Глава 4 Перевал
Глава 4
Перевал
Семнадцатого июля 1941-го года началась срочная эвакуация, вернее, бегство из города.
Магазины поспешно распродавали товары, которые до последнего дня ревниво хранились на базах и складах. Вдруг появилась возможность купить такие вещи и продукты, каких с самой финской войны нигде нельзя было достать.
Но все эти неожиданные блага уже никому не были нужны; никто не покупал ни одежды, ни продуктов; единственное, чего все искали по всему городу, за что платили все деньги, какие имели, был транспорт: лошади, телеги, велосипеды, даже тачки.
Страх охватил жителей маленького городка, и страх этот, как огонь от ветра, разгорался от рассказов о всевозможных немецких зверствах, которыми были переполнены газеты и радиопередачи. Паника, та самая паника, которую так ревностно преследовали люди, подобные Ивану Константиновичу Куликову, стала в тихой Липне полновластной хозяйкой.
Все документы райисполкома, райкома, райзо и других учреждений были погружены на машину. Грузившие их сотрудники смотрели на эту машину с завистью.
— Немедленно выезжайте в Марково, без задержки! — усаживаясь в кабину, напутствовал остающихся сослуживцев Куликов.
— Константинович! На чем же мы поедем? Пришлите за нами машину! — послышались голоса, но Константинович уже отъехал достаточно далеко, чтоб не слышать, или притвориться, что не слышит.
За эту неделю бесконечные проьбы, требования, вопли, жалобы, — и все на одну тему: об эвакуации — так его измучали, что он рад был удрать из Липни не только в Марково, а куда угодно: на край света, на северный полюс, к чертям на кулички, пожалй, даже к немцам!.. У него еще полные десять километров после выезда из Липни трещала голова и колотилось сердце.
Иван Константинович был неплохой человек, он всей душой рад был бы исполнить все эти просьбы, но разве у него была возможность?
До последнего дня он считал своим священным долгом, предотвращая панику, задерживать всех работающих на месте… А в последний день?… На чем же везти всю эту ораву?… И откуда только взялось в маленькой Липне столько народу?…
Сотрудники, грузившие машину, разошлись по домам, ругая Куликова и другое начальство.
* * *
Лена Соловьева на первом же углу отделилась от остальных и пошла домой тихим шагом, гораздо медленнее, чем она ходила обыкновенно.
Она снимала маленькую комнатку в доме двух стариков, мужа и жены Ложкиных. В Липне, где почти каждый житель имел свой собственный маленький домик, не было особенного квартирного кризиса.
Подойдя к дому, Лена увидела, что Титыч, Матвеевна и живущая по соседству их замужняя дочь Наталья хлопочут у ворот, около запряженной лошади, навьючивая на телегу всякое домашнее имущество. Между подушками и сундуком на телеге хрюкал поросенок, а рядом с ним сидели трехлетний сын и пятилетняя дочь Натальи; сзади была привязана корова.
— Леночка, чего же ты не собираешься? — бросилась навстречу квартирантке Матвеевна. — Все уезжают… Собирайся скорее!..
— А куда вы поедете?
— В Дубово, в Дубово… к Соболихе… Собирайся, собирайся скорее, едем с нами!..
Добродушная Матвеевна, очень любившая Лену, хотела уже помогать ей укладываться, но более практичный Титыч остановил жену:
— Куда, старуха?… Конь же не потянет, и так столько навалили, что по дороге скидывать придется… Конь-то ведь не машина!..
Эти слова сразу отбили у Лены всякое желание собираться: она видела, что ее вещам нет места на Ложкинском возу, как не было этого места вчера и позавчера на возах и машинах, на которых после споров и хлопот уехали некоторые ее знакомые. Каждый думал в первую очередь о самом себе и о своем собственном имуществе.
Она захлопнула открытую было крышку чемодана, села на стул и сложила руки на коленях.
— Никуда я не поеду! Надо было раньше отпустить с работы… А то дотянули до последнего дня… Никуда не пойду!
Говоря по правде, она и раьше не слишком энергично добивалась эвакуации: у ней был «недобойный» характер, она ничего не умела просить и требовать лично для себя; когда люди за чем-нибудь лезли наперебой, она всегда сторонилась и уступала дорогу.
Все эти дни на ее глазах в здании райисполкома происходили скандалы и ссоры из-за транспорта; она наблюдала, как районное начальство, давно отправившее свои семьи в тыл, метало громы и молнии за «панику» на головы тех, кто просил отправить подальше от фронта их детей, и ей не хотелось и не умелось ввязываться в эту неразбериху.
Она устала за эти дни от волнений, бессонных ночных дежурств, от напряженной и, главное, бестолковой и никому уже не нужной работы. Она отдавала себе отчет, что для нее, с ее неумением хлопотать и добиваться, на сегодняший день возможен только один способ эвакуации — пешком.
