НЕ СЛЫШНО ШУМА ГОРОДСКОГО
НЕ СЛЫШНО ШУМА ГОРОДСКОГО
В молодежных песнопениях, начиная с пролетарских маевок, всегда наличествовала некоторая крамола. И традиция эта развилась и процветала в полулегальных сочинениях самодеятельных авторов-исполнителей из пролетариев умственного труда. В нашей компании чужих, особенно «бардовских», песен почему-то не пели, отдавая предпочтение классическому городскому романсу, причем исключительно в профессииональном исполнении. Слава Богу, таковое среди нас было!
Взять, к примеру, Сашу Михайлова, драматического актера местного театра почему-то имени Карла Маркса. Впоследствии Саня переехал в Москву, став знаменитым киногероем-любовником. В те годы он уже снимался, но еще обожал жену, красивую адмиральскую дочь с толстыми конскими волосами, активную любительницу приключений, вывезшую молодого мужа в нашу ограниченную лесостепь с бескрайних просторов Тихого океана. Саша еще и на гитаре играл. Партию фортепьяно в домашних условиях и аккордеона в полевых вел на две руки мастер Дядя-Вадя. Стихи штамповали я и Ёся, веселые и наглые монстры, по-медвежьи напрочь лишенные совести и слуха. Музыку сочинять было не надо, она, одна и та же, заполняла воздух по радио и из матюкальников бесчисленных праздников и шествий. Удивительным качеством, объединявшим нас с Ёсей, была абсолютная неспособность запомнить в любой песне больше одного куплета, хотя все преферансные расклады мы знали наизусть. И то, и другое приносило пользу. Второе — материальную, а первое — моральную в виде дикого числа идиотических компанейских пародий на всем осатаневшие слова и мелодии. Чопорные супруги, а к тому времени мы все были уже женаты, являлись нашей восторженной публикой, не только аплодировавшей, но и подпевавшей. Исполнялась вся эта труха в гостях друг у друга под обильную выпивку без рукоприкладства, а также на природе, в основном на волжских берегах, где мордобой, в принципе, не исключался.
— Ребята, — весело, как Роджер, предложила экзальтированная тихоокеанша, — что мы все летом да летом? Давайте встретим наступающий Новый год в лесу, под елочкой, в сугробе у костра!
Почему-то эта явная афера запала в голову туристу и физкультурнику Дяде-Ваде, и в силу своего неуемного характера он рьяно взялся за ее осуществление.
— Так, Манолис, — сказал он мне, — у моего соседа по даче есть друг лесник. На Новый год он уезжает с женой к теще в город, а нам отдает под пиршество свою заимку в лесу, вдали от шума городского, фактически в роще или чаще. До места километров двадцать пять, можно было бы и на лыжах, но ты, толстопузый, подохнешь на полдороге, а мы к тебе привыкли. Так что надеваем на скаты цепи повышенной проходимости, и на моем «москвиче» в два приема едем к лешему. У него в сугробах какой-то затерянный мир — вакуум чести и совести нашей эпохи. Стол накрываем на восемь человек — ты, я, Саня, Ёся и жены. Больше Боливар не вынесет. И не забудь пачку свечей — по линии антикоммунизма там пока ни советской власти, ни электрификации.
Мельпомена визжала от восторга — ее идея! Прекрасные половины, совместно и по отдельности, наготовили пельменей, заделали яблоками утку, напекли пирожков, достали из погребов солений и корений. Распрекрасные сожители купили ящик водки и пять бутылок шампанского. Все это с аккордеоном, гитарой и патефоном загрузили в багажник и в два обещанных приема доперли до заимки. Свечи не забыли. Леший перед уходом растопил русскую печь, срубил большую елку и воткнул ее в сугроб перед крыльцом. Душеньки-подруженьки сразу нарядили ее захваченными из дому игрушками, и праздник начался по заранее намеченной программе.
