Воспоминания мамы о нашей жизни в Коканде

После поездки, длившейся более чем семь недель, мы выгрузились на железнодорожной станции города Коканд в Узбекистане.

Если 10 лет тому назад мы начинали свою жизнь в Харькове, то теперь нам предстояло освоиться в городе Коканде.

Город Коканд был еще до войны многонациональным. В нем, кроме узбеков и бухарских евреев, жило множество национальностей из европейской части страны. Это и русские, и татары, и армяне и даже немцы.

Сразу же после выгрузки мы пошли на эвакопункт, располагавшийся при вокзале. Зрелище было ужасным. В большом зале на полу, на своих узлах и чемоданах сидели измученные люди. Эти люди много дней ожидали, пока эвакопункт распределит их по колхозам. Антисанитария была жуткая. По полу ходили куры и клевали ползающих вшей. На такое ожидание мы согласиться не захотели и решили попытаться устроить свою жизнь самостоятельно. После регистрации в эвакопункте, мы с Аврумарном тут же пошли в город попытать счастья. Новый город был очень красивый, зеленый, похожий на европейский. Однако в нем вся жилплощадь была уже занята ранее приехавшими людьми. Но был еще и старый город.

По дороге в старый город зашли на базар, чтобы посмотреть, как обстоят дела с продуктами. Несмотря на то, что война уже длилась полгода, базар нас удивил своим изобилием. Полно в мешках риса, круп, муки. На прилавках и земле разнообразие овощей и фруктов. Наше счастье, что узбеки, в отличие от жителей других областей Союза, очень любили деньги. Когда мы перед этим проезжали по России, там продукты можно было приобрести только в обмен на вещи, мыло и все то, что можно было обменять.

Старый город резко отличался от нового. Вдоль улиц — сплошные глинобитные заборы. За ними виднелась зелень и постройки. По краям улиц канавы, по которым течет вода. Это арыки.

Сложность заключалась в том, что мы не разговаривали по-узбекски. И сказать что мы ищем комнату не могли. Спустя некоторое время мы встретили женщину, которая отличалась от узбечек. Эта женщина была татаркой и она немного говорила по-русски. Эта женщина в дальнейшем оказалась нашим ангелом-хранителем. Узнав, что мы безуспешно ищем комнату, она, несмотря на то, что шла по своим делам, вернулась с нами и повела нас к своей знакомой, у которой, по ее мнению, была свободная комната. Она представила нас как своих друзей и сказала, что она за нас ручается. (Как редко мы встречаем хороших людей. Очень жаль, что в этом случае мама даже имени ее не запомнила. Несмотря на то, что и в дальнейшем мы не раз прибегали к ее помощи).

Комната была очень запущенной и напоминала сарай. Не было ни дверей, ни стекол в маленьком окошке. Из мебели — два больших топчана. Дверной проем мы занавесили одеялом, а оконную раму заклеили газетой.

Эта комната, по тем временам, была для нас большой удачей — нам просто повезло. На радостях сразу же вернулись в эвакопункт за мамой, Фимой и Леней.

Для вещей наняли подводу. Но что это была за подвода? В маленькую повозку с двумя огромными колесами был запряжен осел, по-местному — ишак.

Первое, что мы сделали — все основательно помылись и переоделись во все чистое. Надо было начинать жить по-новому. Тут я вспомнила наш переезд из Добровеличковки в Харьков. Все повторялось снова.

Аврумарн устроился на работу за гроши в близлежащем колхозе, а мама оформилась в швейную артель швеей. Распределение работ было таким. Мама брала заготовки в артели и затем уносила готовую продукцию. Шила я на той швейной ручной машинке, которую утаила от Аврумарна при выезде из Харькова. Я как чувствовала тогда, что она еще долго будет нашей кормилицей. Я шила солдатские кальсоны из раскроя, который приносила мама. (Может и мне в Намангане потом достались кальсоны пошитые мамой).

Работа была адской. Шить для производства я не умела, а старая машинка все время рвала ткань. Так как план для меня был велик, я шила и днем, и ночью при плохом освещении, да еще при том, что правый глаз был слепым с детства.

Днем свет с трудом пробивался через небольшое окошечко. К тому же часть стекол была выбита и заклеена газетой. Сильные ветра Средней Азии то и дело рвали наши газетные заплаты на окне и ночью, после сильного порыва ветра, приходилось вставать и образовавшуюся дыру на время затыкать тряпкой, спасаясь от пронизывающего ветра и мириад комаров.

