Глава 22 Роспуск совета директоров и свадьба Патрисии

Говорят, худшее предательство совершают люди, которых ты считал самыми близкими. С моим отцом именно это и произошло. Все мы страдаем от предательства в тот или иной момент своей жизни — начиная с формирования и распада детских компаний. Однако к тому времени, когда мы становимся взрослыми, любого рода предательство приобретает серьезный характер и часто ведет к разрушительным последствиям.

Моя мать пережила предательство своей бывшей подруги, присылавшей Джорджо те самые подметные письма. Папа тоже не раз сталкивался с коварством, но худшее было впереди. Очередная встреча совета директоров GUCCI была назначена на сентябрь 1984 года. Она проходила в Манхэттене, но отец из-за огромной занятости не смог присутствовать. IRS объявила, что его дело будет слушать Большое жюри присяжных[80], поэтому он поддерживал тесный контакт со своими поверенными. Несмотря на то что заседание совета проходило в том же здании, он направил своего заместителя — Роберта Берри. Когда запыхавшийся Роберт, повторяя имя отца, ворвался в кабинет, папа недоумевающе поднял на него глаза и приготовился услышать очередные скверные новости. Что еще случилось? Паоло придумал какую-то новую каверзу?

Полученный ответ, пожалуй, он ожидал меньше всего. Сделав неожиданный ход, Маурицио, — который унаследовал имущество Родольфо, — внес предложение распустить совет директоров, освободить от занимаемой должности моего отца и создать новый исполнительный комитет с ним во главе. Это был возмутительный переворот, спланированный как насильственный захват власти. Впоследствии папа узнал, что Маурицио действовал не в одиночку. Паоло согласился продать ему свои акции, таким образом передав в его руки контрольный пакет акций[81] компании.

Услышав эту новость, отец даже не стал подниматься с кресла. В этом попросту не было смысла. Все уже свершилось. Несколькими этажами ниже его собственный племянник, которого папа принял как родного сына и обучил всему, что тот знал, создал дьявольский альянс, чтобы свергнуть дядю с трона.

Пару дней спустя я вернулась в Нью-Йорк и нашла папу совершенно раздавленным. Таким я его еще не видела. Я застала его сидящим в одиночестве в квартире; в сумерках, не зажигая света, он невидящим взором уставился в пространство.

— Может быть, закажем что-нибудь на ужин? — осторожно предложила я, но он не шелохнулся.

— Я не голоден, — ответил он. — Давай, пойди поешь. Со мной все будет хорошо.

Моя мать прилетела в Нью-Йорк, чтобы быть рядом с ним, пока он продолжал готовиться к защите в суде. Состояние ее было чуть лучше, чем в последние месяцы, но ее по-прежнему снедала глубокая тревога. Однажды, когда она особенно пала духом, я решила сказать ей кое-что, надеясь, что моя новость ее порадует:

— Я беременна.

Это признание, произнесенное вслух, каким-то образом стало более зримым. Из-за мрачных темных туч, нависших над нами, я мучилась, не зная, как выбрать подходящий момент и рассказать о том, что сама только недавно узнала. Я любила Сантино и хотела этого ребенка больше всего на свете, но до боли ясно осознавала: мои родители решат, что я слишком молода, чтобы заводить малыша.

— Я это знала, — ответила мать; в ее ответе звучали нотки покорного смирения. — Мне приснилась маленькая девочка, которая бегала в летнем платьице. У тебя будет дочка.

Полностью доверяя ее предчувствию, я порадовалась, но не могла не признаться:

— Я всегда мечтала родить мальчика, — и рассказала вторую часть своих новостей: — Мы с Сантино женимся.

Мамина реакция была не совсем такой, на которую могла бы надеяться дочь. Она глубоко вздохнула, а потом сказала:

— Ладно, только давай не будем сразу говорить отцу. Ему сейчас слишком о многом приходится думать, и лишнее потрясение ему ни к чему.

