Записки мамы о тяготах послевоенной жизни

Наконец, мы двинулись в дорогу. Пересадка в Ташкенте. А там в зале ожидания тьма-тьмущая народа, ожидающего посадку на поезд. Так как до нашей посадки было еще далеко, я решила хоть из окна трамвая посмотреть на город. Проехала по кольцевому маршруту, но мало что увидела.

Поездка домой была не столь длительной, как в эвакуацию, но все же долгой. Ехали мы в обычном плацкартном вагоне, в тесноте.

На больших железнодорожных станциях нам выдавали неплохой хлеб и даже иногда горячее. Я в душе даже хотела, чтобы эта поездка длилась как можно дольше, так как мы снова ехали в неизвестность, в разрушенный войной Харьков.

(От этой поездки мне запомнилась неимоверная теснота в вагоне. Я себе оборудовал спальное место под нижним трехместным сиденьем. Почти такое же, как в общежитии в Ташкенте под стульями корейца. Написал и подумал: вот я написал «корейца», а если бы кто-то другой написал «под стульями еврея» или еще хуже «жида». А как правильно?)

Куда же мы ехали? Втайне мы надеялись вернуться в свою оставленную квартиру. Наконец, мы выгрузились в Харькове. Харьков действительно был сильно разрушен войной.

Когда мы пришли в свой двор на Змиевской улице, то оказалось, что, как и следовало ожидать, наша квартира была занята нашей бывшей соседкой, и добровольно выселяться она не хотела. Пришлось подать в суд, так как другого выхода мы не видели.

Надо было временно где-то остановиться. В эвакуации были эвакопункты, где можно было некоторое время переждать, а тут их не было.

Единственное, что у нас было, — это адрес сестры жены Абрама Нины, которая уже успела вернуться в Харьков. Сестру звали Шура, ее мужа-портного звали Федя. У них была старшая дочь Сара и младший сын Фима. Жили они на Ващенковском переулке номер 6 в частном доме. И мы временно остановились у них. Хозяин дома — татарин, — жил отдельно, а комнаты сдавал в наем. Нам и в этот раз очень повезло. Рядом с комнатой Шуры пустовала полуразрушенная войной большая комната с четырьмя окнами. Два окна смотрели на переулок, а два окна во двор. Дом был деревянным срубом, но был обложен кирпичом. С хозяином мы быстро сговорились на условии, что отремонтируем комнату.

Аврумарн прямо сразу устроился снабженцем-лесозаготовителем в научно-исследовательский институт имени Мечникова. При поступлении на работу было оговорено, что институт поможет материалами для восстановления комнаты. Аврумарн в институте получил стекла и мы сразу застеклили окна. Мы комнату помыли, вытерли пыль, которая собралась за несколько лет пока квартира пустовала, да еще и без стекол в окнах. После такой косметики комната стала пригодной для жилья. Но оставалось большое неудобство, потому что нам надо было проходить через комнату Шуры.

Почти сразу прорубили дверь вместо одного из окон и организовали выход во двор. Так мы разрешили еще одну бытовую проблему.

Крыша в доме была металлической, но вся в дырках. Во время дождя нас просто заливало. Но и эту проблему Аврумарн с Фимой быстро решили.

(«Латание» происходило следующим образом. Папа с грудой тряпок и ведром с масляной красной краской (крыша была выкрашена когда-то в красный цвет) находился на крыше. Сверху маленьких дырок не видно. Для выявления их нужен был другой человек на чердаке. На чердаке свет проникал через даже малейшие дырочки. У меня была соломинка. Я эту соломинку просовывал сквозь отверстия. Соломинку обнаруживал папа и на это место укладывал обильно смоченную краской тряпку и как можно лучше расправлял ее. Залатанная таким образом крыша долго в этом месте не пропускала воду).

Можно было жить.