Ночью я шила при свете керосиновой лампы, стекло которой было тоже разбито и заклеено обрывком газеты.

Швея из меня была никудышная. И качество плохое, и план пошива кальсон я не выполняла. За мою позорную продукцию в артели отвечала мама. Ей часто приходилось уговаривать приемщика готовой продукции принять мои кальсоны по принципу «лучше не будет». При моей малой производительности и плохом качестве заработная плата была мизерной, а цены на продукты росли не по дням, а буквально по часам. Мы оказались на грани голода.

Однако, если человек ищет, то даже в самых безвыходных ситуациях находится решение. Так получилось и у нас.

До этого у нас главной едой был рисовый суп. Но к описываемому времени рис стал настолько дорогим, что мы перешли на затируху. (Затируха — это еда бедняков. Слегка смоченная мука на столе растирается руками, пока не образуются мелкие комочки разной величины. Затем эту массу всыпают в кипяток и получается суп — затируха).

Как-то раз мама, покупая на базаре муку, обратила внимание на то, как две узбечки вырывали друг у друга бюстгальтер, который продавала эвакуированная. И маму осенило! Она пришла домой и заявила: «Будем шить на продажу бюстгальтеры»!

Я распорола свой бюстгальтер и сделала из него выкройку.

Мы привезли с собой несколько отрезов для дамских ночных сорочек. Из них я и начала шить бюстгальтеры на продажу. Первые семь штук мама продала играючи. Нам опять подвалило счастье! У нас появились деньги.

Как же мы жили в первые месяцы эвакуации?

Надо отметить, что в Коканд мы прибыли в первых числах декабря и поступать в 10-й класс дневной школы Фиме было уже поздно, поэтому он поступил в вечернюю школу, где, несмотря на опоздание, хорошо учился.

Леня пошел учиться в первый класс в старом городе в школу с преподаванием на русском языке.

Главным источником калорий у нас был хлеб в виде местных лепешек, который продавался по карточкам в прикрепленном по месту жительства хлебном киоске. К сожалению можно было простоять в очереди всю ночь, а лепешек не получить.

Необходимо отметить, что все очереди в Коканде состояли из двух половин. Была мужская очередь и была женская. И еще. В очереди стоял «народ», а более состоятельные люди и знакомые продавщицы в очереди не стояли — это была местная «знать».

Продавщицу звали Абахан, но все в очереди ее звали Абахан-апа (то есть «сестра»). Вот эта «сестра» торговала так. Чужие для нее люди, включая нас, стояли тесно прижавшись друг к другу до самого прилавка, в то время как «знать» передавала продавщице через наши головы узелки, в которых были деньги и карточки. Продавщица таким же образом передавала им обратно хлеб. Знаменательно, что вся очередь безропотно поддерживала этот бессовестный транспорт денег, карточек и лепешек.

Я как-то раз не выдержала и сказала, что ее действия незаконны. На что она без раздумья ответила: «По закону работай ты!»

Хлеба-лепешек нам часто не доставалось и мы голодали, пока не появился узбек, который стал менять хлебные талоны на сахарную свеклу. Обмен для нас был выгоден. Мы стали варить компоты из свеклы и айвы. Мы уже не были голодными.

Остановлюсь еще на одной стороне трудностей нашего нового быта.

Отапливались мы железной печкой, подобной той, что стояла у нас в вагоне. Уголь продавали у железнодорожного вокзала. Расстояние до него от нашего дома было километров 6—7. Основным доставщиком угля был Фима, который нес его в мешке на плечах.

Еще о еде. Ели мы все из одинаковых эмалированных мисочек. Суп разливался по имеющейся на мисочках каемочке. Из своей порции Фима часто отливал Лене, мотивируя это тем, что тот растет. Также Фима приносил домой всю еду, которую выдавали иногда школьникам.

Запомнился такой случай, связанный с едой.

Однажды в предвечерний час мы сидели на веранде перед домом. Перед этим во двор упал подбитый ястребом голубь. Леня его похоронил и даже памятник ему соорудил из веточек. Позже он передумал. Пошел к маме и спросил, сварит ли она этого голубя? После того, как она согласилась, он извлек голубя из могилы. А мама сварила на всех «мясной» суп, и мы его тут же съели.

Хочется рассказать еще об одном экзотическом способе борьбы с желанием поесть. Во дворе рос хозяйский виноградник, но дети его не трогали. Рядом с нашим двором протекал большой арык, шириной метра два. На той стороне арыка росла ничейная шелковица и на ней висели большие черные плоды. Дети достали большие прутья камыша, расщепили его так, что можно было в расщеп захватить плод шелковицы. Часть, конечно, падала в арык, но часть все же попадала в рот. Вот такая была «рыбалка».

