ГОРЕ ОТ УМА

ГОРЕ ОТ УМА

В отличие от мужиков, все пьющие бабы — алкоголички, и имя им — легион. Учет бессилен: советская женщина, особенно мать, пила в одиночку. С похмелья, ополоснув водой из-под крана припухшую физиономию, бедолага рисовала детскими карандашами глаза и губы и бежала на службу попить чайку с непьющими товарками, внешне от нее неотличимыми. Творческие алкоголички были понахальнее: в них нуждались, и им было море по колено.

Моя дружба с адвокатом Светланой Демьяненко произросла на уголовной ниве.

За год до встречи я познакомился с неким Шохиным, книжным жуком, преферансистом и мошенником на доверии (ст. 147 УК РСФСР). И вот как. На книжном развале я увидел… себя: рост и комплекция, мелконосый и белозубый, пышные усы и черная шевелюра до плеч.

— Извини, тебя Володей не окликают?

— А тебя Валерой? — отпарировал двойник. Дальнейшее приятельство осложнялось только тем, что двойник не был полным: как зашитый алкоголик Шохин уже два года не употреблял. Но тяга к настоящему чаю и черному кофе без сахара еще сближала.

Был он, в отличие от меня, доцента, начальником ЖЭУ и злоупотреблял своим служебным кабинетом по ночам в качестве игорного дома, лично участвуя в соревнованиях. Однако в любимом виде спорта его достижения не были пьедестальными — в долгах он был как в шелках.

Шохин считал, что до мастера спорта ему не хватает теоретической подготовки, рассчитывая на меня как легенду клуба знатоков прошедших сезонов (я завязал с коммерческим преферансом много лет назад, но слухами земля полнится). К несчастью, уроки на пользу не пошли. Задолженность росла, а Шохин, торпедированный и закодированный, из последних сил защищал честь и достоинство джентльмена путем отдачи карточных долгов.

Жэутворные источники денежных средств иссякали на глазах: все обрезки водопроводных труб и рубероида закончились, а поборы с вечно пьяных сантехников были ничтожны: работяги, в основном, брали натурой и выпивали ее на месте преступления.

— Где бы взять долгосрочную ссуду? — ломал голову Шохин, вглядываясь с надеждой в свое отражение.

Сижу в качалке, чаек прихлебываю, бисер мечу:

— Будучи лордом-хранителем печати государственного учреждения, ты имеешь право оформлять справки на покупку товаров в кредит. Без предварительного взноса. Так торгуют дорогими телевизорами, достаточно сдать в магазин какой-нибудь видеоутиль. Покупка в рассрочку, — витийствовал я, — законченная сделка: товар сразу становится твоей собственностью. Вот и делай с ней, что хочешь. Например, продай бедным людям чуть дешевле. Вот тебе и долгосрочная государственная ссуда! Выплачивай ее хоть всю жизнь — больше двадцати процентов зарплаты у тебя невозможно взять по закону! Право первой ночи беру себе, скидка чисто символическая — один процент (см. уголовное дело № 10-175, т. 2, лист 24). Тем более что покупка у меня намечена.

И Шохин пустился во все тяжкие, я сам лично по его просьбе трижды подвозил покупателей и отвозил счастливцам товар домой. О лукулловом размахе я и не догадывался.

Уголовное дело на робингуда было заведено, как только он перестал выплачивать кредиты — хищение социалистической собственности в особо крупных размерах путем мошенничества. Его взяли под стражу.

Месяца через три пришли за мной:

— Вы в курсе уголовных деяний своего дружка?

— Не вижу ничего уголовного, это чисто гражданское дело. Пусть магазины составят нотариальные надписи, по ним арестуют имущество, продадут на торгах и соберут долги.

— Вы явный соучастник преступления и сядете лет на десять!

Смеюсь, дурак образованный:

— По гражданским делам даже у нас сроков не дают! Сам помощник присяжного поверенного решением ВЦИК и Совнаркома отменил долговую яму и гражданскую казнь.

Зря потешаюсь. «Задерживают» на семьдесят два часа и везут воронком в наручниках в изолятор, «закрывают» в камеру. Я требую прокурора и начальника тюрьмы — объявляю голодовку. Между прочим, приходят и оформляют, как положено. Торжество недавно восстановленных М. С. Горбачевым норм ленинской законности.

Держусь до следующего вечера — ничего страшного, тем более что кормят отбросами. Ночью везут на допрос — в Ежова без рукавиц играют! Железный Феликс все еще ржавел на Лубянке.

Опустите последующие строки опуса, дорогие читатели и зрители ментовских телесериалов! Я сейчас правду скажу.