Но пришло время суда по нашему квартирному спору. У соседки, занявшей нашу квартиру, мужа убили на фронте. Мы судились за возврат нашей законной квартиры и нашей мебели.

Какой-то чиновник в суде сказал мне, что закон о возврате квартир распространяется только на лиц мобилизованных из этой квартиры. По его словам Фима не подпадает под этот закон, так как он был призван в армию в Коканде.

(Вот тот случай, когда мы сделали ошибку, не посоветовались с адвокатом. Уже значительно позже я узнал, что чиновник сознательно или несознательно, меня дезинформировал. В законе есть поправка для лиц, которые в момент оккупации не подлежали призыву, в том числе по возрасту. То есть закон по возврату квартир после оккупации распространялся и на меня).

Учитывая этот факт, а так же то, что комната на Ващенковском переулке была лучше, чем наша довоенная квартира, да и место ее расположения было лучше, мы прямо в суде заключили мирное соглашение. Квартира остается за соседкой, но она возвращает всю нашу мебель.

Она нам вернула обе кровати, платяной шкаф, которым я и сейчас пользуюсь и даже электрический счетчик. Единственное, что она не вернула, так это наш обеденный стол, который она сожгла во время оккупации. Действительно, в этом столе было много дерева.

Позже с помощью материалов института мы соорудили тамбур, а под ним еще и погреб с проходом в подвал дома.

Во дворе у нас был сарай для топлива и дворовая уборная. Итак, с жильем у нас все, слава Богу, наладилось. Жизнь, как зебра, состоит из белых и черных полос.

Только все, как будто наладилось, как сразу заболевают скарлатиной все трое моих детей. Подумать только! Детской болезнью, скарлатиной, заболевает Фима, только что вернувшийся из армии. Осмотрев больных, районный врач посоветовал обязательно положить в больницу Фиму и Геню, а Леня может перенести болезнь дома.

Но как их доставить в больницу? Теперь мы знаем о машинах скорой помощи, в конце концов есть личные машины и такси. А тогда? Аврумарну в институте дали подводу, с запряженной в нее огромной немецкой лошадью. Положили больных на подводу и повезли в нашу больницу в районе заводов. Там нас не приняли и направили в инфекционную больницу в совсем другом конце города. Попутешествовав с больными три часа, мы наконец сдали их в детскую инфекционную больницу.

(Когда нас оформляли встал вопрос в какую палату нас поместить вдвоем. Дело в том, что больница детская. Палаты были детскими и взрослыми. По возрасту Гене полагалась детская, но так как мы были вдвоем, то нас определили во взрослую. Я был доволен. Но на деле оказалось, что это не совсем хорошо. В детских палатах лежали малыши обоих полов, а во взрослых палатах девочки и мальчики лежали отдельно. Так что в моей «взрослой» палате самому старшему малышу было лет десять).

Дети болели по-разному. Геня болезнь переносил легче, чем Фима. Скарлатина ведь болезнь детская и дети ее переносят легче. Фима в больнице был единственный в его возрасте и болел тяжело с высокой температурой. Ему сделали укол в ягодицу, который осложнился и перешел в нарыв, который пришлось хирургически вскрывать.

Их палата была на первом этаже и я, маскируясь веткой дерева, могла их видеть. Я приносила хорошие передачи и Геня стал поправляться, как на дрожжах.

(В больницах в СССР всегда плохо кормили. И все, кто мог, носили еду больным из дому).

У него был прекрасный аппетит. Кровати его и Фимы были рядом и у них была общая прикроватная тумбочка, куда Фима укладывал мои передачи. Часто Геня ночью вставал, садился на пол, доставал что ему понравится из тумбочки и ел. Фима, конечно, видел его вылазки, но делал вид, что спит. Получив передачу, Геня и днем обращался к Фиме: «Фима, братик, ты не хочешь, так давай я съем».

Когда их выписали, Геня был как после санатория, а у Фимы — еле душа в теле.

