ПОЕЗД ИДЕТ НА ВОСТОК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОЕЗД ИДЕТ НА ВОСТОК

Мы победили в КВН! В прямом эфире университет положил на обе лопатки соперников из политеха и мединститута. Гром победы раздавался, а вместе с ним директор клуба Пинхасик проливал золотые дожди. Себе и социально близким — материальные, а социально недалеким — моральные. В частности, в плановую поездку самодеятельности в г. Томск неожиданно были отправлены за счет университета члены этой самой команды КВН — веселые, находчивые и бедные больше, чем студенты, молодые преподаватели и аспиранты, целиком составлявшие команду-победительницу.

Набор в нее был специфическим.

Когда меня, беспартийного инженера, вызвали в партком, я был удивлен: с самой массовой и руководящей организацией страны я успешно старался не иметь ничего общего.

— Глейзер! — весело сказал мне секретарь Юрий Петрович. — Настало время, когда твои дурацкие шуточки могут и должны послужить альме-матери. Объективно, конечно, твое остроумие в кавычках направлено не туда, поэтому о нем поступают сигналы туда. Партия в курсе, и я ставлю вопрос ребром: или ты записываешься в команду КВН автором и исполнителем, или мы тебя перед ними не защищаем. Ни как автора, ни как исполнителя!

Я тут же записался.

Перспектива попасть в Сибирь была и есть у каждого нашего соотечественника со времени возведения в ней первого острога. Съездить в Сибирь не по этапу, а почти за так, было научной фантастикой, и на приглашение Пинхасика расплатиться за мои труды неправедные на ниве шутовства бесплатной поездкой в далекий город Томск я согласился. Тем более компания подобралась неплохая: все нестуденты в той или иной мере были моими постоянными собутыльниками.

Первым этапом большого пути был поезд Саратов — Москва. По договоренности с блюстителями морального облика сорока студентов-делегатов, первый перегон мы прокиряли вместе с ними тайно и неинтенсивно, а по прибытии на пересылку в Москву разбились на тройки по интересам.

До посадки на поезд Москва — Новосибирск было три часа. И я, как знаток злачных мест столицы, с ближайшими друзьями — Витей Уманским, дородным еврейским красавцем, и Эдиком Стразде, безродным потомком латышских стрелков, отправился в огромный пивной бар на Зацепе. Там, бросив одежды на лишний четвертый стул, мы заставили трапезное место разными пивами и начали их неуемно поглощать под собственную воблу, оставляя одного из нас смотрящим за шмотками, когда двое других отправлялись регулярно в сортир для подготовки к последующим возлияниям.

На минуту пропустив вперед себя Витю, я обнаружил в туалете возмутительную сцену. Какой-то неказистый мужичонка, уцепив интеллигентного Виктора Марковича за отвороты пиджака, шипел ему в лицо: «Еврей! Жидовская морда!» Я всегда был против расизма в любых, тем более, отвратительных формах. Поэтому я без лишних слов схватил мужичка за шиворот и засунул его мордой в писсуар, поддернув так, что физиономия застряла между бортиками. После чего с искренним возмущением пожурил Витю: мол, тебе говорят всякие гадости, а ты, здоровый боров, — ноль реакции!

На что невозмутимый красавец Витя сказал:

— Идиот, этот чекист — сам еврей и рассказывал мне, как его какие-то люди за это оскорбляли!

Ключевым словом в страшном признании моей излишней торопливости было «чекист», и я прошептал на ухо Уманскому:

— Вы меня не знаете, я убегаю, встретимся в поезде после отправления!

И, захватив пальто, ретировался из злополучной пивной.

После последнего гудка я вскочил в последний вагон, и был прав! Описсуаренный чекист не поверил в отсутствие преступной связи двоих выпивох с беглым третьим и сопровождал своих новых собутыльников Витю и Эдика до посадки, помахав им ручкой только после того, как убедился в отсутствии обидчика.