Я отвлеклась. Вернемся к нашим насущным делам.

А дела у нас были совсем плохие. Как-то хозяйка предложила нам полить ее огород из соседнего арыка за 400 грамм хлеба.

За работу взялись Аврумарн и дети. Хоть хозяйка была неплохим человеком, но огород она заставила просто залить, а Аврумарн и дети при этом были мокрыми с ног до головы. Детям это сошло, а у Аврумарна началось обострение его старой болезни — псориаза. Коротко опишу это обострение. Кожа набухает и покрывается образованиями типа рыбьих чешуек. Через некоторое время старая кожа, покрытая чешуйками, начинает отслаиваться и под ней начинает проступать новая кожа, розовая как у младенца. Временами эта новая кожа лопается, вызывая сильные боли. Ее надо смазывать. Что мы делали в Коканде не помню, а до войны Аврумарн смазывал эти места кремом под названием «Метаморфоза». Самое ужасное это то, что кожа слазила со всего тела, включая даже ступни ног. В это время он очень мерз и даже в жару ему приходилось одевать зимнее пальто, а руки он вынужден был перебинтовывать. Его боли я не в состоянии описать. Работать он конечно не мог. (Я тоже не могу описать переносимые отцом боли. Как-то у меня на одной из ног, после перенесенной мною какой-то болезни, на небольшом участке сошла старая кожа, а под ней появилась новая. При ходьбе появились сильные боли, которые я частично унимал, смазывая это место кремом. Так это ведь крошечный участок, а у папы облазило все тело. Просто человек в прямом смысле менял кожу. Но как это болезненно! И еще интересное наблюдение. Кожа на ступне была толщиной миллиметра 2—3).

В дополнение к мизерным заработкам Аврумарна у нас основным источником существования было шитье и продажа бюстгальтеров. Когда кончились привезенные из Харькова отрезы белой ткани мы стали покупать на базаре простыни. Но, как правило, простыни были так застираны, что сделать из них что-либо путное было невозможно. Однажды мы обратили внимание на то, что сделанный случайно черный бюстгальтер продался даже легче белого. Тогда решили перейти на производство черных бюстгальтеров. Стали покупать для производства старые застиранные простыни и шить из них бюстгальтеры. Красили же не простыни, а уже готовую продукцию с целью экономии краски.

Реализацией занималась мама и Леня. Мама, во избежание неприятностей, с небольшим количеством лифчиков уходила на базар, а Леня по мере необходимости подносил ей новые.

В базарные дни на большой площади собирались сотни людей и найти в ней маму для маленького Лени было очень тяжело. И здесь нашелся оригинальный ориентир. Мама познакомилась на базаре с супружеской парой по фамилии Остроброд из Киева, которые тоже шили что-то на продажу. Так вот, сам Остроброд был очень высокого роста. Выше его на базаре не было человека. Когда мама ожидала Леню с очередной партией товара, она не отходила от Остроброда. А Лене по этому «маяку» было легко найти маму.

Так мы и жили, пока не подошло время родов. В свое время я хотела сделать аборт. И когда я уже лежала на операционном столе, врач-гинеколог прогнал меня, заявив, что такие аборты делаются только за деньги. Так как денег у меня не было, то пришлось родить ребенка, которого назвали Геннадием, в память о моем дедушке Герше.

Накануне предстоящих родов я работала еще больше чем обычно. Надо было заготовить продукцию на несколько дней вперед. В самый последний день, вечером, я искупалась, если это можно было назвать купанием, помыла и расчесала голову.

В следующее утро, как только из-за снежных гор взошло солнце, мы с мамой пустились в путь. Идти надо было далеко, так как родильный дом был в Новом городе. Идти было тяжело и мы сели передохнуть на лавочке в городском парке. Красоту этого утра не опишешь. (Это было 15 июня 1942 года. Самое лучшее время в Коканде). Затем зашли попрощаться с Фимой.

В это время мы уже были прикреплены к хлебному магазину в Новом городе, а он пошел занимать очередь еще ночью.

В роддоме, часов в восемь, мама сдала меня медикам, а сама пошла на базар продавать нашу продукцию. Кстати, базар был недалеко, а сам Новый город был небольшим.

