Морозов, Николай Александрович (1854–1946)

Судьба его удивительна, личность – замечательна. В нем сочетались качества, которые принято считать несовместимыми: беззаветная страсть и мужество революционера, темперамент и талант литератора с рассудительностью, энциклопедическими знаниями и необычайной проницательностью ученого; он был одновременно террористом и гуманистом.

Впрочем, если рассудить здраво, ничего нет удивительного в таком парадоксальном соединении черт ума и характера. Ведь для научных открытий, вторжения в неведомое требуются мужество и темперамент революционера, а индивидуальный террор нередко осуществляют те, кто борется за жизнь и свободу сограждан, против поработителей и эксплуататоров, унижающих человеческое достоинство.

«Я родился… – писал он, – в имении моих предков Борке Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой был помещик, а мать – его крепостная крестьянка, которую он впервые увидал проездом через свое другое имение в… Новгородской губернии. Он был почти юноша, едва достигший совершеннолетия и лишь недавно окончивший Кадетский корпус. Но несмотря на свою молодость, он был уже вполне самостоятельным человеком, потому что его отец и мать были взорваны своим собственным капельдинером, подкатившим под их спальную комнату бочонок пороха по романтическим причинам».

Николай Морозов был внебрачным сыном этого молодого и богатого помещика Щепочкина. Мать его – Анна Морозова – была грамотной, любила читать. Дав ей вольную и женившись на ней, помещик не закрепил брака в церкви, поэтому их дети носили фамилию матери. Николай Морозов получил неплохое домашнее образование, был окружен любовью родных. Большое влияние на него оказали природа и рассказы заботливой «суеверной и первобытной» (его выражение) няни.

«Неодушевленных предметов не было совсем, – писал он, – каждое дерево, столб или камень обладали своей собственной жизнью». С этого, как у многих других, началось его поэтическое мировоззрение не просто естествоиспытателя, но и первооткрывателя тайн природы. А основы культуры мышления он приобрел, осваивая библиотеку отца, включавшую немало научных книг.

В интересной, поучительной и объемистой «Повести моей жизни» он вспоминал о своем счастливом детстве: «Большинство окружавших нас помещиков были просто гостеприимные люди, совершенно так, как описано у Гоголя, Тургенева, Гончарова… Многие выписывали журналы, мужчины развлекались больше всего охотой, а барыни читали романы и даже старались быть популярными, давали даром лекарства и т. д.».

Такой патриархальной идиллией запомнились ему времена… крепостного права! Это показывает, до какой степени изолированно от народа жили тогда помещики. Спору нет, не все они были истязателями, самодурами и развратниками. Но за их хорошими манерами и радушным гостеприимством далеко не всегда можно было разглядеть жестокость рабовладельца. В рассказе Тургенева «Два помещика» один из главных героев прислушивался, как пороли его крепостных, и «с добрейшей улыбкой» присвистывал: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» Хотя нередко крестьянам в крепостной зависимости жилось спокойней, лучше, во всяком случае, материально, чем после освобождения – в экономическом рабстве.

Как справедливо отметил историк Б.П. Козьмин: «В крепостном праве самым страшным было то, что оно безжалостно уродовало личность и крестьян, и их владельцев. Во-первых, оно убивало чувство собственного достоинства и воспитывало психологию рабов; во-вторых, вселяло убеждение в полной естественности такого порядка, при котором один человек владеет другим, как вещью».

Но самое удивительное, что, несмотря на радужные воспоминания детства, Николай Морозов, не испытывая личных невзгод и лишений, только благодаря чтению литературы и общению с настроенными радикально студентами осознал тяжкое и бесправное положение крестьянства и стал революционером. Но сначала было увлечение естествознанием.

Поступив во 2-й класс Московской классической гимназии, он вскоре основал там «Тайное общество естествоиспытателей». Дело в том, что гимназистам не преподавали, в частности, эволюционную биологию, считая происхождение человека естественным путем совершенно неестественным, так как оно противоречит церковному учению.

