Приезд мамы

Шел 1932 год. Маме без Лизы, только с четырнадцатилетним Абрамом, работать в колхозе было тяжело, да и ставили ее на непосильные для нее работы. И мы решили их забрать к нам в Харьков.

(Здесь, для вас , не знакомых с советской действительностью, необходимо мое разъяснение, так как мама не решалась оставлять письменные свидетельства о действиях властей. С тридцатых годов и до прихода к руководству страной Н.С.Хрущева в середине пятидесятых годов, в стране существовал строгий закон, запрещавший выдавать колхозникам паспорта, кроме тех кто поступал на учебу в высшие учебные заведения. А это означало, что колхозники превращались в крепостных или рабов, не имеющих права по собственному желанию или по семейным обстоятельствам покидать колхоз. Вот так мы жили, и все это было как бы естественным. Из этого следует, что описанное произошло до момента введения в силу этого закона, благодаря чему бабушке и семейству Бобеле удалось выехать из Добровеличковки и колхоза «Безвирнык»).

Когда мама приехала в Харьков, на железнодорожном вокзале маму встречал Аврумарн. Несмотря на все предосторожности, у них при выходе украли большую корзину с продуктами. В давке Аврумарн даже помог вору выйти с маминой корзиной.

И опять значительный ущерб для того времени пришлось пережить.

Теперь в нашей комнате уже жили шесть человек. Мне хорошо запомнились только пять, если так можно выразиться, спальных мест. У дальней от двери торцевой стены стояли две кровати. На одной мы спали с Аврумарном, а у противоположной стены кровать Фимы. Между кроватями проход был не более метра. За нашим изголовьем, ближе к двери была печь, а за ней до самой стены стоял комод. Так что вся левая стена комнаты была занята. У изголовья кровати Фимы, стоял наш большой обеденный стол и совсем у двери стоял наш старый деревянный диван с дырочками, на котором спала мама. На ночь ставили раскладушку для Абрама. Больше места не было. А где же спала Лиза? Ни я, ни сама Лиза вспомнить не смогли. С появлением Лени, обстановка еще более усложнилась. Вначале Леня спал в корыте, в котором я стирала. А позже пришлось Леню положить в Фимину кровать, а Фиму устраивали спать на обеденный стол.

(Со времени, когда меня переложили спать на стол, у меня сохранилось яркое, незабываемое воспоминание, которым я не могу не поделиться с вами. Это было летом, сразу же после рождения Лени, то есть мне было чуть больше 9 лет. В этот день мы весело с ребятами играли в переулке. Неожиданно, я обратил внимание, на проходящую мимо маленькую женщину, ростом меньше мамы, которая, надрываясь, несла, вернее тащила, огромный чемодан. Она тяжело шла, обливаясь потом и временами останавливаясь. Когда меня уложили спать на стол, я вспомнил эту женщину и подумал: «Вот эта женщина с таким трудом тащила этот тяжелый чемодан. А зачем? Ведь она все равно умрет». И мне так стало жалко эту женщину и вообще людей, что я разревелся. Естественно, родители повскакивали ко мне. Стали выяснять, что у меня болит? Стали меня успокаивать . Не мог же я им сказать, что у меня душа болит . Я был уверен, что они меня не поймут. Да и сейчас я в этом сомневаюсь. Что мне тогда было жалко эту женщину и вообще всех людей. Родители! Знайте, что дети порой размышляют и чувствуют не по-детски).

С приездом мамы и Абрама нам стало еще теснее в комнате…

И снова мама проявила себя. Она, впервые приехав в большой город, не растерялась. Очень скоро она устроилась на работу в трест «Харпромторг» продавщицей в галантерейном киоске. Киоск стоял на базаре, который назывался Заиковским, по месту жилого массива, где он был расположен. Киоском назывался маленький, отдельностоящий магазинчик на одного продавца. Мама торговала, а я выполняла роль заведующей. Получала товар в магазине на этом же базаре и на базе треста, а вот со сдачей денег было значительно хуже. Касса была одна на все магазины треста на базе центрального базара, и поэтому там всегда была большая очередь. В ту пору в торговле было очень много грузин (а в простонародье говорили, что торговлей занимались исключительно евреи), которые захватили лучшие торговые точки. В очереди, они как правило стоять не хотели, поэтому они заходили прямо во внутрь кассы. (Мама не развивает эту мысль, поэтому я ее дополню. В кассу, где хранятся большие суммы денег, так просто не войдешь. Надо было, чтобы тебя впустили. А это делалось не просто так. Эти люди давали взятки кассиру).

Мы же, стоящие часами в очереди, негодовали, а пожаловаться было некому.

Итак, все пристроены, жить можно — тем более, что по карточкам выдавали по 400 гр. хлеба, включая иждивенцев. (Следует пояснить молодому читателю, что значат слова мамы:».. по карточкам выдавали по 400 гр. хлеба». В это время в Украине был голод. Умирали от голода многие тысячи жителей села. Город же подкармливали. Вот вам и эти 400 гр. хлеба).

После демобилизации из армии, в Харьков приехал Боря Спектор — сын Зейды дер ковеля. Угол ему Аврумарн посоветовал снять у той же Цили Вертейм. Он так и поступил — и устроился на работу на тот же завод «Серп и молот», где работала Лиза. Интересна человеческая память. В настоящее время я с большим трудом запоминаю английские слова и тут же забываю, а вот дореволюционное название этого завода, то же из двух нерусских слов запомнила так, что и ночью бы сказала: «Гельферих-Саде». Спустя некоторое время, Боря в этой же квартире женился на Соне, одной из своих соседок. Рядом жили две сестры. Старшую, маленькую и худую, звали Ида, а младшую звали Соня. Соня была прямой противоположностью Иды. Она была выше ростом и очень толстой. Полнота ее была, очевидно, связана с тем, что она с трудом ходила из-за какой-то болезни в коленях. Соня была по-благородному очень красивой, образованной и умной. Она пыталась скрыть свою болезнь, но это ей плохо удавалось. Естественно, когда в Харьков приехала Ита — Борина мама, — она пришла в ужас, но было уже поздно — он был женат, а расторгать брак по еврейской традиции она не могла, да и не в ее это было силах.