникли у него в отношении происхождения полинезийцев. Американский этнограф не принял точку зрения Хейердала, но нашел этот вопрос весьма интересным с научной точки зрения и посоветовал норвежцу продолжить свои исследования. У Спиндена не было никаких сомнений в том, что благодаря своему путешествию Хейердал — достойный кандидат в члены международного Клуба исследователей, и он с удовольствием взял на себя обязанность предложить его кандидатуру.

Заявление на вступление в члены нужно было составить письменно на особом бланке. Там было мало места, и Тур, любивший размахнуться, когда писал на любимую тему, вынужден был ужать себя до телеграфного стиля. Это заявление хранится в архивах международного Клуба исследователей; при прочтении, несмотря на свою краткость, оно открывает ряд сюрпризов.

Первое, что хотела знать отборочная комиссия, был характер экспедиций, предпринятых заявителем. О поездке на Фату-Хиву Хейердал писал: «Одиночная экспедиция в 1937–1938 гг. на Маркизский архипелаг в юго-восточной Полинезии в сотрудничестве с Зоологическим музеем университета Осло».

От заявителя также требовалось представить сведения об образовании. Тур указал, что он прервал «непосредственную учебу в университете после трех с половиной лет», и с тех пор, согласно университетским правилам, выполняет необходимые условия для получения докторской степени, которую получит, если «посредством независимых научных исследований сможет представить доказательства необходимой для этой степени квалификации». Исследования зашли уже так далеко, что у него уже «идет работа над рукописью».

Первое, что бросается в глаза, — это то, что он назвал поездку на Фату-Хиву одиночной экспедицией. Говоря иначе, он обесценил участие в экспедиции своей жены — но почему он это сделал? Было ли это потому, что он хотел выступить один перед отборочной комиссией? Или же он просто хотел принизить роль в путешествии Лив, тенденции к чему прослеживались уже сразу после возвращения с Фату-Хивы, что и заставило Лив пожаловаться Алисон? Может быть, Хейердал хотел дополнительно подчеркнуть первооткрывательский характер своей экспедиции, создав впечатление, что отправился в далекие края в одиночку? Все это в любом случае выглядит неожиданным и признаться, не очень честным по отношению к Лив — ведь само осуществление экспедиции зависело от ее участия. Она не только поддерживала мужа морально, в чем он очень нуждался, но и была его первым помощником во всем, начиная с приготовления пищи и заканчивая сбором научного материала. Когда Хейердал, вступая в «Международный клуб путешественников», не признал жену участником тихоокеанской экспедиции, он принизил ее до уровня некоего бессловесного создания.

Галантным поступком это не назовешь, особенно если принять во внимания те жертвы, на которые Лив постоянно шла, чтобы карьера мужа не пострадала. Но если посмотреть на ситуацию с точки зрения того времени, когда все это происходило, то она предстанет несколько в ином свете — и уж точно вовсе не такой драматичной. В 40-е годы XX века женщина в западном мире все еще имела подчиненное положение по сравнению с мужчиной. Это правило было по умолчанию принято и у супругов Хейердал.

Интересно также, как Хейердал описал свое образование. Он откровенно пренебрег официальными формулировками, поскольку за исключением вступительных экзаменов в университет Осло не мог предъявить никаких других сданных экзаменов. Говоря строгим академическим языком, у него было незаконченное высшее образование — неважная характеристика для человека, который желает, чтобы его принимали за серьезного ученого.

Ему ничего не мешало защитить докторскую диссертацию в Осло, следуя по пути, описанному им в заявлении, то есть без изучения дополнительных предметов и кандидатской. Правда, такое случалось редко, можно сказать — никогда, так как те, кто всерьез думал о докторской, начинали обычно с академической подготовки, которая заключалась в написании кандидатской. Но, как мы уже видели, Туру Хейердалу не нравилось работать в коллективе. А после того внимания, которое, несмотря ни на что, его теория привлекла в Канаде и США, он уверился в том, что самостоятельно сможет обеспечить себе необходимую академическую подготовку.

