Глава 20 Первая женщина, занявшая место в совете директоров

Любовь — это та тема, о которой могу говорить со знанием дела. Возможно, в детстве мне ее не хватало, но после всего того, что мне пришлось пережить, полагаю, теперь я стала в вопросах любви своего рода экспертом. Однако так было не всегда. В юности, играя своими первыми отношениями, я никогда не умела выбирать подходящих партнеров, и часто это заканчивалось слезами.

Неожиданным плюсом этих юношеских сердечных травм стало сближение с матерью. Между нами по-прежнему случались столкновения, но постепенно мы становились союзницами, обращаясь друг к другу за советом. Со временем я начала откровенно говорить с ней — особенно о своей любовной жизни: эту тему ни при каких условиях не могла обсуждать с папой. Как и большинство отцов, имеющих дочерей, он стремился от всего защищать меня и как-то раз даже оборвал моего собеседника, который поинтересовался, когда я собираюсь замуж: «Я этого не позволю!» И добавил: он плотно загружает меня делами, и я «слишком занята», чтобы иметь бойфренда. Наивный!

Однако мама все обо мне знала. Она прошла со мной через все эпизоды, когда мне казалось, будто я влюблена до безумия, и все те случаи, когда осознавала, что мужчина, в которого влюбилась, вовсе мне не подходит.

Будучи постоянной свидетельницей ее отношений с отцом, я поклялась избегать итальянцев.

— Все они изменники, — заявляла я. — Все ведут себя одинаково, и мне с ними скучно. Они так предсказуемы, особенно в том, как обращаются с женщинами!

Я предпочитала скандинавский или англосаксонский тип — высоких, красивых и разнообразных мужчин. Хотя ни одна из моих связей ни к чему не привела, моя мать косвенно переживала их через мои рассказы и наслаждалась каждой подробностью моих романтических увлечений.

Когда мне исполнилось девятнадцать, у меня попросту не оставалось времени, чтобы думать о серьезных отношениях, поскольку мое участие в делах компании GUCCI расширилось. Глория Лученбилл послала моему отцу рабочую записку со словами: «Думаю, пора воспользоваться превосходным и стильным образом Патрисии в качестве лица бренда для продвижения выгодного молодежного сегмента». Далее в записке говорилось, что «компании не повредит», если я буду ассоциироваться со следующим поколением, и это поможет оживить сложившуюся «почтенную» репутацию.

— Что думаешь, Патрисия? — спросил отец, показав мне записку.

— А что для этого потребуется?

— Мы создадим рекламную кампанию с вещами из последней коллекции, и ты будешь ее центром.

— А у меня будет право слова в работе над стилем? — спросила я.

— Разумеется, — утвердительно ответил он.

Все происходило настолько быстро, что я не могла не заподозрить: отец спланировал все это заранее. Внезапно я вышла из кулис на авансцену — уже как модель и публичное лицо компании GUCCI с журнальными разворотами на пятой странице. Будучи подростком, в одежде нашего производства я выглядела иначе, чем модели постарше. Я приехала в Gucci Galleria, и меня принялись одевать в вечерние платья, повседневную одежду и даже в купальники, парикмахеры начесывали мне волосы и накладывали макияж, затем своей камерой защелкал фотограф.

А потом отец совершил еще один поступок, который меня удивил. Однажды он между делом показал мне рабочую записку и, когда я поинтересовалась, что это, ответил:

— А, это просто объявление о том, что ты теперь входишь в совет директоров.

Казалось, я узнавала обо всем последней.

— И что это значит? — спросила я.

— Это всего лишь означает, что ты должна будешь временами появляться на заседаниях и сможешь из первых рук получать информацию о делах компании.

Именно так все и произошло: без всякой помпы, буднично меня ввели в совет директоров GUCCI America. Мне не только были даны более широкие полномочия в моей повседневной деятельности; теперь я официально вошла в состав исполнительного комитета.

— Я хочу тебе дать более зрелую роль, — сказал он мне, скрывая истинную причину моего внезапного повышения. Отцу было выгодно иметь на своей стороне «партизанский» голос; тем не менее уверена, — он искренне думал, что я могу привнести в совет нечто ценное.

Мне еще не было двадцати лет, поэтому я не придавала особого значения тому, что стала первой женщиной в семье, занявшей кресло в совете директоров. Однако когда я появилась на первом заседании, с ног до головы одетая в продукцию GUCCI, и заняла свое место у овального стола из красного дерева рядом с Джорджо, то почувствовала на себе прожигающие взгляды присутствующих. Сохраняя спокойствие, я просто кивнула всем и улыбнулась.

