От пропаганды – к террору

Когда организация «Народная воля» и ее программа только еще создавались, взгляды и настроения большинства сторонников этого направления были народническими. Многие из них недавно жили среди крестьян в деревне и несколько лет придерживались именно такой идеологии.

Отрешиться от прошлого было трудно. Хотя чаще всего не по своей доброй воле они переехали в город, а были вынуждены к этому полицейским надзором, сводившим на нет все их усилия, в душе они испытывали, как признавалась Вера Фигнер, тайный стыд. Казалось, что, отказываясь от традиций прошлого, изменяешь интересам народа, истинное освобождение которого находится в области экономической.

Вероятнее всего, народники убедились, что для большинства сельского населения они нужны как фельдшеры, врачи, школьные учителя, но вовсе не как пропагандисты революции. Кстати сказать, в этом довелось убедиться и Петру Кропоткину, когда он проводил занятия с петербургскими рабочими.

По мере того как расширялась и ужесточалась террористическая деятельность, замышлялись и выполнялись все более грандиозные акции, прежняя деятельность в народе в глазах народовольцев тускнела, интерес к ней слабел и проблемы крестьянства отходили на дальний план. Та часть программы «Народной воли», где говорилось о деятельности в деревне, постепенно приобретала чисто теоретический, словесный характер. Это обусловливалось объективными обстоятельствами: в период образования «Народной воли» приток свежих сил в глухую провинцию уже полностью иссяк.

Плеханов и Попов настаивали на сохранении старой программы и боролись против перехода к терроризму. Это они называли опасным увлечением, потому что боевые акты отвлекают молодежь от стремления жить и работать в деревне, в гуще народа.

«Они не были правы, – утверждала Фигнер, – не террор отвлекал молодежь от деятельности в народе, а отсутствие результатов, как свидетельствовали те, кто этой деятельностью занимался; им нечем было похвалиться перед колеблющимися, нечем увлечь тех, кто хотел блага народа и ставил себе вопрос: как помочь ему, как и куда направить свою энергию, свои духовные силы? Все рассказы лиц, живущих в деревне, говорили одно: даже легальная культурная работа там невозможна; каждый деятель в деревне – в тисках урядника, волостного писаря, станового и исправника, и нет ему места в поле зрения этой вездесущей полиции. Понятно, что постоянное вынужденное бегство каждого, кто хотел приблизиться к мужику, не могло поощрять попыток повторять такие опыты.

Я, жившая в провинции в 1877–1879 гг. и отлично знающая положение дел в Самарской, Саратовской, Тамбовской и Воронежской губерниях, могу удостоверить без всякой натяжки, что тяга к „хождению в народ”, которая и в начале семидесятых годов была очень кратковременной и практически для отдельных лиц продолжалась недели, много-много месяц-два, к концу 1875 года остановилась и ограничивалась лишь повторением попыток со стороны тех, кто счастливо ускользнул от происшедших разгромов…

Я прожила в Петровском уезде 10 месяцев, мои ближайшие товарищи в Вольском уезде немного более, и утверждаю, что к нам за все время не присоединился ни один человек, хотя устроиться на местах при уже заведенных связях было чрезвычайно легко. Можно было прийти в отчаяние от революционного одиночества, в котором мы жили. Можно удивляться, как мы, живые, энергичные люди, так долго терпели это положение: только глубокая вера в народ, чаяние, что он и без усилий интеллигенции проснется, поддерживали нас. “Земля и воля” послала на Поволжье только свой отряд, но влияния на стремление молодежи, в смысле „хождения в народ”, не имела. Лично я, живя в 1877 году в Петербурге, тщетно искала людей, которых можно было бы привлечь к деятельности в провинции».

Уже тогда стало ясно: народники выглядят в народе белыми воронами. Так, живший в 1878 году среди крестьян Саратовской губернии А.И. Иванчин-Писарев, работавший волостным писарем, вспоминал, что его поведение приводило в недоумение местную власть. Что ж это за писарь? Не пьянствует, преподношений не требует, составляет бумаги грамотно… Нет, это сомнительная личность!

