Воспоминания. Мой звездный год

Воспоминания. Мой звездный год

Когда тебе почти 72 и сердечный блок, то часто оглядываешься назад: "Да было ли счастье?" Хотелось бы найти для написания что-нибудь приятное. Выбрал 1967 год.

Весь он был хороший. Врожденные пороки оперировались вполне прилично, а в протезировании клапанов был перерыв: ждали, как поведет себя новая наша модель.

Время шло под флагами славы и творчества. Нет, не хирургических - от литературы и кибернетики.

В начале июня мы с Катей поехали отдыхать в Гантиади, около Сочи. Это была моя вторая и последняя поездка на курорт. Вез с собой машинку, собирался написать вторую часть романа "Записки из будущего". Попутно позагорать.

Если со стороны посмотреть, то месяц был скучнейший. Море холодное, кинофильмы старые, поселок унылый. Целыми днями печатал. Катя глотала романы. Вечерами гуляли.

Главным делом, конечно, было писание романа. Когда в это дело включишься по-настоящему, то жизнь разделяется как бы на два слоя: поверхностный - разговаривать, есть, даже читать, и глубинный - переживать идеи, сюжет, фразы. Все время думать и искать.

В то лето я было серьезно возомнил себя писателем, то есть уверовал, что могу находить такие слова для выражения мыслей, которые нравятся людям. В чистом виде писательское занятие меня не прельщало, где ему сравниться с хирургией! Знал, что способности чувствовать у меня невелики, перевоплощение ограниченно, поэтому шедевров не создать. Но были широкие идеи и жажда проповедовать. Поскольку научные журналы этих идей не напечатают, можно продать их публике через роман - с черного хода. Правда, я не рассчитывал перевернуть мир (реалист!), но хотя бы высказаться.

Тогда у меня как раз началось увлечение общественными проблемами. Оптимальное общество, как оно будет изменяться под влиянием прогресса науки. Для этого и были задуманы "Записки из будущего". Ученый широкого профиля, заболевший неизлечимой болезнью, решил погрузить себя в анабиоз, чтобы проснуться, когда наука разрешит все медицинские проблемы. Это романтично само по себе, и первая часть уже была напечатана в "Науке и жизни". Но целился я на вторую часть, чтобы показать будущее общество. То оптимальное общество, которое изобретал "по науке": из психологии, техники, кибернетики. Конечно, для завлечения читателя придумывалась любовная история, набор друзей и недругов.

Ничего из этой идеи не вышло. Романтическая упаковка редакторов не обманула. Быстро рассмотрели идеологию, политику и сказали:

- Нет! Оставь любовь, искусственный интеллект и фантазии о медицине - тогда возьмем.

Я тоже сказал: "Нет!" И вторая часть "Записок" не появилась.

Впрочем, работа не пропала. Мой друг и переводчик Сент-Джордж - Юрий Григорьевич - издал обе части "Записок" за границей, и притом - широко, в нескольких странах. (Нет, не могу удержаться: в США, ФРГ, Японии, Швеции.) Но... не подумайте, что я просветил капиталистов коммунизмом или обманул советские законы, передав рукопись через границу. Вторая часть пошла через АПН. По их заказу второй мой друг - Джана Манучарова - кастрировала рукопись примерно до того уровня, как требовали наши редакции, и Сент-Джордж получил нормальный, вполне советский научно-фантастический роман. Мне его даже читать было противно, подписал чего хотели.

Ни Брэдбери, ни Шекли, ни Стругацкими я не стал. Но в Советском Союзе укороченный вариант печатать не согласился.

Всегда ли у меня было ощущение писателя?

Может быть, и всегда. Иначе почему бы в пятьдесят лет человек-профессионал вздумал заняться литературой?

В четырнадцать лет уже собирался в писатели. Вел дневник, писал роман - "Цветы будущего". Кроме названия, ничего не помню. В Череповце был ЧАПП - Череповецкая ассоциация пролетарских писателей. Я ходил на заседания, слушал и вникал. (Теперь этих РАППовских писателей бывшие "попутчики" полощут как хотят. Смех!)