Все знали, что я присутствую там главным образом для того, чтобы поддерживать отца, но все равно упивалась этой возможностью. Меня также завораживала интрига между отцом и моими братьями, когда он председательствовал на заседаниях. Роберто, его любимец, редко бывал в США, но в тех немногих случаях, когда это ему удавалось, он вел себя безупречно. Джорджо тоже был нечастым гостем, однако отец обращался с ним совершенно иначе, всякий раз сурово одергивая сына, стоило ему открыть рот. Паоло не присутствовал ни на одном заседании за все то время, пока я была в Нью-Йорке. Они с моим отцом по-прежнему были на ножах, и в тот период он в основном жил в Италии, работая над Gucci Plus. Мой кузен Маурицио всегда участвовал в заседаниях и поддакивал каждому слову моего отца.

Как только стартовала новая маркетинговая кампания, пресса окрестила меня «девушкой Гуччи», а раздел стиля «Нью-Йорк таймс» назвал «самой подходящей девушкой в мире», описывая как «итальянскую красавицу с английским акцентом, рожденную в династии, где первенство принадлежит мужчинам». Другие намекали на то, что я стану наследницей Альдо Гуччи. Мысль о роли наследницы, очевидно, была смехотворной, и если кто-нибудь меня об этом спрашивал, я отвечала: «Очень надеюсь, что нет!» Тогда я еще только училась, а империя GUCCI — это не какая-нибудь маленькая аптека. Оставалось только гадать, что думали обо всем этом мои братья, но мне не пришлось долго ждать, чтобы узнать их мнение. Паоло, по-прежнему добивавшийся статуса в компании, стал утверждать, что я и дня не продержалась бы без отца, хотя все же признавал, что у меня «больше мозгов, чем у остальных членов совета директоров, вместе взятых».

Тем временем я пустилась в тур по стране, чтобы резать ленточки на разнообразных торжественных открытиях магазинов. Я была одета в кожаные брюки верблюжьего цвета или замшевую юбку с шелковой блузкой — всегда с обязательными аксессуарами от GUCCI. Моя задача — показать, каким образом можно адаптировать нашу одежду для более молодой, современной аудитории.

— Мое поколение даже не мечтало покупать вещи со знаком GG, — призналась я Руби Хамре по дороге к нашему очередному мероприятию. — Наш образ — слишком благоразумный. Мне хотелось бы в испытанную формулу привнести энергии и веселья.

Должно быть, у папы имелись некоторые сомнения, но увидев, как я обращаюсь с витринами, он понял, что у меня острый глаз и есть необходимые качества для успеха.

— Только помни, что ты — Гуччи, — говорил он мне. — Ты должна быть шикарной и элегантной во всех случаях жизни.

Отец не только признал меня; главное — он подарил мне собственный голос. Я чувствовала себя «сопричастной» и видела свое будущее в творческой свободе, которой жаждала. Может быть, в компании и найдется для меня долгосрочная роль, думала я.

У Паоло, напротив, такой уверенности в своем будущем в GUCCI быть не могло. Вернувшись в лоно семьи, он решил, что ему будет предоставлена бо?льшая независимость, тем более речь шла о его дизайнерских разработках для Gucci Plus, но потом обнаружил, что каждый созданный им эскиз обязательно требует одобрения руководства. Чаще всего его идеи отвергали. Совет директоров утверждал, что творчество Паоло не вписывается в стиль компании. Он, в свою очередь, воспринимал это как заговор, возглавляемый папой и дядей Родольфо, и жаловался на предвзятое отношение. В июне 1982 года накал страстей достиг кульминации, когда отец временно отстранил его от дел вплоть до общего собрания совета директоров, которое должно было состояться в июле во Флоренции.

Я не присутствовала на той встрече, но слышала, что она закончилась взрывом. Вместо того чтобы идти своим обычным сонным чередом, заседание неоднократно прерывалось репликами Паоло, который стремился выплеснуть все свои обиды, а затем отклонился от повестки заседания, чтобы задать отцу вопрос насчет прибыли, якобы утекающей в офшорные холдинговые компании, — факт, который, по утверждению Паоло, вскрылся совсем недавно.

Когда повестка дня заседания превратилась в хаос, отец попытался восстановить порядок и попросил секретаря перестать вести протокол. В наступившем неловком молчании раздался необычный щелчок.

— Что это за звук? — спросил папа.

Все прислушались, затем дружно повернулись к Паоло. Звук исходил от диктофона, спрятанного в его пиджаке. Понимая, что разоблачен, он полез в карман и вынул оттуда преступное устройство, которое дерзко выложил перед собой на стол.

— Он все это записывал! — воскликнул кто-то, и при виде столь грубого обмана раздалось коллективное «ах!».