Пока горожанки по наитию осваивали русскую чудо-печь, мы раздавили бутылку под пирожки и спели популярную песню из репродуктора:
Жил отважный капитан,
он объездил много стран,
чтоб потом пришвартоваться на диван.
И с тех пор на нем лежал,
все нутро проспиртовал,
но с похмелья не рыгал и не икал!
А когда
шел ко дну,
напевал он чудо-песенку одну:
«Капитан, капитан, улыбнитесь.
Ведь улыбка — это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь.
И достаньте из заначки три рубля!»
Но однажды капитан
(в этот раз он не был пьян)
все ж покинул свой
продавленный диван.
И отправился гулять,
навестить отца и мать,
чтоб с друзьями хоть денек
не выпивать.
И тогда,
как со дна,
вдруг всплыла зачем-то песенка одна:
«Капитан, капитан, улыбнитесь.
Ведь улыбка — это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь.
И достаньте из заначки три рубля!»
И подумал капитан,
что житейский океан
даже в штиль потопит
старенький диван.
И спасет его не круг,
а надежный старый друг,
тот, кто вовремя приходит, а не вдруг.
Он войдет
и плеснет.
И с ним вместе чудо-песенку споет:
«Капитан, капитан, улыбнитесь.
Ведь улыбка — это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь.
И достаньте из заначки три рубля!»
Стол постепенно приобретал привычный городской вид и запах. Появились жареная утка и соленья. Мы вмазали еще пузырек и спели вдогонку арию Георга Отса — мистера Икс:
Да, я шут,
я трепач. Так что же?
Пусть менты меня бьют
по роже!
Как комета, от них
я далек,
так далек —
бесполезно
спускать курок!
Верблюд роняет
саксаул на песок.
Погонщик знает,
как мой путь одинок.
Устал чесаться
я от лагерных вшей —
пора отдаться
мне фортуне своей!
Живу без чарки,
боль в душе не тая.
В глазах овчарки —
судьба моя.
Пельмени переварились, и на стол вывалили нечто подобное осиным сотам с мясными крошками вместо меда. Порезали это месиво ножом, распечатали водчонку, залились и спели «Москву майскую» в варианте ноябрьской демонстрации трудящихся:
Утро красит снежной белью
стены древнего Кремля.
Просыпается с похмелья
вся советская земля.
Голодок бежит за ворот.
Пива, доченька, налей!
С добрым утром, милый город,
чрево родины моей!
Москва моя — тоска моя,
ты самая любимая,
страна моя, ты, пьяная, —
никем непобедимая!
Завели патефон. Зажгли свечи и в доме, и на дворе. Поплясали под старые проверенные фокстроты вокруг елки. Саша спел громко на весь лес «Ой, мороз-мороз, не морозь меня», «Там, в степи глухой замерзал ямщик» и «Не слышно шума городского, в заневских башнях тишина» (что впоследствии оказалось роковой ошибкой).
Вернулись за стол и начали сверять часы. За минуту до неслышного, слава Богу, в глухомани боя курантов Спасской башни и шамканья Лично Генерального Секретаря раскупорили шампанское и под крики «Здравствуй, жопа, Новый год!» перецеловались без разбору. Потом, румяно повалявшись в сугробах, открыли огненную воду и спели куплеты про короля Анри из популярного кинофильма «Гусарская баллада»:
Король Анри Четвертый,
отъявленный бурбон
и жулик первосортный,
влез на французский трон.
Припев:
Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом.
Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом.
Тирлим-бом-бом, бом-бом, бом-бом-бом.
Тирлим-бом-бом!
Нашел жену по вкусу
Красавицу Марго
До жопы косы русы
А жопа ого-го!
Припев
Как узник Гименея,
в критические дни
всю ночь Варфоломея
купался он в крови.
Припев.
«Париж достоин мессы», —
учил дружка де Гиз,
за что его, балбеса,
ухлопал террорист.
Припев.
Ограбив гугенотов,
ушел Анри в папизм
и, по большому счету,
развил феодализм.
