ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ
ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ
Имеретинский «сиятельный князь» Нугзар Абашидзе в голом виде не казался голым. Это была черношерстная десятипудовая горилла с не присущей этому примату осанкой бывшего солиста детского танцевального ансамбля Зестафонского дворца пионеров. Тщательно пробрив щеки и крылья носа, князь надевал белоснежную сорочку под костюм любимого цвета «электрик», открывал шлюзы своего природного обаяния и выходил в общество.
Общество князь делил на два пересекающихся множества — просто друзья и друзья по работе. Если с первым подмножеством все понятно, то по второму даю пояснения: Нугзар был цеховиком и не мог работать с недругами по тяжелой статье Уголовного кодекса «Частное предпринимательство» под угрозой лишения единственного, что князь любил в жизни, — свободы!
Его представления о ней были вполне марксистскими: материя первична, сознание вторично — поэтому, тратя на развлечения несчитанные деньги, Нугзар никогда не напивался до бессознательного состояния, был стражем порядка в любом беспорядке и выносил на себе всю тяжесть сломленных алкоголем собутыльников. Это был подлинный чемпион круглосуточного застолья и рекордсмен мира под оливками!
Он стал моим другом сразу после короткого знакомства и остался таковым навсегда.
— Ебал Гордеевич! Вот наш столик! — раскатистым баритоном позвал входящего в зал человека сидящий позади меня жгучий брюнет в костюме «электрик».
Мы были в ресторане с дамами, и нам резала слух ненормативная лексика. Я обернулся и сказал весело улыбавшемуся кавказцу:
— Как вам не стыдно, здесь же дамы!
— Вы, наверное, имеете в виду кавказского товарища Мамедова? Ебал Гордеевич, — обратился Нугзар к подошедшему приятелю, — предъявите, пожалуйста, гражданину свой паспорт для открытого показа этим высококультурным женщинам. Которые, к сожалению, не знают не только наших горских обычаев, но и наших гордых имен!
В паспорте действительно оказалось произнесенное вслух скандальное имя! Все дружно засмеялись, и наши столики сами собой сдвинулись воедино. На прощание мы обменялись телефонами.
Шли годы застоя и застолья. Нугзар рыскал по европейской части державы в поисках честных друзей, с которыми было бы можно безнаказанно воровать у государства лимонную кислоту — стратегический компонент для фальсификации фруктово-ягодного сока.
Но большинство цеховиков-соковиков, как результат проводимой лимоново-бананным государством кампании, уже сидели на воде. И бедный (в основном значении этого слова) князь решил отсидеться тоже. Но не за привычной решеткой, а в славном городе Краснодаре с женой, детьми, тестем и тещей — более убедительного алиби у очарованного наживой странника и не могло быть!
«В грустии полной дни проходили, ночи казались исчадием тьмы». Но настоящий друг всегда придет на помощь! По первому зову я с физкультурником-культуристом Левой Циркулем вылетел на выручку узнику семьи и нечистой совести в не по-зимнему солнечный город Краснодар.
Экстренной помощи сопутствовали уважительные обстоятельства: моя жена с детьми уехала на школьные каникулы к родственникам в Москву, и я мог на всякий случай скрыть от любимой свое недолгое отсутствие.
Для приличия всласть попив домашнего вина и попев староказачьих песен с въедливым старикашкой-тестем, три товарища на старом жигуленке решили совершить короткое путешествие туда и обратно по местам недавно открывшейся боевой славы пятижды Героя Советского Союза генсека Л. И. Брежнева — на Малую землю курортного городка-героя Новороссийска. И только!
Но до этого я успел стать нудистской легендой Кубани. Остановились мы с Циркулем в гостинице «Мотель», и рано утром в день отъезда князь в сопровождении местного авторитета, седого международного вора на пенсии батоно Котэ, появился в нашем номере на первом этаже. Батоно с подачи князя охранял на общественных началах наш покой.
— Бандитский город этот Краснодар, — пугал нас Нугзар, — мой тесть, не абрек, а старый пердун, и тот в сундуке ржавую казацкую шашку держит!
Котэ по специальности владел двумя европейскими и всеми закавказскими языками. Нугзар был выпускником Плехановской академии. Я с культуристом Левой — университетчики. Поэтому иного разговора, как о доминантах, у нас и не могло состояться.
