КЛАССОВЫЙ НЮХ

Мои представления об итогах Великой Отечественной войны уже в юности несколько отличались от официальных. Связано это было и с началом разоблачительных шестидесятых, и с прочтением новой военной прозы, но главное, с хулиганской вольницей студентов одного из старейших российских университетов, на военной кафедре которого они, то есть мы, проводили лучшие дни нашей жизни.

Эта кафедра, якобы с отрывом от действительной службы, «готовила» офицеров, военная специальность которых на бумаге совпадала с гражданской на факультете. Занятия на военной кафедре шли раз в неделю полный учебный день, и этот «день победы» мы ожидали как могли!

Если официальные дни смеха проходили на первое апреля, то у нас, как вы уже догадались, они бывали по расписанию через каждые семь дней, за исключением каникул. Комичность ситуации определялась, в частности, составом участников. Обучающая сторона целиком состояла из старших офицеров, прошедших двадцать лет назад войну и дослуживавших на синекуре свой срок до пенсии. Это были далеко не старые, здоровые мужики лет по сорок пять, получающие ни за что ни про что большие по тем временам полковничьи деньги и дорожившие своим местом под солнцем. Потому-то и шедшие, при всей своей внешней суровости (боевые офицеры, черт возьми!) на серьезные (и курьезные) компромиссы с нами, прыщавыми поганцами, вкусившими не только ароматы студенческих попоек, но и миазмы отходящей хрущевской оттепели. Но были среди гарнизона и типы.

Например, вальяжный штабист полковник Топтыгин, который при своей барской внешности не попал в генералы только по причине всеобщей начальной грамотности гражданского и военного населения. Бессмертное произведение проходимого в начальной школе великого русского поэта Некрасова так и называлось — «Генерал Топтыгин». И при всенародной любви к Красной Армии подобной насмешки нельзя было допустить! От посторонних штатских позорящую анкетную данную он тщательно скрывал и называл себя намного благозвучней — Толпыгин.

Видимо, из-за этого комплекса фамильной неполноценности карьеры полковник Топтыгин любую фамилию, кроме Иванов-Петров-Сидоров, коверкал с садистским сладострастием.

Я был для него «Бляйзером».

— Не Бляйзер, а Гляйзер! — поправлял его я, а мой верный товарищ по антивоенной партии и борьбе за мир Ёся Ставский упорно поправлял меня.

— Не Гляйзер, а Глейзер!

— Учиться надо, Ёся, по уставу, шаг за шагом, от звездочки до звезды. Тогда каждый полковник сможет с годами выучиться на генерала! — в свою очередь поправлял я Ёсю под тихий восторг коллег-охламонов и без какой-либо видимой реакции со стороны самовлюбленного полковника Топтыгина.

Но однажды в коридоре я спросил полковника без свидетелей:

— Товарищ полковник, а зачем, собственно говоря, вы это делаете?

— У меня на вашего брата, Бляйзер, классовый нюх!

Ах, даже не чутье, а нюх! Разозлился я за себя и за брата — русоголового, голубоглазого и горбоносого умника, несколькими годами раньше исключенного из университета за ничтожную провинность. Судите сами. Подделав экзаменационный лист, братишка бескорыстно сдавал вступительный экзамен в Политехнический институт за слабо подготовленного друга, ответил на все вопросы отлично, но по двум причинам был заподозрен в подлоге и разоблачен. Первую причину я уже назвал: отличные знания. Вторая носила этнический характер: несмотря на русоголовость, брат был ярко выраженным евреем. А хозяина экзаменационного листа звали Срым-батыр Джумангалиев, и был он казахом из старшего жуса!

Я был уже не сталинистом, но еще ленинцем и за старшего брата готов был идти другим путем. Потому и приступил к разработке достойного плана коварной кровной мести.

Надо сказать, что питались мы в столовке там же, на военной кафедре, дешево и обильно малыми порциями супа и второго с большим количеством жигулевского пива (двадцать пять копеек без стоимости бутылки). На столах стояли полные миски бесплатного черного макухового хлеба. Щербатые куски макухи заносили в голодное студенческое пузо невероятное количество ядовитых газов, избавление от которых приносило стыдливую радость.

Перед занятием по тактике Топтыгин вызвал дежурного, и тот принес целый мешок противогазов, видимо, для дальнейшего изучения.

Я понял: настал мой час! И побежал в столовку. Там я на скорую руку зарядил живот вышеупомянутым химическим боеприпасом (пиво + макуха) и еле успел встать в строй до прихода противника.

После получасовой стратегической лекции обзорного характера полковник Топтыгин перешел к тактическому использованию средств химзащиты.

— Газы! Одеть противогазы! — зычно скомандовал он.

Не знаю, как остальные, но я был уже в полуобморочном состоянии от тактики сдерживания и пошел в газовую атаку, как немцы на Ипре — безжалостно и безбожно. Все наши спаслись штатным противо-оружием. Но беспечный классовый враг, грубо нарушивший устав строевой и гарнизонной службы и не надевший по барскому высокомерию спасительную маску, был повержен первым же залпом.

— Кто это сделал, сволочи?! — возопил он.

Примененное БОВ (боевое отравляющее вещество) было образцом воздушно-дыхательного поражения, но рота не шелохнулась. Недаром наш противогаз — лучший в мире!

— Кто это сделал, сволочи? — заорал Топтыгин под второй залп. И начал бессмысленный бег перед строем, заглядывая через стеклышки масок в молодые веселые глаза будущих разведчиков наземной артиллерии. Эти глаза напротив были бесстыжими по определению и не сдали военному дознавателю местонахождение идейно близкого диверсанта. От позорной смерти путем удушения избавил жертву звонок с урока.

— Он же спасал Европу от фашизма! — укорил меня сентиментальный Ёся.

— Европу, может, он и спас, но не родину, — назидательно и нудно перешел я к морали басни. — А по их вечно живому пророку Лукичу, антисемитизм есть разновидность фашизма! Ни в родине, ни в себе он этот фашизм не победил. Тебе, монгольскому поляку (Ёсю угораздило родиться в Улан-Баторе), этого не понять: еще Польска не сгинела, хоть и умер Чойбалсан! А Топтыгин уже хуйвоюет вместе с Героем Советского Союза нацистом Насером против англо-франко-израильских агрессоров. То есть против двух своих бывших союзников и меня лично. Вот почему я, не жалея живота своего, и вступил в неравный бой Давидовича с Голиафычем, и выиграл его у перебежчика! А воспользуйся он внеклассовым природным дозиметром — собственным красным носом, — да не поленился бы пройти строй сзади, а не спереди, обязательно разоблачил бы солдатскую жопу, из которой и веяли вихри враждебные. Кстати, Ёся, а ты знаешь принципиальную разницу между полковником и студентом? Нет? Запоминай: у полковника на плечах погоны, а у студента — голова!