Этот запрет содействовал именно «вольнодумству», стремлению к свободе мысли и познанию у наиболее умственно развитых отроков. С пятого класса Морозов стал тайком посещать некоторые лекции в университете, а по воскресеньям заниматься в геологическом и зоологическом музеях. Кроме того, его необычайно привлекали географические исследования. В то же время он начал знакомиться и с революционной литературой.

По его признанию, во всех книгах, прежде всего по естествознанию, он искал не только одни лишь научные знания, но более всего ответ на вопрос: «Стоит ли жить или не стоит?» Поиски смысла жизни привели его к мысли трудиться на благо общества, а не только ради удовлетворения собственных интеллектуальных потребностей.

«Когда зимой 1874 г. началось известное движение студенчества „в народ”, – вспоминал он, – на меня более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного, при которой все это совершалось». Он познакомился с членами кружка чайковцев. Сильное впечатление произвели на него Кравчинский, Шишко и Клеменц. «Во мне началась страшная борьба между стремлением продолжать свою подготовку к будущей научной деятельности и стремлением идти с ними на жизнь и смерть и разделить их участь, которая представлялась мне трагической, так как я не верил в их победу, – писал Морозов. – После недели мучительных колебаний я почувствовал наконец, что потеряю к себе всякое уважение и не буду достоин служить науке, если оставлю их погибать, и решил присоединиться к ним».

Под видом сына московского дворника он пошел со своими новыми товарищами по деревням. Отношения с местным населением складывались не просто. О них кто-нибудь сравнительно быстро докладывал в полицию. Приходилось переезжать с места на место. В Москве они вместе с Кравчинским и Лопатиным попытались отбить на улице у жандармов своего товарища Волховского, но вынуждены были скрыться. Морозов уехал в Швейцарию, возобновил научные занятия.

Через полгода к нему пришло письмо от Софьи Перовской, где сообщалось, что готовящиеся важные события в России требуют его участия. Он немедленно отправился на родину (с фальшивым паспортом). Его задержали на границе. В тюрьме он просидел год, отказываясь давать какие-либо показания. Взятый на поруки отцом, он вскоре вновь был арестован и стал одним из обвиняемых на «процессе 193». Его признали виновным, зачли проведенные в заключении три года и выпустили на свободу.

Перенесенные испытания не сломили его. С группой товарищей он отправился в Саратовскую губернию вести революционную пропаганду, но так и не смог устроиться на работу. Вернувшись в Петербург, он оттуда вместе с Перовской, Фроленко, Квятковским и Михайловым отправился в Харьков. С оружием в руках они попытались отбить у жандармов своего товарища Войнаральского, но акция не удалась. Безрезультатно закончилась и подготовка к освобождению Брешко-Брешковской, отправленной в Сибирь на каторгу.

В Петербурге он стал редактором революционного журнала «Земля и воля». Поддержал желание Соловьева застрелить Александра II. Покушение не удалось, и в столице начались аресты землевольцев. Морозов некоторое время скрывался в Финляндии. После раскола «Земли и воли» он вошел в Исполнительный комитет «Народной воли» и вместе со Львом Тихомировым редактировал журнал этой тайной организации. В подготовке последующих покушений на царя он не участвовал. У него начались разногласия с Тихомировым, который ему казался не вполне искренним и склонным к диктаторству. Но главной причиной его удрученного состояния было противоречие между стремлением к научным исследованиям и необходимостью вести революционную работу. После ареста подпольной типографии товарищи отправили его вместе с женой, тоже революционеркой, Ольгой Любатович, за границу. В Женеве он познакомился с Петром Кропоткиным, в Лондоне – с Карлом Марксом и написал брошюру «Террористическая борьба». При возвращении на родину в конце января 1881 года он был арестован. Пожалуй, это спасло ему жизнь. Его осудили «всего лишь» на пожизненное заключение, да и то лишь благодаря предательским показаниям Г. Гольденберга, рассказавшего о его участии в подкопе для взрыва царского поезда в ноябре 1879 года.