Итак, насколько же главенствующая идея превалирует в обыденной жизни над стереотипами поведения? Спорили мы под свежее пиво. Я отстаивал с таранькой на устах всеобщность сего утверждения, грузины упрекали меня в чопорной академичности. На ярком бытовом примере я взялся доказать свою правоту:
— Через пятьдесят шагов по коридору в холле за стойкой сидят администраторы, высокомерно презирающие приезжих, не могущих дать достойную взятку. Несчастные гости Кубани сидят на узлах в том же холле в ожидании чуда размещения. Их мысли и поведение обращены только на это, окружающая жизнь их вовсе не окружает — они доминантны в моем понимании, и я на пари сто к одному сейчас вам это докажу!
Пари тотчас было заключено — бутылка пива с двух грузин против пяти ящиков с моей стороны. Я разделся догола, оставшись в одних носках, вышел из комнаты, на глазах размещающихся подошел к стойке, извинился, спросил, когда можно расплатиться за номер, получил скучающий ответ и при полном оцепенении присутствующих вернулся к ошалевшим спорщикам, даже не успев покрыться от вестибюльного холода мурашками. Князь вскричал в восхищении:
— Котэ, батоно, как же нужно знать предмет, чтобы так отлично сдавать по нему экзамены! Ты, наверное, подумал, что мой друг Валодия — цинический хулиган, а он кандидат математических наук, профессор, и это — его доминанта!
— Он всего Пушкина наизусть знает, — тотчас польстил мне Нугзар, — а в Арзрум не путешествовал, а? Стыдно, Валодия, ой как стыдно!
— Но Арзрум — это в Армении! Ты же грузинский патриот, у вас с армянами война в анекдотах нескончаемая!
— Я не такой културный товарищ, как ты и Лева, всего Пушкина не до конца читал, но в этой книжке — все про Грузию, и с правильной точки зрения великого русского человека. Поехали, генацвале, уже недалеко, по пушкинским местам — все не покажу, но хаши покушаем, а?
Нашей первой остановкой был погранпост на въезде в винодельческий совхоз «Абрау-Дюрсо», на мое удивление давящий лозу прямо на черноморской границе родины. Видимо, из-за кромешной темноты пограничники приняли врученную им хрустящую трехрублевку за официальный пропуск и запустили честную компанию в запретную зону.
В Абрау мы тотчас нашли замдиректора Тенгиза, быстро отдегустировали слабоалкогольную продукцию, а уже под утро остановились на базаре поселка Лазаревское, где в этот ранний час бойкой торговли не было. Преждевременно явившийся с мешком мандаринов похмельный инвалид сразу же после нашего отказа приобрести у него за бутылку оптом весь субтропический товар поднял дикий скандал по приписываемому нам скопом кавказскому национальному признаку. Буйство слов убогий сопровождал прицельным мандаринометанием ненужного теперь товара.
Смиренный Нугзар для успокоения нервного инвалида забрал у него мешок раздора, повесил на забор, на высоту, недосягаемую для остальных участников драмы, и только поучительно сказал:
— Дед, знаешь лиса и виноград? Будет — козел и мандарины! — как к нему на плечи прямо через забор перемахнул вооруженный настоящим пистолетом гражданин в штатском, через десять минут после нашего ареста оказавшийся начальником местного угрозыска капитаном Балыченко. В надевании наручников ему ловко ассистировал стажер-практикант Мансур.
Доставленные в участок за нарушение общественного порядка, мы были обысканы. В результате чего на столе капитана оказались наши носовые платки и кучка денег, в основном принадлежавшая замдиректору Тенгизу.
Начальник угро на носовые платки не обращал никакого внимания, а князю сразу сказал, что его фотография на паспорте принадлежит другому человеку. И был по-своему прав — за двое суток у небритого Нугзара на носу выросла такая густая щетина, что он не был похож не только на человека с паспорта, но и на человека вообще!
Напряжение возросло, когда капитан предложил поместить Лжеабашидзе в камеру на трое суток для выяснения личности. Я испугался, что за столь продолжительное время наш друг обрастет щетиной так, что запрос о нем уйдет в сухумский обезьяний заповедник; его там, конечно, опознают и из клетки для высших приматов уже никогда не выпустят на радость любознательным детишкам. После такого достоверного прогноза сыщик задумался и еще раз не обратил никакого внимания на мятые носовые платки.