В 11 часов мама пришла в роддом и спрашивает, как себя чувствует очень худая женщина. А ей отвечают, что она уже благополучно родила нормального мальчика, причем весом 3 кг и 300 г. Будучи в утробе, он высосал из меня все соки. Родившись, он тут же потребовал еду. В больнице кормили неважно и все роженицы питались в основном передачами из дому. Леня приносил мне большие зеленые огурцы и немного хлеба. Новорожденному доставалось немного, так как я была постоянно голодна. Правда со мной в палате лежала польская еврейка. Между собой наши евреи называли польских евреев «дер пойлише», то есть польские. Это была очень хорошая женщина. Ей приносили большие хорошие передачи, так как семья ее была очень зажиточной по тем временам. Она меня и подкармливала. Эта семья имела ткацкий станок, и они вдвоем работали на нем. Их ткань приносила им большой доход. Они свою продукцию распределяли среди своих знакомых и те, реализуя ее, приносили им доход. Эта женщина пообещала мне, что в будущем она включит меня в число реализаторов по 10 метров в неделю и этим поможет нам материально. И действительно — это была существенная помощь. (Забирал маму с малышом я. Я даже помню, что стояла жара, и мы с мамой шли через пустырь, чтобы сократить дорогу).

Постели для новорожденного не было. И все же ему везло. Как-то мама увидела на базаре в продаже большое слегка поврежденное оцинкованное корыто. Это было большой удачей, так как узбеки такими корытами не пользовались. С какой радостью она несла с базара эту ценную ношу. Она просто светилась от счастья. Сейчас эту радость ни с чем даже сравнить нельзя. Это стало и кроваткой для ребенка, и купать его было в чем. Потом это корыто привезли в Харьков и оно еще долго служило нам.

Как только я вернулась домой из роддома, я тут же уселась за швейную машинку. Заготовленные мною до родов бюстгальтеры кончились, а есть надо было каждый день, а тут еще появился непростой едок. Наряду со всевозможными напастями нам иногда и везет. Так случилось и в этот раз.

За нашим арыком был двор очень зажиточного узбека, у которого была корова. Этот узбек немного говорил по-русски. Как-то раз мама, при встрече с ним, попросила его, чтобы он продал нам молоко в кредит до воскресенья для нашего малыша. В обмен на эту услугу она предложила ему что-нибудь пошить. Сосед не возражал и даже приказал жене дать нам не снятое молоко, как это обычно было принято.

Вскоре он принес нам работу. По неосторожности он прожег папиросой стеганную куртку, в которой ездил на работу. В куртке было два кармана. Я сняла один из них и его тканью заделала дыру. Заплату я прострочила точно так, как была прострочена и вся куртка. Так что получилось вполне естественно. Сосед был очень доволен работой. После этого у нас завязалась настоящая дружба. Временами он даже перебрасывал через арык дрова. (О топке. Основным видом топлива у нас в Коканде были стебли джугары. Джугара — это местное крупяное растение, что-то среднее между просом и гречкой. Джугару, купленную на базаре необходимо было перед варкой потолочь в ступе. Стебли джугары напоминали стебли подсолнечника. Это и было нашим топливом. Практически та же подсолнечная шелуха, что была до революции!)

Опишу еще одну попытку заработать хоть какие-то деньги.

Однажды я встретила земляка из Добровеличковки по фамилии Исаак Шифрин. В мою бытность в Добровеличковке он был кузнецом. В Коканд он приехал с женщиной, которая была ему не женой. Поговорив о том о сем, он предложил заняться совместно следующим промыслом. Купить овцу на паях, зарезать ее, продать и у нас несомненно появится прибыль. Я сомневалась в этом промысле. Но мне так надоело денно и нощно сидеть сгорбившись и безостановочно крутить ручку машины! Посоветовались дома решили рискнуть. После первой покупки дохода не оказалось. Нам, правда, досталась серая овечья шкура. Впоследствии мы подстилали иногда эту шкуру и хлебали на ней затируху. Исаак все же уговорил нас купить вторую овцу, ссылаясь на то, что первая была неудачной. На этот раз овца была и большой, и жирной, с хорошим курдюком (отложения жира в хвостовой части овцы). И снова — тот же результат. Никакой прибыли. А ларчик просто открывался. Соседка Исаака по дому, рассказала мне о том, каким он был компаньоном. Дело обстояло так. Исаак жил рядом с базаром, поэтому мясо овцы было логично оставлять у него перед продажей. И вот он часть этого мяса уворовывал. На такую подлость мы никак не могли рассчитывать. На этом наша «овечья» коммерция закончилась. Здесь мы оказались настоящими баранами.