Только на первый, наивный взгляд молодых энтузиастов хождение в народ – занятие не только благородное, но и чрезвычайно полезное для революционного дела и увлекательное. Реальность оказалась совсем иной, чем они предполагали.

Началось увлечение активной борьбой. Сторонники политического террора верно подметили, от чего сильнее забьются молодые сердца, какой необходим импульс для того, чтобы революционное движение расширилось и пробежало огоньком по всей России. Они создали пропаганду действием, сообщили импульс, указали конкретную цель и путь к достижению ее. Они воодушевляли примером, выводили из неподвижности и увлекали на бой, на подвиг смелый и отважный.

Как свидетельствует Вера Фигнер: «Программа (имеется в виду программа Исполнительного комитета «Народной воли») была прочтена, без лишних слов обсуждена и утверждена – с ней покончили быстро, и мы перешли к плану организации партии и к уставу Исполнительного комитета. Это название мы взяли у липецких товарищей, составлявших главное ядро нашей инициативной группы, которая должна была явиться самочинным центром – будущим руководителем и вершителем партии, замышляемой нами.

Сообразно требованиям напряженной борьбы с могущественным противником, план организации партии “Народная воля” был построен строго централистически и во всероссийском масштабе. Сеть тайных обществ – народовольческих групп, – из которых одни могли преследовать общереволюционные задачи в определенном районе, другие – задаваться специальными целями, выбрав себе ту или иную отрасль революционной работы, должна была иметь один общий для всех центр – Исполнительный комитет, через который устанавливались общее единство и связь».

Точных данных о количестве народовольцев не существует, да и не может быть: во-первых, число их было непостоянным, а во-вторых, помимо активистов, существовало значительное количество помогающих или сочувствующих им. Советский историк С.С. Волк в исследовании «Народная воля» отметил 67 городов России, где существовало 80–90 ячеек этой организации. Кроме того, было около 200 кружков народовольческого направления. Но все это – обобщенные показатели за четыре года. На каждый определенный момент число их было значительно меньше.

Сами народовольцы предполагали, что перед 1 марта 1881 года по всей стране их было примерно 500, не считая 3–5 тысяч рабочих и учащихся, охваченных их пропагандой. Однако опытных подпольщиков было всего лишь несколько десятков человек. Им противостояли десятки тысяч профессиональных сыщиков, полицейских, жандармов, не считая огромной армии дворников, в обязанность которых входило наблюдение за подозрительными жильцами и их знакомыми.

Местные группы народовольцев должны были безоговорочно подчиняться Центру и по первому требованию отдавать в его распоряжение свои силы и средства. В ведении Центра находились все общепартийные функции и общероссийские дела. В момент восстания он призван был распоряжаться всеми наличными силами партии и направлять их для революционного выступления. До того времени главное внимание направлялось на организацию заговора, обеспечивающую возможность переворота с целью передачи власти в руки народа. Таким было главное направление партии.

«Тем более странно было название террористической, – писала Фигнер, – которое она получила впоследствии; ее окрестили этим именем по одному бросавшемуся в глаза признаку – по внешнему обнаружению ее деятельности. Террор никогда сам по себе не был целью партии. Он был средством обороны, самозащиты, считался могучим орудием агитации и употреблялся лишь постольку, поскольку имелось в виду достижение целей организационных. Цареубийство входило в этот отдел как частность. Осенью 1879 г. оно было необходимостью, вопросом текущего дня, что и дало повод некоторым, в том числе Гольденбергу, потом изменившему нам, принять цареубийство и террористическую деятельность за самый существенный пункт всей программы».

Нет никаких оснований сомневаться в искренности Фигнер. Однако приходится помнить, что субъективное мнение членов Исполнительного комитета может не соответствовать объективному положению дел. Уже одна только подготовка и осуществление покушений на царя требовали таких усилий, что все остальное отступило на дальний план.