Отец лишь недавно познакомился с Сантино, и нам казалось преждевременным делать такое объявление. Хотя я уверена, что он не стал бы возражать, но и в восторг эта перспектива его не привела бы. Я лишь надеялась, что, когда придет время, он за меня порадуется.

Немного помолчав, мама спросила:

— Тебе действительно необходимо выйти замуж?

Эти слова из ее уст застали меня врасплох.

— Я хочу, чтобы у моего ребенка был наилучший возможный старт в жизни, — сказала я, объясняя то, что считала более чем очевидным. — С мамой и папой, которые живут вместе как муж и жена, как нормальная семья — как хотела бы жить ты, сложись все по-другому.

Видя сомнения на ее лице, я добавила:

— Не волнуйся, мама, это будет небольшое, камерное торжество — только мы, родители Сантино и несколько наших друзей.

Прислушавшись к совету моей матери, Сантино согласился, что нам следует подождать до Рождества и сообщить о наших планах отцу, когда все мы соберемся в Палм-Бич. Там и папа будет поспокойнее, и нам будет легче сообщить ему новость, когда ничто не будет его отвлекать, думали мы.

Я улучила подходящий момент через пару дней после нашего приезда. Устроившись рядом с ним, погладила пальцами живот и сказала:

— Тебе следует кое-что узнать, папа. У меня будет ребенок.

Он уставился на меня с непонимающим лицом. Потом сказал ровным голосом:

— Счастлив за тебя.

Быстро заговорив, словно пытаясь вскочить в поезд его мыслей, прежде чем у него появится шанс сказать что-то еще, я поспешила объясниться:

— Мы ничего такого не планировали; понимаю, сейчас тебе не до этого, но мы с Сантино любим друг друга и скоро поженимся — это будет на Ямайке.

Он отвернулся в сторону и прикрыл глаза, добавляя еще один пункт в список затруднительных дел, о которых надо поразмыслить. Наконец отец заговорил:

— Нам придется кое-что сделать, чтобы защитить твои интересы. Я не собираюсь пускать все на самотек, — смягчившись, он снова повернулся ко мне и добавил: — Организуй славную свадьбу — все, что сама захочешь.

Когда я рассказала ему, что? мы спланировали, он лишь кивнул и улыбнулся. В его представлении все должно было быть совсем не так, но я была к этому готова.

Как и любой мужчина, которому приходится просить у отца руки его дочери для вступления в брак, Сантино нервничал. В итоге он выпалил этот вопрос прямо в день Рождества, в тот момент, когда мой отец нареза?л индейку. Держа в одной руке 30-сантиметровый нож, а в другой — вилку, папа с минуту пристально глядел на своего будущего зятя, а потом отложил в сторону приборы и в знак согласия пожал Сантино руку.

Мы должны были пожениться через три недели, 19 января 1985 года. Друзья и родственники, всего двадцать пять человек, были приглашены принять участие в церемонии, которая была назначена в причудливой церкви XVI века, выстроенной католическими миссионерами в бухте Св. Анны, на северной стороне Ямайки. Должны были приехать родители Сантино вместе с двумя его братьями, но со стороны семьи моего отца ожидался только один родственник. Этим единственным представителем стал третий сын Роберто, Уберто, который оказался проездом в Нью-Йорке и в последнюю минуту решил приехать на свадьбу.

Собирались приехать моя подруга Мария и ее бойфренд, а также Андреа — в качестве подружки невесты — и несколько моих друзей из Нью-Йорка. Дресс-код для мужчин был «все только в белом», но отец и братья Сантино решили проигнорировать нашу просьбу, явившись в черных костюмах. После венчания гостей повезли на виллу с видом на океан, которую мы арендовали на время пребывания на Ямайке; там, на пляже, состоялся свадебный банкет.

За пару недель до свадьбы, когда мы с женихом были в Монтего-Бэй и занимались подготовкой, к нам прилетел папин поверенный из Нью-Йорка с брачным договором, который Сантино должен был подписать. Он с готовностью сделал это.