После 16 лет охладел к писаниям аж до 1962 года, когда "забил ключ".

Воспоминания по поводу "ключа" такие: был действительно ужасный день - вскрытие девочки с бантами, умершей по моей вине. Потом экстренная операция по поводу аневризмы аорты, развившейся после ушивания Боталлова протока. Смерть на столе от кровотечения. Такая тоска, что нужно было напиться или выговориться. Сначала я сделал первое, а на другой день - второе. Так родился "Первый день" от будущей книги. Помню, что было чувство стыда, когда перечитывал и правил: "Зачем ты это сделал?", "Так раздеться на людях"... "Не поймут и осудят. Спрячь".

Но спрятать не мог. Нравилось. Читал и перечитывал, даже вслух. В конце концов решился представить друзьям.

Решающее слово сказал писатель Юрий Петрович Дольд-Михайлик. Умер двадцать лет назад и теперь почти забыт. Автор книги "И один в поле воин".

Дружба началась в 60-м году в нарушение правила - не общаться с пациентами, которых оперировал. Тем более раковыми. Это и был мой единственный случай. Рак легкого, консилиум, клиника, общая палата.

Юрию Петровичу удалил часть легкого. Послеоперационный период пошел легко. То было счастливое время, когда в клинике на 250 резекций умер один пациент.

Дольды - муж и жена - подарили дружбу сроком на пять лет. Через месяц после операции они пригласили нас посидеть. Оказалось очень душевно и интересно. Оба они - великие книгочеи. В добавление к информативным разговорам - отличный ужин (у них кухарка). И еще коньяк. Именно Дольд постепенно приучил меня преодолевать рвотный рефлекс и открыл отличную приправу к дружбе и приятельству. Потом я пользовался ею девять лет, иногда переходя границы. Из-за того и пришлось остановиться. А теперь я выдвинулся в активисты антиалкогольного движения.

Мы регулярно ходили к Дольдам два раза в месяц. В один из таких визитов в конце 62-го года я прочитал листки своей... Что своей?.. Рассказа, опуса, труда? Все - не подходит. Наверное - своего сердца, своей боли.

- Ты - настоящий писатель. Писать дальше! Это будет здорово!

Не очень-то поверил, но было приятно. Сказали люди понимающие - не то что друзья, хирурги.

Вдохновился. Не рассчитывал выйти в настоящие писатели, решил использовать литературу для проповеди своих научных идей.

Главы после первой были уже бледнее, но еще приличные. Кирка как-то сказал:

- Если бы ты написал первую главу и умер, то сказали бы: "Какого великого писателя потеряли!" Все остальное творчество только испортило впечатление.

Во всяком случае, я придумал фабулу и к концу 63-го года написал всю книгу. Дольды прочитали, одобрили, и Юра устроил знакомство в издательстве "Радянський письменник". Получилось очень удачно: редакторы заменили всего несколько фраз. Время было либеральное - "оттепель". Первым "Мысли и сердце" напечатал киевский журнал "Радуга" летом 64-го года.

Потом много переиздавали, наверное, раз сорок, почти во всех республиках и во многих странах. Это - не преувеличивая. Мне лень переписывать с обложек страны и издательства, но книги занимают целую полку.

Стал я писателем и даже был знаменитым. (Не заблуждаюсь, знаменитость малая, умрет вместе со мной. Но это уже не тронет.)

С Дольдом все кончилось плохо, как и ожидалось. Четыре года на снимках легких не было видно патологии. Даже появилась надежда: пронесло! Но чудеса в нашем деле бывают так редко...

В 1964 году отпраздновали 60-летие Дольда, кажется, даже орден ему дали. Написал продолжение своего разведчика.

Летом 1965 года появились признаки рецидива, потом была трудная зима умирающего ракового больного. Тяжко даже вспоминать.