С десятками ментов имел я дело и утверждаю — все они как один дуроебы. Или ебадуры. Может, что изменилось, не знаю.

Хорошенькую дуру Людмилу Генриховну Козлищеву начальники доебли до капитанши и как лучшему по совместительству следователю райотдела подкинули перспективное «Дело № 10-175».

Привозят. Ночь. Обстановка просто романтическая — от сапог капитана пахнет духами, от меня парашей. На рабочем столе наборный портрет Есенина в кудрях и с трубкой.

— Здравствуйте, Владимир Вениаминович!

— Здравствуйте, Людмила Генриховна!

— Присаживайтесь, Владимир Вениаминович!

— Спасибо, Людмила Генриховна!

— Тут вам жена покушать принесла, не дождалась. Не хотите ли?

— Хочу, да только насухо после изолятора не полезет.

— А я вам стопочку налью. В нарушение.

— А две можно? За чудесный вечер.

— Только обе вам, я при исполнении.

— Огромное спасибо, Людмила Генриховна!

Подносит стопарь, литровую банку двигает — курица с макаронами. Хлопаю — коньяк! На жратву накидываюсь.

— Вот и кончилась ваша голодовочка, Владимир Вениаминович! Сейчас понятых вызову, актик составим.

Поперхнулся я, на глазах слезы, второй стопарик попросил. Подносит радостно. Хлопаю:

— Нет, Людмила Генриховна, не кончилась голодовочка. Придут понятые и зафиксируют запрещенный законом ночной допрос, а вас за это в казарму к солдатикам. Так что ты, милочка, гандоны уркам штопай, а мне, интеллигентному человеку с ученой степенью твои, бля, фокусы — по хую. Давай понятых!

Столь неожиданный переход от романтического барокко к тяжелому року, как ни странно, привел к взаимопониманию, и меня тотчас отконвоировали в изолятор временного содержания «доголодовывать». На следующий день меня освободили «под подписку». Это был мой второй (после фиксации «голодовки») и финальный автограф в пузатом деле № 10-175. Больше я не подписал ничего!

Последний раз я переночевал дома через неделю. Вечер (не ночь!), идет допрос «подозреваемого». А по УПК подозреваемый может: давать показания, не давать показаний, давать ложные показания — лафа! Я никаких показаний не даю, сижу, травлю с майн либен Генриховной баланду. Лицом к окошку. Вдруг в нем отражается опер Макаров на цыпочках, в карман моего пальто, что на вешалке у двери, что-то сует. Ну-ну.

Подошло время прощания:

— До свидания, Владимир Вениаминович!

— До свидания, Людмила Генриховна! Прохожу мимо вешалки, пальто не беру.

— А пальто, Владимир Вениаминович?

— А не мое оно, Людмила Генриховна! Я ведь живу неподалеку, сегодня так пришел!

И по обледенелому тротуару, стуча зубами от февральского мороза, пробегаю спринтерскую дистанцию до родных пенатов, где хряпнул в профилактических целях стакан и улегся в теплую кроватку под бочок к жене — яйцами чувствовал долгую разлуку, а умом — нет.

На следующий вечер меня арестовали наглухо и поместили в СИЗО, по-простому — в тюрьму.

О советском остроге писали и зэки (Солженицын), и вертухаи (Довлатов), и даже одна немецкая овчарка (верный Руслан). Так что на этом поле мне пахать нечего. И не буду.

Через две недели стандартных запугиваний привезли к Козлищевой — адвоката нанимать. Впускают бабу. Видом — буфетчица из забегаловки. Средних лет, обрюзгшая и оплывшая, прическа — воронье гнездо набекрень, один глаз неровно накрашен чем-то синим, второй, некрашеный, смотрит в сторону. На кофте пуговиц не хватает, изо рта на метр воняет селедкой. Эффект известный — советский «антиполицай»! Красотка! Но этот прямой глаз один светит умом за два в очках!

— Владимир Вениаминович, я от вашей жены и Вани Птичкина.

Какой еще Ваня, соображаю. Понял — конспирация: не хочет засвечивать ментам рекомендатор Галкина, друга моего друга Вити и большого судейского чина, кирял с ним как-то на Витиных именинах, неглупый и осторожный. Баба подмигивает продолжает:

— Один вопрос: как долго вы собираетесь сидеть?

— Года полтора, не больше.

— А по какой статье освобождаться?

— Пять — два, за отсутствием состава преступления.

— И ни по какой другой?

— Исключено.

— Все. Берусь. Подписывайте договор!