Утро перед бракосочетанием выдалось суматошным. В последнюю минуту возникла масса проблем, и мне пришлось с ними разбираться, поскольку моя мать не принимала участия в планировании. Когда все успокоилось, я надела свой наряд — брюки сальвар-камиз и длинную шелковую рубашку кремового цвета, которая скрыла мой растущий живот. Это был подарок дизайнера Уилли Смита, афроамериканца, моего арендодателя и соседа по нью-йоркскому району Трайбека.

Когда я была готова, мы с Андреа поехали в церковь, у которой ждал меня отец, чтобы повести к алтарю. Хотя ни один из нас даже не представлял, как может быть иначе, все равно для меня значило невероятно много, что он выкроил время в своем безумном расписании и хлопотах из-за приближающегося суда, поставив мой праздник на первое место.

Каким полным достоинства он выглядел в синей рубашке и кремовом льняном костюме, дожидаясь меня возле дорожки, ведущей в часовню!

— Sei bellissima![82] — произнес он с улыбкой, подставляя мне согнутую в локте руку. — Это твой день, Патрисия. Его ничто не омрачит.

У меня начали сдавать нервы, когда мы шли по проходу церкви к ожидавшему меня жениху, одетому в белое. Как и каждая невеста, я гадала, правильно ли поступаю. Я чувствовала, как рука отца напряглась под моей, когда мы приблизились к священнику в сутане, который стоял в ожидании, улыбаясь нам.

Мама бесстрастно стояла в первом ряду, по-прежнему всем своим видом демонстрируя сомнения насчет моего решения.

— Я не уверена, что он тебе подходит, Патрисия, — говорила она мне накануне свадьбы.

Мы с Сантино происходили из разных миров, на что не замедлили указать мои родители. Она знала, что такого рода несовместимость, помноженная на рождение ребенка в столь юном возрасте, будет неотступно преследовать нас. Однако мама также понимала, что я сильная, и надеялась на лучшее.

Сделав последний глубокий вдох, я встала рядом с Сантино лицом к священнику. Тот стоял со сложенными ладонями, дожидаясь, пока все разместятся и притихнут. Я попыталась было отнять руку у отца, но он не отпустил меня, а напротив, притянул еще ближе.

— Очень смешно, папа! — прошипела я. Он все равно не отпускал меня, глядя прямо перед собой; на лице его застыло странное выражение. После неловкой паузы я все же выдернула руку, но он тут же снова схватил ее на глазах у всех. Повернулся ко мне. Глаза его была полны слез. Папа еще один, последний раз пожал мою руку и наконец выпустил ее. Наверное, он хотел что-то сказать, но в конечном счете ему необязательно было что-то говорить.

Восстановив самообладание, он растянул губы в улыбке и отошел к моей матери. Смаргивая слезы, я подавила порыв обнять его и сказать, что все понимаю. То, что он любил меня, всегда оставалось невысказанным, но непреложным фактом, и все же в тот момент перед алтарем ему хотелось, чтобы я это знала. В этой старой церкви он вручил мне величайший дар, какой отец только может передать дочери, — свою безусловную, безмолвную любовь и мое самое драгоценное воспоминание о нем.

Позднее в тот день мы собрались на лужайке нашей виллы, где на пляже подали традиционную запеченную на углях козлятину по-ямайски, в то время как калипсо-бэнд играл мелодии Гарри Белафонте[83], что привело всех в особое, «островное», настроение. Отец Сантино напоил мою мать, и я в жизни не припомню ничего настолько смешного — да и сама она ни разу столько не смеялась. Весь этот день был прекрасным и идеальным, каким я всегда его себе и представляла.

Три дня и три ночи мы были обычной счастливой семьей. Никто и не догадался бы, что папа пребывает в самом центре кризиса. Казалось, с момента приезда весь его стресс бесследно растаял. Хотя лицо его порой явно отражало работу мысли, он сбросил пиджак и всячески старался получать удовольствие, полный решимости не позволить обстоятельствам испортить эти немногие дни, проведенные вместе с нами, и за это я буду ему вечно благодарна.