Первые три года заточения проходили в Петропавловской крепости в невыносимых условиях; большинство осужденных умерли или сошли с ума. Морозов заболел цингой, ревматизмом, туберкулезом. В отчете тюремный врач написал: «Морозову осталось жить несколько дней». Правда, через месяц уточнил: «Морозов обманул смерть и медицинскую науку и стал выздоравливать».

В Шлиссельбургской крепости, куда его перевели в августе 1884 года, обстановка была более сносной. Здесь ему суждено было провести более двух десятилетий.

По мере возможностей он активно занимался самообразованием. Он и раньше знал 5 языков. В тюрьме он освоил столько же. Поначалу разрешали пользоваться только религиозной литературой, и он собрал материалы для своих будущих книг, посвященных истории христианства: «Откровение в грозе и буре» (об Апокалипсисе Иоанна Богослова), «Пророки», «Христос». Позже смог заниматься науками, освоил университетские учебники, начал писать работы «Функция, наглядное изложение высшего математического анализа», «Периодические системы строения вещества», где теоретически доказал существование инертных элементов, а также электрона и позитрона (под именами – анодий и катодий), изотопов, предположил сложное строение и эволюцию химических элементов, присутствие в атмосфере инертных газов…

Когда он вышел на свободу в 1905 году, то занялся общественной, научно-популярной и легальной публицистической деятельностью. Он читал просветительные лекции, которые пользовались огромным успехом. Его вновь арестовали в 1911 году за сборник стихов «Звездные песни». Его обвинили в возбуждении бунтовщической деятельности и дерзостном неуважении к существующей власти. Хотя он использовал лишь общие слова типа «тиран» или «корона» без конкретного адреса.

В деловом письме антропологу, географу, академику Д.Н. Анучину он не без иронии заметил: «Мне, человеку оппозиции, придется доказывать (и совершенно по совести), что, употребив слово „тиран”, я не имел в виду русской верховной власти и даже не думал, подходит ли она или нет под этот термин, а прокурор будет доказывать, что именно подходит! Точно так же и все подведенные под „воззвание к ниспровержению”… места содержат лишь общие призывы к борьбе с угнетением и ни слова не говорят о России, а прокурору придется доказывать, что угнетение именно и есть в России. Поистине удивительные настали времена!»

И все-таки его осудили на год заключения. Он провел его в Двинской крепости, не переставая работать. Отсюда он прислал приглашение участвовать в редактируемой им «Технической энциклопедии» геофизику академику Б.Б. Голицыну. Сообщил ему: «Здесь, в крепости, написал пока исследование по чистой математике “Разносистемное исчисление”… Удалось открыть ряд интересных закономерностей. Далее думаю заняться… исследованием библейских пророков с астрологической точки зрения».

…Об этом удивительном человеке хотелось бы рассказать больше. К сожалению, мы ограничены темой данной книги. На первый взгляд, о его интенсивной и необычайно плодотворной научной деятельности вовсе не следовало бы говорить. В действительности же она была выражением его революционных взглядов, но только не в общественной жизни, а в духовной сфере.

Как пишет советский химик и историк науки Ю.И. Соловьев: «Произошло удивительное, феноменальное явление! Из крепости после 25-летнего заключения вышел человек, научные идеи которого были более передовыми, чем представления и убеждения некоторых профессоров, которые с кафедр университетов читали лекции, участвовали в заседаниях научных обществ, могли в любое время пойти в библиотеки и, наконец, работать в тиши своих уютных кабинетов».

В октябре 1907 года его избрали почетным членом «Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии». Диплом подписали известные русские ученые: Н.А. Умов, Д.Н. Анучин, Н.Е. Жуковский, К.А. Тимирязев, Н.Д. Зелинский и др.

Он не был похож на упоенных собственными домыслами «изобретателей велосипедов» и научных фантастов. Его теоретические исследования порой на несколько лет опережали открытия профессиональных ученых. Конечно, в некоторых случаях он «запаздывал» и повторял – не зная того – уже совершившиеся открытия. Именно это доказывает замечательную ясность его ума и творческий гений.

Героическая жизнь и феноменальное творчество Николая Морозова доказывают справедливость высказывания Гёте: «Первое и последнее, что требуется от гения, это любовь к правде».