По словам отца, Джорджо и Маурицио попытались выхватить диктофон у готового сорваться в истерику Паоло, последовала потасовка. Сидевший во главе стола отец, не веря собственным глазам, наблюдал, как его племянник и сыновья хватают друг друга за грудки. Потом Паоло схватил свое предательское устройство и побежал на выход, выкрикивая, что на него совершено нападение. Получив несколько царапин на лице, он подал иск на сумму в 13,3 миллиона долларов по факту нарушения условий контракта и обвинил своих родственников в том, что они «избивали и колотили» его кулаками и «разными предметами».

Новость о драке вышла под сенсационными заголовками вроде «Семейные распри сотрясают дом Гуччи», уподобив эту свару проблемам клана Борджиа. Реакция отца была типично дипломатичной. Пожимая плечами, он говорил журналистам: «Паоло любит преувеличивать». Но в узком кругу он давал волю ярости и говорил маме:

— В этом мальчишке нет никакого уважения!

Папа уволил Паоло, не оставив ему ничего, кроме его доли в компании. Зная, что Паоло не сдастся, все гадали, что будет дальше. А вскоре появилась разгадка, когда он снова поднял бучу, заключив сепаратную сделку и дав свое имя линии мебели. Он даже открыл в Нью-Йорке — незаконно — магазин Paolo Gucci. Мы с матерью были далеко не единственные, кто пребывал в тревожных догадках, куда все это заведет, но она особенно огорчалась, видя, как моего отца изматывали проблемы на той стадии жизни, которая, по идее, должна быть самой спокойной.

Нас ждали очередные дурные вести: у дяди Родольфо врачи обнаружили рак простаты. Лучевая терапия приковала его к инвалидной коляске, и он вернулся в Сент-Мориц для последующей реабилитации. Через считаные дни Маурицио взял под свой контроль предприятие в Милане. Когда в одном ведущем итальянском журнале появилась статья о нем, в которой он превозносил себя, моего отца особенно возмутило, что он подал себя как будущего главу Gucci. Моя мать сразу заподозрила, кто стоял за этой публикацией, и пророчески предостерегла папу:

— Жена Маурицио станет крахом для этой компании!

Как всегда, меньше всего мне хотелось создавать новые проблемы. В начале 1983 года приближалось мое 20-летие. Я работала на полную ставку — как координатор по моде и разъездной посол компании. Мне выделили отдельный кабинет и поручали задания быть «тенью» отца во время поездок в магазины, на встречах и во взаимодействиях со служащими — опыт, который я считала бесценным.

— Внимание к деталям имеет первостепенное значение, — напоминал мне отец, останавливаясь по дороге, если замечал, что стеклянные столешницы не натерты до блеска, так же, как это делал мой дед. — Качество не может быть предметом компромисса, — настаивал он, проверяя, нет ли на кожаной сумке трещин или царапин. Я запоминала все его замечания и утешалась тем фактом, что всегда, когда мне это потребуется, смогу черпать из отцовского опыта и мудрости.

Я была ревностной ученицей, жаждавшей упрочить свою роль в компании, хотя знала, что мне придется вложить много упорного труда. И была только «за». Впервые в жизни получала не просто удовольствие, но и зарплату.

Мой отец продолжал летать по миру, держа руку на пульсе наших зарубежных предприятий, в то время как мать продолжала вести обычную жизнь, проводя бо?льшую часть времени в Риме. Я по-прежнему мало контактировала с ней в этот период; она не проявляла интереса к моему участию в бизнесе, поскольку была далека от него. Когда я узнала, что она одна прилетит в Нью-Йорк на свой день рождения в октябре, то решила устроить для нее вечеринку в своей квартире, которая располагалась через холл от квартиры отца. Одна из моих любимых маминых фотографий была сделана именно в тот вечер. Сорокапятилетняя мама роскошно выглядела в розовом свитере из ангоры и черных кожаных брюках. Мои друзья откупорили в ее честь шампанское и устроили овацию. Затем кто-то приглушил свет, и я вручила ей торт со свечами, а гости пели «С днем рождения!».

— Buon compleanno[76], мама! — воскликнула я, когда она задувала свечи, и, похоже, ей нравилось (для разнообразия) находиться в центре внимания в роли la festeggiata[77]. Хотя у нас по-прежнему оставались разногласия, совместных беззаботных моментов стало больше. Я была счастлива видеть ее такой радостной и молилась лишь о том, чтобы это состояние продлилось подольше.

Той весной мы с отцом полетели в Милан под предлогом открытия нового магазина прямо через улицу от того, которым руководил дядя Родольфо после войны. Теперь им заведовал Маурицио, и отцу было странно и непривычно осознавать, что брата больше нет рядом. В стандартной ситуации папа взял бы на себя более активную роль в организации торжества, но все понимали, для чего он на самом деле явился. Фоффо умирал, и папа приехал попрощаться.