Однако, когда мы вернулись в Америку, поводов для радости осталось мало. Маурицио, самозваный «миротворец», который заявлял, что «возместит» причиненный ущерб, сам себя усадил еще и в кресло главы Guccio Gucci SpA. Он сделал моего отца «почетным главой» итальянского отделения, но этот титул не имел никакого реального смысла. По мнению папы, после этого шага Маурицио вырвал из семейного бизнеса душу. Он перевел штаб-квартиру из Флоренции в новый щегольской офис в Милане, расположенный неподалеку от его собственного дома. А затем принялся разбазаривать миллионы — и это было только началом непристойного разгульного мотовства.

Купив себе реактивный самолет и приобретя репутацию расточителя, он получил от прессы прозвище «дорвавшегося до денег наследника» и продолжал загонять компанию в гроб. Не питавший уважения ни к верности, ни к опыту, он уволил многих старейших сотрудников компании, включая Руби Хамру. Затем сократил операции с франшизами и «упростил» делопроизводство организации, которая в тот год сообщила о рекордной прибыли в 63 миллиона долларов, при этом уничтожив огромную часть того предприятия, которое мой отец возводил на протяжении десятилетий.

Папа беспомощно стоял в стороне и смотрел на это систематическое четвертование бизнеса — его бизнеса. Затем Маурицио, который, по словам папы, страдал «катастрофической мегаломанией[84]», отрекся от сделки, заключенной ранее с Паоло; в обмен на долю Паоло в бизнесе он согласился предоставить ему автономию для создания собственных дизайнов. Последовали новые юридические сражения. Мой отец был вне себя. Он пообещал Родольфо на смертном одре, что приглядит за его единственным сыном и не подпустит Патрицию близко к семейным деньгам. Теперь, когда пиар-машина компании объявила ее практически «королевой Гуччи», ему казалось, что он подвел Фоффо.

Однако единственным событием, которое Родольфо приветствовал бы всей душой, было неожиданное крушение брака Маурицио. Бросив Патрицию — мать двух их дочерей, — он изгнал жену в один из принадлежавших им домов и публично унижал ее. Ей мало кто сочувствовал, но все подозревали, что она не из тех, кто тихо уходит со сцены.

Я была слишком занята собственными проблемами, чтобы беспокоиться о том, что происходило в Италии. В моем браке начинали проявляться признаки натянутости, и к тому времени, когда 2 июля 1985 года после трудных родов в нью-йоркской больнице «Гора Синай» родилась моя дочь Александра, я заподозрила, что между нами происходит что-то неладное. Андреа с сестрой приехали навестить меня, и мама тоже была рядом, однако ей пришлось спешно вернуться в Рим, чтобы быть с отцом, который пытался разобраться со своими пошатнувшимися делами. Мать оставалась ровно столько, чтобы увидеть внучку и сказать, какая она красавица.

Общество Сантино ее тяготило. «Этот мужчина тебе не подходит», — повторяла она, чувствуя, что он не подставит мне плечо, когда это будет по-настоящему нужно. Неудивительно, что он уехал через пару недель после ее отъезда, сославшись на дела на Сардинии.

Я провела в больнице десять дней, и мне потребовались еще долгие недели, чтобы оправиться от инфекции, полученной в результате кесарева сечения. Я была настолько слаба, что едва могла стоять на ногах, не то что держать на руках Александру. И жалела только о том, что рядом не было матери, которая могла бы обо мне позаботиться. К счастью, после отъезда Сантино меня выручала Андреа, и с помощью проверенной на практике книги специалиста-педиатра доктора Спока мы с ней кое-как освоили основы.

Когда в город вернулся папа — это произошло через пять недель после рождения внучки, — он тотчас сел в такси и приехал в мой лофт в Трайбеке — районе, который показался ему краем света. Пробираясь между мусорными баками и потогонными фабриками, он гадал, что, ради всего святого, здесь забыла его дочь. Однако когда он взял на руки Александру, все было прощено и забыто. Несмотря на то что он к тому времени уже десять раз становился дедом, теперь все было иначе. Моя мать говорила, что никогда не видела его настолько любящим, и Александра вызвала в нем такую нежность, с какой он не относился даже ко мне в детстве.