А жизнь продолжается. У меня на груди образовался нарыв. Этот нарыв вылечил хирург, сын наших приятелей Остроброд.

Генка растет и хорошеет как куколка. Им любуется вся наша семья, в особенности Фима. Перед тем, как уйти по своим делам, он останавливается и любуется младенцем. Я же в это время была больше похожа на скелет.

Малыш тихо лежит в корыте и почти не плачет. Он сыт благодаря молоку соседа, которого между собой называем «дер мылыхыкер», что в переводе значит молочник.

Несмотря на то, что машина весь день безостановочно в работе, на деньги за проданные лифчики прожить невозможно. Суп теперь стоит 300 рублей. Попытались перейти на более доходное производство — на шитье стеганных курток, которые здесь назывались фуфайками и пользовались большим спросом. Делались фуфайки так. В раскрой между двух слоев ткани прокладывался слой ваты, и эта полость прострачивалась швами через каждые, примерно, 5 см. Дефицита ваты не было, а верх и подкладку делали из предварительно покрашенных простыней разного цвета. Невероятные трудности возникали при сшивании двух слоев ткани, да еще с ватой между ними. Машина и без того рвала и петляла на тонком материале для лифчиков. Тут-то мы с мамой почувствовали стоимость супа. В дополнение ко всему, узбек, который менял у нас не отоваренные хлебные талоны, перестал к нам приходить. А это было для нас существенным подспорьем.

Однажды уже было такое тяжелейшее состояние. Денег нет, топить нечем, муки нет. У Аврумарна сильнейшее раздражение псориаза. Хоть волком вой. И тут произошло то, что бывает только в сказке.

Фима взял наши, много раз проверенные еще в Харькове, государственные облигации и проверил их по-новому. И произошло чудо. Оказалось, что в свое время, мы, на наше теперешнее счастье, пропустили несколько выигравших облигаций. Всего на сумму 1000 рублей. Тут уж появилась и мука на затируху (стакан муки на кастрюлю для всей семьи), и топливо (стебли джугары), и опять радость жизни.

А затем происходит, как водится, второе чудо. По подсказке наших приятелей Остроброд, мама за бесценок закупила большое количество материала, списанного каким-то интернатом. Для нас это был настоящий клад. Мы перешли на пошив платьев для узбекских женщин. Фасон этих платьев не похож на фасоны европейских платьев. Причем у них имеется традиционный материал и расцветка. Так как у нас этого материала не было мы придумали с мамой свой фасон и назвали его русско-узбекским. Это было платье на гестке и с тремя пуговицами. Имеющийся материал красили в яркие цвета и наши платья пользовались большим спросом. Была бы только возможность шить.

Каким путем мы нашли адреса Лизы и Абрама, не помню. (В годы войны почта и Всесоюзное адресное бюро работали исправно).

Как видите, в эвакуации мы все время довольно успешно боролись за выживание. К тому же у нас в семье появился еще один, всеми обожаемый, малыш — Генка.

Но как-то приспособиться к таким тяжелым жизненным ситуациям удалось не всем. Больше всех страдали евреи — выходцы из Польши. Если мы, советские люди, привыкли к тяжелым жизненным условиям, включая и голод 1921 года, и голод 1933—34 годов, то «дер пойлишер» этого не знали. Несмотря на то, что многие из них приехали с капиталом (это и золото, и драгоценные камни, и дорогие вещи), большинство из них приспособиться к тяжелой советской действительности, да еще во время такой тяжелой войны, не смогли. Приспособились лишь очень и очень немногие из них, такие, например, как женщина с которой мы одновременно рожали. Но это были единицы. Большинство из них приспособиться не смогли и умирали катастрофически. Не зная даже русского языка, не то что узбекского, они и на самую низкооплачиваемую работу не могли устроиться. Они воровали на базаре по мелочам и их избивали. Я видела, как несколько человек «дер пойлишер» вырезали мясо из давно сдохшего осла. Это была жуткая картина. Им даже жить было негде. Многие семьи располагались у глинобитных заборов и там, опухшие, умирали. По просочившимся из горсовета сведениям только в нашем городе их умерло более 17 тысяч человек!

Пришла весна 1943 года. Погода солнечная. Еще не жарко. Вокруг все цветет. Наши дела идут неплохо. И на этом благополучном фоне в дом врывается беда. Фиму призывают в армию, а там и на фронт. А похоронок оттуда не перечесть…