Как она работала! И вечный бой, покой им только снился! Провела собственное расследование, накопала все подробности фальсификации протоколов, вернула в дело украденные дураками-следаками материалы. Закрывая дрожащим от удовольствия телом Козлищеву, заставила меня, на всякий случай, вырвать из прошнурованного тома две страницы и съесть их насухо, считая, что им не место на суде.

А очные ставки со свидетелями обвинения? Титьки выпадали из лифчика адвокатессы от еле сдерживаемого смеха: меня-то обрили вместе с усами, а Шохин за три месяца разлуки допосадочно оброс! И честные очевидцы, как один, признавали за меня Валерку, любезного моему сердцу двойника!

После суда идет «доследование». Я на воле дачу строю, Шохин — на тюремной баланде. Новый следователь — «важняк» (по особо важным для чинов делам) на допросы не вызывает — все равно я показаний не давал и не даю — сам разбирается шесть месяцев. А мы с Демьяненкой ждем звездного часа.

Дело в том, что в том деле была бумажка прошитая — протокол обыска в моем доме, когда я почивал на нарах. На бланке типографском, а в нем напечатано подряд «описано и изъято» про все мое имущество. Менты ничего не «изымали», а слово не вычеркнули! Сами подписались, понятыми заверили, копию жене оставили.

Наконец «важняк» нас вызвал, извинился, дело закрыл за отсутствием состава преступления. А мы заявление на стол — бух: «Требуем возвратить изъятое при обыске имущество, протокол такой-то, лист дела — такой-то»!

«Важняк» в шоке:

— Да ведь ничего не изымали!

Светка:

— А как докажете? Дело-то уже закрыто, обыск не назначишь! А подзащитный — в своем уме и в свой дом без постановления ни одного мента не пустит. Скидывайтесь по рублю, мы и деньгами возьмем!

Месяц уговаривали подметное заявление забрать, обоих оперов из протокола — уволили за служебное несоответствие, подставных понятых из бригадмила выперли, общих знакомых с мировой подсылали. Ну никак!

Пришла официальная делегация — два больших полковника. На лестничной клетке перед дверью прощения просят устно. Неискренне — их генерал послал, которого я первым послал на хуй по телефону не своим голосом. Для магнитофона. Жена из дома мятую бумажку чистую вынесла. Попросили прощения письменно. Под диктовку. Для архива.

Простил я бедолаг, порвал заяву. Да и зачем мне два имущества?

О «важняке» — лирическое отступление.

Усатый майор милиции Нина Михайловна Чекалова, со слов Демьяненки, присутствовавшей на всех следственных действиях, представляла редкое исключение из описываемой ментовской братии. Она выполняла жесткий приказ «найти хоть что-нибудь!» предвзято, но профессионально. Из одного тома козлищевой белиберды (двадцать два эпизода преступления с единой формулировкой — ВНИМАНИЕ ЧИТАТЕЛЕЙ! — «купил, похитил, реализовал»!) она составила девять. И что ж?

Со мной как бы все было ясно — очевидная фабрикация, но Шохин? Двойник, при всем своем размахе, за рамки Гражданского кодекса тоже не выходил! И она это доказала — превышение служебных полномочий! Все! Ах, менты поганые! Боевой народ прямо на посадку по УК идет — статья «незаконный арест и содержание под стражей», части вторая и третья: в преступном сговоре, группой лиц.

Ай да Светка, ай да плевакина дочь!

Повалила она ментов поганых и из грязи два года не выпускала: одиннадцать милицейских козлищ, начиная с одноименной капитанши, испили говна полной чашей, блея на служебных расследованиях и трясясь от неминуемого применения к ним забытой в СССР уголовной статьи. Посадить их, конечно, было невозможно, но от должностных рокировок и неприсвоений очередных званий они натерпелись.

На сорок третьем году жизни Светлана, трудоголик и алкоголик (две вещи — совместные!), перезапила и умерла во сне от острой сердечной недостаточности законных средств борьбы с произволом. Из-за псевдоэстетического отвращения к дешевой селедке я так ни разу не обнял ее. Но любил, люблю и помню.

Шохин юзом из двенадцати лет, предложенных прокурором, вместо штрафа отсидел год.

Потом по специальности «ЖЭК-потрошитель» — еще один.

В настоящее время находится во всероссийском розыске по подозрению в хищении двадцати четырех тонн просроченной гуманитарной пищепомощи для сирых и убогих.

Если встретите непрерывно курящего седого усатого джентльмена потрепанного вида, похожего на Глейзера, срочно сообщите в ближайшее отделение милиции!

Особая примета: не пьет.

Чем и опасен.