Я понял намек и предложил взятку. Капитан взялся за оружие и гневно сказал, что знает, как постоять за честь мундира, и князя-самозванца отведут в камеру уже вместе со мной. И вновь скользнул взглядом мимо платков. Я пошел ва-банк, предложив капитану скоротать оставшееся до заключения время, сыграв в шмендефер (азартная игра в угадайку на деньгах: зажимаешь в кулаке купюру и предлагаешь противнику назвать любые порядковые цифры из номера банкноты, у кого сумма больше — тот и выиграл).
— Последнее желание перед казнью, гражданин начальник, дай Бог, хоть в этом повезет!
Балыченко согласился, я взял со стола четвертак, капитан сделал заказ, я, не глядя на купюру, поздравил его с выигрышем. Так, не беря взяток, угро заработал сто рублей и, вернув носовые платки, остаток денег и документы, вступил с нами в простые и неформальные отношения.
— Мансур, — сказал уже товарищ начальник, — купи на выигрыш водки и забрось вещдок в воронок. Мы с друзьями едем на природу!
Мерзкий туман покрывал поросшие густым репейником поэтические отроги Кавказского хребта на окраине города-курорта Лазаревское. А вещдоком оказался мешок помятых мандаринов бойкого инвалида. Не было лишь стакана.
— Меня здесь каждая собака уважает, — сказал Балыченко и побежал в крайнюю хату.
Через минуту он оттуда выбежал, но не один. Колотя его палкой по башке, за ним бежала женщина в черном одеянии и кричала:
— Сына посадил, мент поганый, тебе мало, сволочь, еще и стакан просишь!
Вмазали из горла под конфискованный источник неприятностей и, отправив взявшего на себя основной материальный и гастрономический удар винодела Тенгиза на легкую дегустационную работу по месту жительства, продолжили путешествие в Арзрум.
В гостинице «Сухуми» мы заполнили анкету, где в строке «Цель приезда» я привычно написал: «Плановая дефлорация населения». Нугзар взглянул на шпаргалку через мое плечо и осуждающе сказал:
— Валодия, я знаю это плохое слово, а ты не знаешь абхазцев — по местным обычаям нам или отрежут яйца, или заставят жениться!
— Ты уже женат, так что самое страшное из наказаний тебе не грозит, — успокоил я друга, — эту чепуху никто и никогда не читает, проверено жизнью! А выглядит солидно.
Однако администратором оказалась бывшая медсестра, и нам срочно пришлось исправлять «опечатку», заменив противодевственное «ф» на гражданскооборонное «х».
Утром нас ждал перед гостиницей небольшой эскорт черных «волг» под командованием родного брата Нугзара Заура, тоже сиятельного имеретинского князя и тоже цеховика. Брат Заур был в расцвете своей коммерческой славы, сорил деньгами, не зная, что жестокий меч Немезиды уже занесен над ним со стороны Географического общества при Академии наук СССР.
Дело в том, что изделие брата «Сок барбариса» пользовалось огромной популярностью у населения, несмотря на десятикратное отличие в цене от такой же бурды «Сока яблочного», что вызывало понятную злобу конкурентов. Уголовное дело, возникшее по этой причине, никак не подкреплялось биохимической экспертизой: не зря Заур тоже был выпускником Плехановской академии, но с красным дипломом.
Для подозреваемого в мошенничестве брата документом, решившим его судьбу, была справка упомянутого научного учреждения. Ею всезнающие паганели и обеспечили обвинительный вердикт: «Если со всех кустарников семейства барбарисовых в Северном полушарии (в Южном они не произрастают) собрать годовой урожай и выжать из него все соки, то получится величина, в сто раз меньшая объема продукции, представленной на экспертизу»!
— С самий Первим говорил, дэнги предлагал, смеется старая лиса — мало даешь, конфискацию назначу — все отдашь! Я его маму ебал, жалко женщину, — переживал позор православный князь, по недомыслию и жадности совершивший преступление в коварном басурманском Азербайджане.
И старшего князя посадили, и с полной конфискацией! Сдержал слово самий Первий! А младший князь горько плакал:
— Дэнги никогда не считал, витязь в шкуре! Но посевную площадь почему не считал, а? О семье, детях, голодном брате подумал, а? Где мне столько лимонной кислоты взять, чтобы глупого Зурико на свободу выкупить, а?