Но куда идти? Ложкины, не знающие географии, едут в Дубово, на юго-запад, почти навстречу немцам; районные учреждения перевели свои конторы в Марково — тридцать километров от Липни прямо на восток (Лена прекрасно знала район) и туда, в это Марково, ей сегодня утром не слишком уверенным тоном предложили «как-нибудь добраться»…
Но что значат для вражеской армии тридцать километров, если за двадцать шесть дней ею уже пройдено более трехсот?… Завтра немцы будут в Липне, послезавтра — в Маркове… Стоит ли бежать, если все равно догонят, стоит ли бросать то немногое, что имеешь и с собой не унесешь, только для того, чтоб на несколько дней оттянуть неизбежное?…
А вслед за этими мыслями всплывали другие, неопределенные, смутные мысли и надежды о том, чего Лена никогда и никому не говорила, что было ее заветной тайной…
Телега с тяжелым скрипом сдвинулась с места и отъехала от крыльца, привязанная за рога корова нехотя потащилась следом; вся семья пошла пешком рядом с телегой.
Лена смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом, и тогда она пошла обратно в пустой, брошенный хозяевами, чужой дом.
Молчавший с утра репродуктор, про который все забыли, вдруг зашипел, закашлялся и заговорил:
— Внимание, говорит Липня! — послышался срывающийся от волнения знакомый голос Маруси Маковой. — Внимание! Через час от станции отходит последний эшелон (она сделала резкое ударение на слове «последний»)… Матери с детьми должны немедленно явиться на вокзал для эвакуации… — радио поперхнулось и замолчало…
— Поздно спохватились! — усмехнулась Лена, вспомнив, каких нечеловеческих усилий стоило Евдокии Николаевне Козловской отправить вчера и позавчера два подобных эшелона.
«Может быть, попробовать пойти и мне на вокзал? — пронеслось в голове у Лены, но эта мысль немедленно была вытеснена другой: «Нет, куда уж мне — я не «мать с детьми», меня Маруся не пригласила…. А кстати, сама-то Маруся, оказывается, еще в Липне… Успеет ли она уехать?…
Лена была участницей хора и драмкружка при Доме Культуры и хорошо знала Марусю; людей, более непохожих по характеру, трудно было подобрать, но, вероятно, именно потому, что крайности сходятся, они были почти дружны.
* * *
Издали донесся грохот, напоминавший не то отделенные раскаты грома, не то скрип тысячи немазанных телег по булыжной мостовой.
Лена пошла на свою маленькую полоску огорода, накопала молодой картошки, сварила ее на примусе, но съела только две штуки; потом она взялась было за книгу, но голова не воспринимала смысла читаемого; тогда она достала пар десять рваных чулок (две пары безусловно годились только в утильсырье), села к окну и принялась их тщательно штопать.
Иногда она выглядывала на улицу, но там было тихо и пусто, только бегала и тявкала чья-то, видимо, брошенная хозяевами, белая собачонка.
Под вечер неожиданно вернулся Титыч.
— Отправил своих дальше, а сам воротился, — заявил он. — Гляжу: в Мглинке горит, в Бахметьеве горит — ну, думаю, как бы и у нас не загорелось… А где тебе одной-то тушить?…
Лена молча пожала плечами.
— А и гляди, Михайловна, — продолжал старик. — Прошел я по соседям: Кузьмич дома, Фролова старуха тоже дома, Иголкины, значит, все остались, и с ребятишками… А мне что немцы могут сделать?.. Я с ними не воюю… Думаю так: уж раз ты, Михайловна, можно сказать, девка, и то осталась, что же тогда мне-то бояться?
Титыч храбрился, но в голосе его слышалось явное беспокойство.
Раскаты грома приближались.
По улице быстрым шагом, почти бегом, прошло человек десять красноармейцев с винтовками; двое из них забежали в дом.
— Дай воды попить, папаша! — услыхала Лена через стенку голос в кухне.
Титыч сказал что-то невнятное, а затем снова донесся отчетливый голос солдата:
— Жмет, как черт!.. Удираем, удираем, а он все жмет… сами не знаем теперь, куда идти… часть свою потеряли… Жмет немец так, что только пух летит!..
Послышался стук хлопнувшей двери.
Темнело. Штопать уже было невозможно. Лена продолжала сидеть у окна.
Грохот приближался. Отдельные взрывы сливались в сплошной гул.
Вблизи послышался какой-то треск; Лена не сразу сообразила, что это пулеметная очередь — таким тихим и нестрашным показался этот звук; право же, у трещотки Володи Белкина голос был гораздо внушительнее…
По улице пробежало еще несколько человек в красноармейской форме.
— … И что из того, что ты помкомвзвод… я должен тебе подчиняться?!.. Иди ты к чертовой матери!.. — донесся визгливый голос.
… Что он хотел, этот помкомвзвод?.. Остановить их, что ли?… Или, наоборот, направить дальше?…
Совсем стемнело.