Припев.
С войной Анри, понятно,
покончил насовсем.
И срали бурбонята
в его походный шлем.
Припев.
Поутру, морду моя,
в зерцало посмотри:
похож ли ты судьбою
на этого Анри?
Потом Саша задушевно без надрыва спел «Очи черные», и мои карие очи миролюбиво закрылись в счастливом сне. Очнулся я от дикого шума: что-то происходило во дворе! Я спросил спросонья у жены, смиренно сидевшей рядом, в чем дело.
— Спи, Вовочка, спи, все хорошо, тебе, утомленное солнышко, просто сон плохой снится.
Я попытался вернуться к Морфею, но тут шум закончился, и в комнату ворвались три заиндевелых богатыря. Их возбуждению не было предела.
— Вот, гады, какой праздник испортили, — вопил Дядя-Вадя, — жаль, что покалечил, а не убил!
— Кого покалечил, кого не убил, Дядя-Вадя? — попытался уточнить я, почти придя в сознание.
Плохой сон наяву оказался хорошим налетом на одинокий домик лесника стаи пьяных недорослей из неблизлежащей деревеньки. Их первой и последней жертвой был вышедший пописать киногерой. Как малолетки умудрились разбить нос двухметровому верзиле, мне в ум не приходило — то ли Сашка ссал по-бабьи, на корточках, то ли из деликатности преуменьшил вид нужды.
Но факт оставался фактом. Было ясно, что все школьные каникулы привычно халтурить Дедом Морозом жрец Мельпомены облегченно сможет без наклеенного красного носа, но как минимум в противосолнечных очках. Что и случилось, к восторгу детишек. Саня-Клаус отчаянно пытался прикрыться версией, что в сказочной Лапландии снег такой белизны, что слепит глаза, но синяки, точнее — черняки, предательски вылезали наружу из-под любого оптического прикрытия.
Настоящие Алеша Попович и Добрыня Никитич — Дядя-Вадя и Ёся — выбежали на крик потерпевшего Ильи Муромца и быстро навели порядок: Ёся наотмашь бил микул селяниновичей здоровенной кочергой, Дядя-Вадя — саженной елочкой, которую он выдернул из сугроба и использовал как палицу, Саня вслепую охаживал обидчиков хозяйскими валенками, подшитыми, как на заказ, автомобильными покрышками. Во мне, громогласном трубадуре из чуждого фольклора, богатыри коренной национальности численно не нуждались.
Тут же был проведен военный совет в Простофилях и принято кутузовское решение об отступлении, так как сильно побитые парубки, убегая, грозились поднять против городских всю деревню. Торопиться было не надо. Достойный сын отца-военачальника Дядя-Вадя не к месту трезво подсчитал, что до ближайшего села верст шесть, и два часа у нас есть в запасе. Отступление было организовано в полном соответствии с наличествующей материальной частью. «Москвич» загружался маркитантками с питьем и соленьями и через каждые два километра, высадив женщин, возвращался за арьергардом из двух битых, Ёси и Саши, и одного небитого — меня.
Пока нас высаживали на перегонах, мы не стояли в снежном безмолвии, а бодро, под стопарик, шагали вдогонку любимым, горланя первомайский «Марш энтузиастов»:
Мы рождены,
чтоб сказку сделать былью,
преодолеть прострации простор.
Товарищ Сталин нам обрезал крылья,
но детородный сохранил прибор!
Все выше, и выше, и выше
стремим мы полет наших рук,
и в каждом — пропеллером дышит
мотор из расстегнутых брюк.
Добравшись до большака, без Дяди-Вади, потно примерзшего сверху к рулю, а снизу к сиденью, мы хлопнули по последней и хором спели вместе с девчатами, разгоряченными чудесным избавлением от сельских соотечественников, Главную Песню о Главном:
Широка страна моя родная,
но говней лесов, полей и рек
за собой нигде не оставляет
только наш советский человек!