Но и это, и то случилось позже. А тогда на смоляных лимузинах мы резво продвигались к Тбилиси с ежедневными перерывами на грузинское гостеприимство, в результате которого я наконец-то узнал, почему, в отличие от трезвых после многочасовых возлияний хозяев, пьяным был только один я (культурист Лева в отчетное время не пил, а принимал анаболики и качал трицепсы).
— Слушай, Валодия, — сказал однажды мне Нугзар, — нельзя все время на тостующего смотреть, кроме него за столом и другие порядочные люди сидят, ждут очереди. Когда тамада говорит тост за родителей, за детей — все пьют! Когда тостующий берет слово — один пьет. Раньше один, а теперь — всегда вместе с тобой! Удивляются грузинские товарищи, как ты до сих пор не умер, а?
В Тбилиси, поспешно придя в себя в воспетых Александром Сергеевичем тифлисских банях, мы как раз успели на семейный праздник к самому старшему сиятельному брату, директору гастронома Джемалу, уважаемому человеку, — исполнился год со Дня смерти его любимой жены. За столом собрались одни мужчины, человек пятьдесят, многочисленные женщины в трауре только подносили вино и еду — и то, и другое человек на пятьсот.
За полночь о «юбилее» забыли и перешли к политике. Маленький, толстый и лысый патриот поднял бокал за самого знаменитого грузина — товарища Иосифа Виссарионовича Джугашвили! Все встали — я нет. Я не хотел пить за гада и пользовался безнаказанностью, обеспеченной братской княжеской дружиной. Толстый провокатор ткнул в меня пальцем:
— Нэ будэшь пить? Пачему?
— Слушай, если твоего дедушку расстреляли, а бабушку посадили, ты бы пил?
— Coco не расстреливал, Лаврентий расстреливал! Будэшь пить?
— Сначала за шаха Аббаса выпей, потом я за Сталина, так на так!
Иранского шаха Аббаса, средневековой целью которого было полное истребление грузин, в солнечной республике знали все лица закавказской национальности. Тенгиз, так звали собутыльника, бросился на меня с ножом. Его перехватили, провели сепаратные мирные переговоры, чего-то наболтали обо мне. Да так, что на кухне тем самым кинжалом, который должен был проткнуть мое политизированное сердце, мы с Тенгизом поочередно порезали каждому большой палец левой руки, слили кровь в бокал с вином, разлили его пополам, выпили и стали кровными братьями.
Фамилия моего единственного кровного родственника — Китовани, тогда он был только что выпущенным из тюрьмы уголовником, а потом — силовым министром новогрузинского правительства. В эту пору Нугзар выслал мне справку на бланке Министерства обороны независимой Грузии, каллиграфически написанную твердой рукой бывшего тюремного художника: «Дана Глейзери Валодии в том, что как кровному брату, ему обеспэчивается бэзпрэпятственный проезд по всей стране. Министр Китовани».
Наступило долгожданное расставание в тбилисском аэропорту. Еле достав билеты на редкий рейс Тбилиси — Саратов, мы распивали на посошок домашнее кахетинское вино. Грузины всеми доступными средствами боролись за отделение от метрополии и объявили посадку на грузинском языке.
Нугзар в это время сквозь поток крупнокалиберных слез произносил прощальный тост, и ему не было никакого дела до шума мегафона. В результате мы с Левой опоздали на самолет. Трагедия состояла в том, что я обещал завтра встретить на вокзале в Саратове свою жену с детьми, возвращавшихся из столицы со школьных каникул. И конечно же не знавших о разгульном отсутствии папаши.
Единственно правильное решение было принято мгновенно: мы вылетаем в Москву, успеваем сесть на поезд, в котором едет семья, а там что-нибудь придумаем на месте. Так и сделали. Еле успели на отходящий экспресс, я в изнеможении свалился на полку, а Леву, как непьющего спортсмена, отправил посмотреть, в каком вагоне едет жена с детишками. Циркуль явился в недоумении: семью он не нашел.
Мы проснулись, когда состав уже прибыл в пункт назначения, вышли из вагона последними, и тут:
— Пиздец, вот и Арзрум, — трусливо хихикая, сказал автор надвигающегося скандала Лева, показывая трясущимся пальцем на мою жену, детей, на коробки и картонки, сиротливо ожидающих встречающего папочку!
Как все спортсмены, односторонне развитый культурист пробежал по составу только в одну сторону, сделав неправомочное обобщение на другую.
Радость встречи была взаимной. Я еще долго не рассказывал жене о тайном путешествии в Арзрум.