Смерть Рузвельта

Смерть Рузвельта

В посольстве США в Москве проходил прием, посвященный отъезду одного из сотрудников в Вашингтон, когда около часа ночи Гарриман получил известие о кончине президента. Посол ничего не сказал гостям, а лишь попросил их разойтись. Когда все покинули Спасо-хауз, посол позвонил в Кремль наркому иностранных дел Молотову, известил его о печальном событии и попросил приема. Однако нарком настоял на том, чтобы, несмотря на поздний час, самому приехать в резиденцию посла США на Арбат. Вскоре Молотов уже входил в парадную залу особняка, где на мраморной подставке был помещен большой портрет Рузвельта, обрамленный крепом. К стоявшему тут же государственному флагу Соединенных Штатов была прикреплена черная лента.

«Молотов выглядел очень озабоченным, — сообщал Гарриман об этой встрече в Вашингтон. — Он провел некоторое время в посольстве, говоря о той роли, которую президент Рузвельт сыграл в ходе войны и в выработке планов на послевоенное, мирное время, а также о том уважении, которое маршал Сталин и все русские люди питали по отношению к нему. Молотов подчеркнул также, что маршал Сталин очень высоко ценит визит президента в Ялту».

Затем Гарриман перевел разговор на президента Гарри Трумэна и заверил Молотова, что новая администрация будет продолжать политику президента Рузвельта.

Провожая наркома, Гарриман попросил устроить для него встречу с маршалом Сталиным по возможности в тот же день. В своем послании новому президенту Гарриман указывал, что намерен заверить Сталина в преемственности политики США и в том, что с «американской стороны будут приложены все усилия к тому, чтобы развивать отношения с Советским Союзом в духе Крымской конференции».

Разумеется, такого рода заверения носили скорее характер протокольной акции. В действительности же Гарриман не мог не понимать, что появление нового хозяина Белого дома, к тому же такого как Трумэн, антипатия которого к Советской стране была широко известна, внесет коррективы в практическую американскую политику, причем именно в сторону ужесточения. Не случайно в этой же телеграмме он поставил вопрос о своем приезде в Вашингтон, чтобы на месте сориентироваться в обстановке. Через несколько часов из Вашингтона поступила депеша, в которой государственный секретарь Стеттиниус после консультации с президентом Трумэном сообщал Гарриману, что «сейчас, больше чем когда-либо», необходимо его присутствие в Москве. Посол был несколько обескуражен таким ответом. Ему казалось важным установить более тесный контакт с Трумэном. Поскольку, однако, его поездка в США откладывалась, Гарриман решил при встрече с главой Советского правительства вновь поставить вопрос о направлении в ближайшие дни Молотова на конференцию Объединенных Наций в Сан-Франциско, чтобы по пути нарком мог остановиться в Вашингтоне для разговора с новым президентом.

Вопрос о советском представительстве на первой конференции ООН уже был на протяжении некоторого времени предметом переписки между руководителями советского и американского правительств. Сталин, ссылаясь на занятость Молотова в связи с предстоявшей сессией Верховного Совета СССР, а также учитывая другие его обязанности, не считал возможной его поездку в Сан-Франциско в апреле 1945 года. Рузвельт настаивал, заявляя, что «отсутствие г-на Молотова будет истолковано во всем мире как признак отсутствия должного интереса со стороны Советского Правительства к великим задачам этой конференции». На это Сталин ответил президенту 27 марта следующим посланием:

«Мы весьма ценим и придаем важное значение созываемой в Сан-Франциско Конференции, призванной положить начало международной организации мира и безопасности народов, но обстоятельства так сложились, что В. М. Молотов, действительно, не имеет возможности принять участие в Конференции. Я и В. М. Молотов крайне сожалеем об этом, но созыв по требованию депутатов Верховного Совета в апреле Сессии Верховного Совета СССР, где присутствие В. М. Молотова совершенно необходимо, исключает возможность его участия даже в первых заседаниях Конференции. Вы знаете также, что Посол А. А. Громыко вполне успешно выполнил свою задачу в Думбартон-Оксе, и мы уверены, что он с большим успехом будет возглавлять советскую делегацию в Сан-Франциско.

Что же касается разных истолкований, то, как Вы понимаете, это не может определить принимаемые решения».

На этом вопрос и был закрыт. Однако теперь, после вступления в должность нового президента, создавалась иная ситуация, и поездка Молотова в США могла бы быть воспринята как проявление намерения продолжать политику сотрудничества между обеими державами. «Это был момент большой эмоциональной силы, — вспоминает Гарриман, — и, прежде чем отправиться к Сталину, я очень много думал над тем, что именно я ему скажу с тем, чтобы исключить всякие случайности».