Солнце давно зашло, но небо на западе сегодня не хотело терять кроваво-красного цвета, напротив, зарево все расширялось, охватывая горизонт уже со всех сторон.
— Горит кругом, Михайловна, — сказал Титыч, входя в комнату квартирантки. — Кузьмич зовет в свой окоп, у него крепкий — пойдем-ка к нему, а то дуже близко стали бухать…
— Убить может и в окопе, — возразила Лена. — По-моему, лучше пусть меня на моей койке убивают: удобнее помирать будет…
— Ну как хочешь!.. Тогда сиди дома, а я к Кузьмичу пойду… А коли загориться что, беги, значит, ко мне, чтоб тушить…
— Ладно!
И Титыч ушел, очень довольный, что ему и в окоп Кузьмича можно спрятаться, и дом не останется без присмотра.
Лена слышала его шаги по шатким половицам, скрип и стук наружной двери… под аккомпанимент приглушенного, но неумолкающего грома орудий эти привычные звуки были слышны особенно отчетливо.
Оставшись снова одна, Лена обошла кругом дома, посмотрела на улицу, на соседние дворы; было темно и пусто; силуэты небольших деревянных домиков чернели на фоне огромного зарева.
Она вернулась в комнату и, осуществляя свою теорию, что лучше умирать с комфортом на собственной кровати, чем в грязном, переполненном людьми окопе, — действительно легла на койку и накрылась одеялом.
Из приближавшегося грохота стали выделяться отдельные, особенно сильные, взрывы; земля вздрагивала…
— Ого!..
Удар грома потряс Ложкинский дом до основания, койка Лены закачалась, как верхняя полка в вагоне.
Еще один удар, другой, третий, десятый…
— Дзинь! — вдруг жалобно звыкнуло окно в комнате хозяев, и большой кусок стекла вывалился на пол и разбился… Не помогли крестообразные бумажные полоски, которыми Матвеевна самым старательным образом позаклеила все окошки…
Еще удар!..
— Дзинь! — вторично звякнуло стекло, на этот раз уже в комнате Лены, и слышно было, как оно упало на стол; от окна потянуло ночной прохладой…
Что-то там, на улице?
Лена встала, накинула на плечи теплый платок и вышла из дома.
Со всех сторон горело. По Красноармейской улице, по Базарной, по Полянной — пылали кострами дома и сараи… Видно было, как огонь вырывается из окон, охватывает крыши…
И никто не тушил эти дома, нигде не было видно ни одного человека.
Ярче других полыхал большой, новый дом ветврача Калинова, стоявший несколько наискосок, через улицу…
А прямо напротив горевшего дома висел на березе ярко освещенный огнем пожара кусок рельсы, повешенный специально для пожарной тревоги; рядом была врыта в землю бочка с водой и стоял ящик с песком.
Лене стало смешно: до чего непрактичными оказались все эти обязательные противопожарные меры!.. А скольких на той неделе оштрафовали за их несоблюдение!.. И Титыч штраф получил за то, что не запасся песком…
А что, если позвонить в эту рельсу? — Можно с уверенностью сказать, что ни одна живая душа не откликнется: Титычи и Кузьмичи сидят в окопах и вылезут только, если загорится их собственное имущество, да и то сомнительно…
И блестит на рельсе отражение пламени пожара, а из противопожарной бочки поднимается белый пар и смешивается с черным дымом горящего дома…
Над крышами, гремя и визжа, низко пролетел самолет, за ним другой, из них посыпались какие-то темные предметы, послышалось несколько очень сильных ударов, от которых затряслась земля и в разные стороны поднялись столбы дыма и пыли…
— … Это теперь бомбы с самолетов, а не снаряды… — пронеслось в голове у Лены. — А, впрочем, не все ли равно?… Снаряды… бомбы…. фугасные… зажигательные… осколочные… какие еще бывают?…
Она вернулась домой. Ее слегка знобило не то от волнения, не то от прохладного ночного ветерка, тянувшего в разбитые окна; но страха, паники, желания бежать — не было; напротив, было спокойствие, холодное, неподвижное спокойствие…
Она опять легла, натянула на себя одеяло, и даже ухитрилась ненадолго задремать.
Когда она проснулась, короткая летняя ночь уже близилась к утру; канонада стихла, только где-то далеко бухали отдельные артиллерийские выстрелы.
Лена встала и подошла к окну.
В серых предрассветных сумерках догорали и дымились пожарища…
По противоположной стороне улицы цепочкой, один за другим, держа в руках автоматы, медленно проходили люди в синевато-зеленой, непривычного цвета, военной форме и касках. Их было человек пятнадцать.
… Немцы!..
Лена проводила их взглядом, пока они друг за другом не скрылись за соседним домом…
Снова стало пусто…
Маленькая Липня оказалась за пределами Советской России.
* * *