Сказывался принцип, которому они неуклонно следовали: цель оправдывает средства. И вне их желания такое, казалось бы, средство для дезорганизации общества, как цареубийство, превращалось в цель. Так политический террор объективно стал основой деятельности «Народной воли», не столько средством, сколько целью.

По словам Фигнер, цареубийство они задумали единственно ради прекращения дальнейшего развития реакции, мешающей организационной работе, стремясь как можно скорее перейти к ней. Было решено предпринять в четырех местах покушение на жизнь Александра II. Наряду с этим члены Исполнительного комитета вели деятельную пропаганду, как среди рабочих, так и среди интеллигенции. Желябов вел ее в Харькове, Колодкевич и Фигнер – в Одессе, Александр Михайлов – в Москве, а Квятковский, Корба и другие – в Петербурге. Деятельность пропагаторская и организационная, как она свидетельствовала, всегда шли рядом с работой разрушительной, она была менее заметна, но тем не менее должна была принести свои плоды.

Однако нетрудно догадаться, что пропаганда была не более чем попутной деятельностью. Когда ее ведут несколько десятков человек среди миллионов, да еще всего лишь несколько месяцев или два-три года, об ее эффективности не может быть и речи. Другое дело, когда эти же активисты осуществляют политический террор. Они могут совершить акции, слух о которых пройдет по всей стране и отзовется за рубежом.

«Народная воля» призвана была – в теории – сплачивать недовольные элементы общества в заговор против правительства; признавалось значение поддержки, которую может оказать ей в момент низвержения его восстание крестьянских масс. Поэтому (опять же, в теории) отводилось надлежащее место деятельности в народе. Но в действительности ничего подобного организовать не удалось. Это были формальные отговорки, отчасти даже самообман. Ведь почти все члены Исполнительного комитета уже пробовали работать в народе и убедились, что результаты оказались самыми скромными, если не сказать – плачевными.

Устав Исполнительного комитета был написан теми, кто созывал Липецкий съезд. Уже сами требования устава свидетельствовали о том, что речь идет о чрезвычайно засекреченной группе не агитаторов, а террористов. Каждый член Комитета был обязан: 1) отдать все духовные силы свои на дело революции, забыть ради него все родственные узы и личные симпатии, любовь и дружбу; 2) если потребуется, отдать и свою жизнь, не считаясь ни с чем и не щадя никого и ничего; 3) не иметь частной собственности, ничего своего, что не было бы вместе с тем и собственностью данной организации; 4) отдавать всего себя тайному обществу, отказаться от индивидуальной воли, подчиняя ее воле большинства, выраженной в постановлениях этого общества; 5) сохранять полную тайну относительно всех дел, состава, планов и предположений организации; 6) ни в сношениях частного и общественного характера, ни в официальных актах и заявлениях не называть себя членами Исполнительного комитета, а только агентами его; 7) в случае выхода из общества нерушимо хранить молчание обо всем, что составляло деятельность его и протекало на глазах и при участии выходящего.

Эти требования, считала Фигнер, не представлялись чрезмерными для тех, кто был одушевлен революционным чувством, которое не знает ни преград, ни препятствий и идет прямо, не озираясь ни назад, ни направо, ни налево. Если бы эти требования были меньше и не затрагивали так глубоко личности человека, они оставляли бы неудовлетворенность; своею строгостью и высотой они приподнимали личность и уводили ее от всякой обыденности; человек живее чувствовал, что в нем живет и должен жить идеал.

Вполне соглашаясь с таким суждением, хотелось бы уточнить: какой идеал имеется в виду? По-видимому, все тот же – земля и воля для народа, осуществление народовластия. Но до этого идеала было чрезвычайно далеко. Он мог только вдохновлять молодежь на подвиги… Какие? Очевидно – политические убийства.

Устав Исполнительного комитета «Народной воли» ясно указывает на то, что его создатели изначально предполагали террор как основную, главную, едва ли не единственную цель тайного общества. И это стало очевидно уже в первые месяцы его деятельности.