В Новосибирске наш вагон перецепили на ветку в Томск, и мы продолжили путешествие по долинам и по взгорьям. Стоял сорокаградусный мороз, и даже жарко натопленная вагонная печка не позволяла расслабиться в холодном туалете. Поезд был пассажирским и останавливался почти у каждого столба.

Кака Ильин (Кака — не оскорбление, а сокращение от Константина Кузьмича, тогдашнего аспиранта и будущего профессора химии), лучший артист клуба и КВН, пал первой жертвой незнаний и нарушений железнодорожных перевозок.

Я стоял возле сортира и курил в посталкогольном ознобе, когда состав в очередной раз остановился. Внезапно дверь туалета распахнулась, и с диким воплем на меня вывалился вышеупомянутый Кака. Его байковые штаны, фланелевые кальсоны и семейные трусы похабно топорщились ниже колен — Кака в некоем арзамасском ужасе явно скатился со стульчака, где сидел орлом. Я заглянул в место происшествия: укромный уголок был весь в пару, а из очка мерными фаллическими движениями вверх и вниз двигался раскаленный докрасна железный лом!

Не охайте от изумления вы, привыкшие к насилию и сексу европейцы! Сибирская сантехника — самая гуманная в мире. Ведь пассажиров предупреждали: не ходите в туалет на остановке! Просто о способе прочистки заледеневшего унитаза не сообщили.

В чудном безветренном городе Томске стояли доусоновские морозы. У героев Джека Лондона их Фаренгейты уже, наверное бы, зашкалили: за окном было минус пятьдесят градусов по Цельсию! Местные жители производили впечатление эталонов трезвости: пьяных на улице не было вовсе, но туземцы, конечно же, были русскими людьми и просто отдавались национальному пороку в тепле, прецедентно зная, что мороз убьет их за считанные минуты.

Нас поместили в студенческое общежитие университета. Шла сессия, и каждый день кто-то из постояльцев сдавал очередной экзамен или зачет. Эксклюзивной традицией томского студенчества было отмечать это событие всем этажом, причем распивая исключительно местный напиток — казенный питьевой спирт, по градусам вдвое превышавший любой мороз. Нас гостеприимно приглашали, но лучше бы по усам текло, чем в рот попадало! Эффективность этого синего пойла была поразительной — этил побеждал метил, гражданская смерть наступала до ослепления!

Простой пример. Двухметровый бас шестидесятого размера Петя Иванов, не замеченный в незлоупотреблении спиртными напитками и хвативший по винно-водочной привычке целый стакан залпом, встал. Твердо прошел по коридору до венчающего его витража. Вышел сквозь двойной стеклопакет со второго этажа в промерзший до хрусталя сугроб. Как ни в чем не бывало поднялся по парадной лестнице к застолью. И с закрытыми глазами тяпнул без лишних слов второй стакан! Сказать о Пете, что он свалился под стол полумертвым, было бы полуправдой.

Кроме приезжих, пребывавших в шоке, этого сальто-мортале никто и не заметил.

А вот пример не простой, но музыкальный. Из кинофильма «Дело было в Пенькове». Солидный дядька — секретарь парткома Томского государственного университета им. В. В. Куйбышева — после душевного исполнения комплиментарной для гостей песни

«Парней так много молодых

На улицах Саратова,

Парней так много холостых,

А я люблю женатого!» —

неожиданно замер, налил в бокал все того же спирта, молча выпил, еще больше задумался, заплакал и сказал обреченно:

— Пидарас я законченный! — И почему-то порвал сторублевую банкноту с изображением шушенского идола.

И опять ни его подчиненные по партии, ни находящиеся с ней в одном пищеблоке беспартийные не шелохнулись. В отличие от нас солнечная Колыма, близкая по расстоянию и духу для задубевших от стужи томичей, прямых потомков ссыльнопоселенцев не особенно пугала.

Мы отыграли все спектакли и концерты, провели ряд подотчетных встреч, включая прощальный банкет с мордобоем, отоварились через местком дружественного вуза по госцене пять рублей девяносто пять копеек за поллитра дефицитным питьевым спиртом и незаметно для себя вернулись домой. Почему незаметно? Спирт никто до дома не довез.