Они встретились в тот же день, 13 апреля, в 8 часов вечера. Присутствовал также Молотов. Вот как описана эта беседа в мемуарах Гарримана:

«Сталин приветствовал Гарримана молча… Он, быть может, в течение тридцати секунд держал его руку в своей, прежде чем попросить его сесть. Он выглядел глубоко озабоченным. Подробно расспрашивал посла относительно обстоятельств смерти Рузвельта. „Я не верю, — сказал Сталин, — что будет какое-то изменение в американской политике при Трумэне“.

Гарриман подтвердил, что именно так дело и обстоит в тех областях, где президент довольно ясно изложил свои планы, в частности в отношении военной и внешней политики. Трумэн, сказал Гарриман, был человеком Рузвельта еще в тот период, когда он находился в сенате, всегда следуя за президентом. Он — человек, который может понравиться Сталину. Человек действий, а не слов.

Затем Гарриман перешел к своей главной цели. Он сказал, что президент Трумэн, конечно, не может иметь того большого престижа, какой был у президента Рузвельта. До того как стать вице-президентом, Трумэн был мало известен как в Соединенных Штатах, так и за рубежом. Это, сказал Гарриман, не может помочь делу, а скорее вызовет период неопределенности как во внутреннем, так и во внешнем плане. Причем не только в отношении ведения войны, а по всем проблемам внешней и внутренней политики. Конференция в Сан-Франциско, например, может вызвать немало трудностей. Америка не знает, может ли президент Трумэн проводить программу президента Рузвельта. Американский народ, продолжал Гарриман, знает, что президент Рузвельт и маршал Сталин имели тесные личные контакты и что это существенно влияло на американо-советские отношения.

Здесь Сталин прервал Гарримана. Он сказал, что президент Рузвельт умер, но его дело должно жить. „Мы будем поддерживать президента Трумэна всеми нашими силами и всей нашей волей“, — заявил Сталин. Он попросил посла передать об этом новому президенту Соединенных Штатов.

Гарриман пообещал сделать это безотлагательно, добавив, что, как он полагает, самым эффективным средством заверить американское общественное мнение и весь мир в желании Советского правительства продолжать сотрудничество с американцами и другими Объединенными Нациями была бы поездка Молотова в Соединенные Штаты именно сейчас. Молотов, продолжал Гарриман, мог бы остановиться в Вашингтоне и встретиться там с президентом, а затем проследовать в Сан-Франциско и пробыть там хотя бы несколько дней.

После короткого обмена репликами между Сталиным и Молотовым относительно даты конференции в Сан-Франциско и сроков созыва сессии Верховного Совета СССР Сталин спросил посла, выражает ли он лишь свое собственное мнение? Гарриман ответил, что это именно так, но добавил, что тем самым он выразил взгляды и президента и государственного секретаря.

— Я уверен, что оба они готовы подтвердить все то, что я сказал, — заключил Гарриман.

Тогда Сталин сказал, что, хотя в данный момент поездка Молотова в Соединенные Штаты очень трудное дело, все же он думает, что ее можно будет устроить».

В тот же день глава Советского правительства направил президенту Трумэну телеграмму с соболезнованием:

«От имени Советского Правительства и от себя лично выражаю глубокое соболезнование Правительству Соединенных Штатов Америки по случаю безвременной кончины Президента Рузвельта…

Правительство Советского Союза выражает свое искреннее сочувствие американскому народу в его тяжелой утрате и свою уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».

Вскоре одна из магистралей Ялты была переименована в улицу Франклина Рузвельта как дань уважения советского народа выдающемуся американцу.

По-своему реагировали на смерть Рузвельта в Берлине. Там по мере приближения катастрофы не переставали надеяться на чудо. Гитлера все чаще донимали припадки истерии, и чтобы его успокоить, Геббельс в апрельские вечера читал ему вслух выдержки из «Истории Фридриха Великого». Речь шла о периоде Семилетней войны и отчаянном положении, в котором оказался король Фридрих. Он даже заявил, что, если до 15 февраля не произойдет поворота к лучшему, он, король, примет яд. Но вот 12 февраля умерла царица Елизавета. Ее наследник — Петр III был другом и почитателем Фридриха. «Для дома Бранденбургов наступило чудо», — декламировал Геббельс. Были также старые гороскопы, предсказывающие хорошие перемены для Германии на середину апреля 1945 года.

Когда 13 апреля Геббельсу стало известно о смерти Рузвельта, он тотчас же позвонил Гитлеру, прятавшемуся в бункере имперской канцелярии.

— Мой фюрер, — вскричал Геббельс, — я поздравляю Вас! Рузвельт мертв! Звезды предсказывают, что вторая половина апреля принесет нам перемену. Сегодня пятница, 13 апреля. Это день чуда!

Но чуда не произошло.