У нас с Сантино случались и хорошие, и плохие дни, но мы наслаждались ролью молодых родителей, наблюдая, как наша маленькая дочурка начинает познавать этот мир. И хотя мне очень нравилось быть матерью, я знала, что со временем вернусь к работе и, что еще важнее, буду рядом с отцом.

Он бы ни за что в этом не признался, но, думаю, все отчетливее ощущал, что сражается в заранее проигранной битве. Чем старательнее он цеплялся за власть, тем неуловимее становились его цели. Отказ от контроля был единственным способом выжить. Моя мать пришла к этому осознанию много лет назад, и он видел, что это принесло ей чувство умиротворенности. Он начал с бо?льшим интересом прислушиваться к ней, когда она говорила об освобождении, которое нашла в своих убеждениях.

Она, выросшая в среде ревностных католиков, никогда не сомневалась в существовании Бога, но все же по-настоящему так и не «договорилась» со своей верой.

— Я была верующей без религиозности, — рассказывала она моему отцу. — Верила, но без всякой страсти. А потом мой гуру рассказал мне: Бог во всем, что есть на свете, и я внезапно поняла истинный смысл его слов. Это вызвало во мне отклик.

Решив, что, наконец, настало время познакомиться с маминым гуру, отец полетел с ней в Лондон, чтобы они могли вместе пойти к учителю. К удивлению отца, этот душевный человек, индийский мудрец, сразу же завоевал его безоговорочную симпатию. «Вы должны молиться и молиться, а потом довериться результату», — советовал Сари Нанди. До их знакомства мой отец всегда бывал в церкви по воскресеньям и был религиозен — на свой собственный спокойный, неброский лад. Но с того дня и впредь он регулярно молился, часто заезжая в собор Св. Патрика на Пятой авеню, расположенный недалеко от его квартиры.

Казалось, его молитвы были услышаны, когда он обнаружил факты, способные переломить ситуацию. Помощница дяди Родольфо, Роберта, связалась с моим отцом, позвонив ему из Милана, и рассказала, что через два дня после смерти Фоффо Маурицио приказал ей подделать подпись своего отца на нескольких сертификатах акций компании GUCCI. Когда она отказалась, он заставил сделать это кого-то другого. «Подписанные» фальшивые документы освободили его от уплаты налога на наследство в миллионы долларов.

Папа пошел с этой информацией к флорентийскому мировому судье, который тут же секвестровал акции, пресекая дальнейшие интриги. После этого мой отец подал гражданский иск, утверждая, что его племянник завладел властью в компании «незаконными средствами». Маурицио категорически отрицал все обвинения, но не успел он опомниться, как был изгнан из Guccio Gucci SpA, вымостив тем самым путь для папы к возобновлению его нормальных функций председателя.

Из-за серии вывертов и хитростей, которые подхалимски пересказывала пресса, папа в последнюю минуту потерпел неудачу, а Маурицио сумел добиться отсрочки решающего заседания совета директоров. Мой отец приехал из Италии и столкнулся с завершающим актом предательства племянника: папин нью-йоркский кабинет в его отсутствие был обобран до голых стен, а его самого ожидало извещение об увольнении. Во всем мире на компанию GUCCI работали почти двадцать членов папиной семьи, но впервые за более чем шестьдесят лет он больше не был одним из них. Маурицио как глава американского представительства выпустил пресс-релиз, подтверждающий, что компания GUCCI «прекратила сотрудничество с Альдо Гуччи» и он больше не будет занимать в ней никакого положения.

Едва не обезумев, мой отец немедленно позвонил маме.

— Они отобрали все — все, Бруна! — рыдал он.

Не в силах его утешить, она призывала хранить веру, как советовал ему Сари Нанди.

— Мы должны молиться, Альдо, — настаивала она. — Больше мы ничего не можем сделать.