Тур написал заявление с просьбой о приеме в «Международный клуб путешественников» 17 мая 1942 года. Его кандидатуру представил к рассмотрению Герберт Спинден и поддержал другой влиятельный человек — канадский полярный исследователь Вильялмур Стефансон. Через несколько месяцев Тур Хейердал получил сообщение об избрании членом клуба{327}. Для него это имело очень большое значение, ведь он смотрел на членство в этом престижном клубе как на новый — и очень важный — шаг к признанию{328}.

1942 год стал тяжелым годом для союзников. Гитлер одерживал победы на большинстве фронтов. Немецкие войска все дальше продвигались по советской территории, они закрепились в Северной Африке. Фюрер и государства-сателлиты Германии почти полностью контролировали Европу. Уже мало кто думал, что война продлится долго. Но в 1942 году ситуация изменилась, и у союзников появились основания для оптимизма. При этом стало ясно, что война закончится еще нескоро. Хотя прошло уже целых два года после 9 апреля 1940-го, когда немецкие войска вошли в норвежскую столицу, Тур Хейердал понимал, что он, вероятно, еще долго не увидит своих родителей. Понемногу в нем вновь созрело решение пойти добровольцем в армию. Он узнал, что отряды норвежцев формируются в Канаде и Великобритании, и обратился за помощью в посольство в Вашингтоне; там ему посоветовали отправиться в Нью-Йорк, где был открыт норвежский призывной пункт.

Это был очень трудный выбор. Он должен оставить семью — оставить Лив, Тура-младшего и Бамсе в чужой стране, где у них нет ни родственников, ни друзей. Все мысли о докторской он тоже решил временно отставить.

Но на что будет жить семья без него?

Коллекция. Теперь или никогда. Они должны найти покупателя.

Через международный Клуб исследователей Тур познакомился с профессором Ральфом Линтоном, одним из немногих археологов, кто проводил раскопки на Маркизских островах. В 1923 году Линтон написал монографию, посвященную этим исследованиям. Профессор всячески расхвалил коллекцию Хейердалов, и нашлись люди, которые проявили к ней интерес. Однако времена были тяжелые, и никто из них не мог заплатить сразу.

Герберт Спинден из Бруклинского музея оказался единственным, кто предложил наличные — 1000 долларов. Он знал, что коллекция стоит дороже, и с удовольствием заплатил бы больше, но его финансовые возможности ограничивались этой суммой.

У Тура не было выбора, и он согласился. С тысячей долларов Лив и дети смогут пережить некоторое время, пока он не начнет получать солдатское жалование и пособие на иждивенцев. Утешением ему послужило то, что коллекция из потерянного рая нашла пристанище в солидном научном учреждении.

Тур встал на учет в призывном пункте в Нью-Йорке. Одновременно они решили, что Лив с детьми отправится в Трейл, к семье Лепсё. Вот как она описала первую часть своего пути:

«Тем временем мы сели на поезд — маленький Тур, Бамсе и я. Было уже одиннадцать вечера. Как обычно, с деньгами было туго, и я из-за экономии взяла сидячее место. Я больше никогда так делать не буду. В поезде было полно „армии и флота“, так что детей некуда было положить. Когда мы зашли в вагон, солдаты были уже выпивши. А бутылка все ходила и ходила по кругу. Двенадцать часов, час, два. Солдаты все больше напивались. Одного вырвало прямо сзади меня. Четыре неподвижных и блестящих глаза уставились в полутьму — маленький Тур и Бамсе. Меня охватило своего рода отчаяние. В четыре часа мы забылись сном и проснулись в семь. Я отправилась в туалет с детьми, и, оказалось, что Бамсе надо сменить подгузник. Побежала с детьми обратно за ним. Но чемодан с подгузниками и зубной щеткой пропал, да так и не нашелся. Что мне оставалось делать? Я пожертвовала собственными „невыразимыми“ и в течение дня мне приходилось жертвовать еще и еще, так что когда мы прибыли в Чикаго в 5 часов вечера, под платьем у меня не осталось никакой одежды. <…>»

Летом Тур Хейердал получил приказ отправиться в город Люненбург, расположенный в канадской провинции Новая Шотландия. Девятого июля он был официально зачислен в личный состав одной из норвежских воинских частей, дислоцированных в этом прибрежном канадском городе.

Пацифист стал солдатом.