Вплоть до того дня в Милане у меня просто не было возможности узнать Маурицио поближе. Не считая его скромных появлений на совете директоров, я видела его однажды на вечеринке в Нью-Йорке вместе с Патрицией, но мы едва перемолвились словом. Так что, когда я узнала, что он навязался сопровождать моего отца — между прочим, против его желания — во время последней встречи с Фоффо, это обнажило вселяющую тревогу черту его характера, о которой я прежде не знала. На самом деле Маурицио контролировал все подобные визиты, причем делал это до такой степени навязчиво, что мой брат Роберто позднее сказал, что Маурицио словно «охранял заключенного».

Отец был потрясен дряхлостью Фоффо. Поскольку Маурицио собственнически нависал над ними, они лишь перемолвились парой слов, а потом Родольфо велел сыну на несколько минут выйти из комнаты, чтобы они могли «поговорить наедине». В те краткие минуты Родольфо поманил папу, чтобы тот наклонился поближе, и заставил его пообещать, что он будет пристально приглядывать за Маурицио и никогда даже близко не подпустит его жену Патрицию к акциям компании. Отец заверил брата, что сдержит слово, еще немного побыл с ним, а потом поцеловал в лоб на прощание.

Родольфо умер в мае 1983 года и был похоронен в семейном склепе на кладбище Соффьяно за городской чертой Флоренции. После его смерти мой отец, старший из сыновей старого Гуччо, единственный оставался в живых. Это было концом эпохи и началом новой главы в истории компании — и вопрос, кто унаследует принадлежавшие дяде 50 процентов акций, пока оставался без ответа.

Погруженная в работу, я мало что знала о стычках между отцом и остальной частью семейства. Он редко обсуждал со мной такие проблемы, к тому же тогда я по уши влюбилась. Нарушив свою клятву никогда не влюбляться в итальянцев, я начала встречаться с виноторговцем из Виченцы в северной Италии. Его звали Сантино. Наше знакомство завязалось неудачно, когда я буквально упала в его объятия, оступившись на коктейль-вечеринке в Ньюпорте, на Род-Айленде. Вечеринку в поддержку вступления команды Италии в Кубок Америки на яхте Azzurra устраивал Ага-хан[78], а спонсировала компания Cinzano. Когда я шла по газону в коротком черном коктейльном платье с блестками (разумеется, от GUCCI), высокая шпилька одной из моих туфель застряла в мягкой почве, и я потеряла равновесие.

— Позвольте вам помочь, — проговорил Сантино, ловя меня в полете. Стоило мне взглянуть в его зеленые глаза, как я пропала. Необыкновенно красивый, он напоминал молодого Фрэнка Синатру. К тому же он отличался спонтанным и шаловливым характером, и я никогда не знала, чего от него ожидать. Что-то в нем вызывало во мне искренний восторг, и мы сразу же прониклись друг к другу симпатией. Узнав, что он знаком с одной моей подругой в Нью-Йорке, я позаботилась о том, чтобы Сантино получил приглашение на официальный банкет, который я устраивала в своей квартире несколько недель спустя. Он пришел, а в следующий уик-энд пригласил меня на бранч с друзьями в своем доме в Гринвич-Виллидж, чтобы мы могли вместе посмотреть первый в истории «гей-парад». После этого я редко покидала его квартиру, впервые в жизни встретив мужчину, который дорожил мною и все для меня делал.

— Я знаю, что ты думаешь, но он не такой, как все! — сказала я матери, которая не стала скрывать скептицизма. — Он заставляет меня чувствовать себя особенной, не похожей на других.

Я умолчала о том, что в нем также чувствуется нечто необузданное, и тем он привлекал меня, как ни один другой мужчина. Я была совершенно без ума от него.

Вскоре после этого, когда Сантино предложил мне сесть в самолет и на пару дней слетать на Ямайку, я примчалась к матери, чтобы сообщить ей эту новость.

— Я должна поехать, мама! Прикроешь меня?

Привыкшая хранить тайны, она согласилась почти ничего не говорить папе, и я уехала. Дело не в том, что я боялась отца, но наши отношения только-только начинались, и не было смысла ничего рассказывать до тех пор, пока не настанет время, когда он действительно должен будет о них узнать.

На Ямайке, ныряя в глубокие холодные воды Блю Хоул, танцуя до рассвета на фестивале регги или просто лежа в гамаке под пальмой, я чувствовала, что еще никогда не была так счастлива. Все казалось новым и волнующим, и все в моей жизни в тот момент складывалось воедино в идеальной гармонии. Отец возложил на меня больше обязанностей в бизнесе, мать пребывала в добром расположении духа, а у меня появился мужчина, который рождал во мне ощущение, будто я — единственная женщина на свете.

Разве могло что-то пойти не так?