Не успела закончиться эта беда, как на нас свалилась следующая. Явился претендент на нашу комнату.

Мы естественно не согласились и предъявили акт о полном восстановлении комнаты. Начались ссоры и оскорбления. Мы, естественно, боролись всеми силами, включая инвалидность Фимы, но, казалось, сила и закон были на стороне претендента. Дети были так напуганы, что при звуках шагов у дверей прятались под кровать.

На нас снова навалилась большая неприятность. От своей квартиры по незнанию мы отказались, а эту реально можем потерять. А где в разрушенном войной городе найдешь квартиру на нашу семью из шести человек?

Такие спорные дела должно был решать райжилуправление. А чтобы попасть к председателю очередь была такая, что у меня не хватает слов, чтобы ее описать. Она была и больше и более воинственна, чем очереди в эвакопунктах. На ум приходит очередь к председателю в эвакопункте Коканда. Там люди в очереди были пришибленные своим горем и спокойно ждали своей очереди, чтобы попасть в ближайший колхоз, который милосердно соглашался их принять.

В этой же очереди все люди, как один, были нервными, озлобленными и в спорных случаях готовы были пустить в ход свои кулаки или костыли. Несмотря на то, что я стояла в своей законной очереди, неоднократно слышались угрозы в мой адрес. Меня тянут из очереди, а я ухвачусь намертво за все, что было под рукой, и не даюсь. И так длилось с десяток дней и ночей. Но всему приходит конец.

Я попадаю в кабинет председателя по фамилии Однопозов. Это был дивный человек, не считавшийся со своим временем. Он принимал посетителей до глубокой ночи. (Это был демобилизованный офицер — инвалид войны, кстати, тоже еврей. Интересно, как сложилась его карьера, когда начался космополитизм, дело врачей и т. п. Ведь дело это, хоть и называлось «делом врачей», а касалось всех, абсолютно всех евреев, не зависимо от их служебного и даже партийного положения).

К приему у председателя я была хорошо подготовлена юристом, который и составил нам акт о восстановлении квартиры.

Однопозов внимательно изучил мои документы и надолго задумался. Затем он сказал: «Я хочу ваш вопрос решить на месте и совместно с претендентом. Приду к вам в шесть часов утра».

Стояла уже зима, но претендент пришел намного раньше назначенного времени. Во время ожидания Однопозова он замерз, — было слышно, как он бьет одну ногу о другую, — но в комнату не просился. Ровно в шесть пришел Однопозов. Осмотрев нашу комнату и семью, говорит претенденту: «Вот что товарищ. Вы оба воевали и имеете привилегии. Но передо мной семья в шесть человек, а ваша из трех. Мне для троих человек легче найти квартиру, чем для шести. Даю слово, что в самое короткое время найду жилье для вас. И прошу прекратить свои угрозы этой семье и оставить ее в покое».

Вот такие люди были в то тяжелое послевоенное время. И, действительно, этот претендент был опасной личностью, но нас он оставил в покое. Спасибо тебе, дорогой Однопозов.

А в дальнейшем наш претендент по фамилии Луговой, оказался очень опасным человеком. Между собой мы его звали «дер васер», то есть белогвардеец. Как-то он пришел со здоровым, как и он сам, приятелем и безо всяких слов выбросил на улицу семью из трех человек с мебелью из соседней комнаты в нашем доме. В дальнейшем мы от нашего хозяина дома узнали, что этот Луговой не имел права претендовать на жилье в нашем доме. Так как справку о том, что он до войны жил в этом доме, он получил с помощью угроз.

Сам же Луговой в приватной беседе с Аврумарном гордился тем, что он член партии, что он культурный человек, что читает газеты и даже ходит в баню. Вот таких сволочей было множество.

Снова беда нас припугнула, но обошла.

Надо было приняться за благоустройство нашего жилья. В комнате было холодно, несмотря на то что нам плиту сделал хороший печник. Сколько не топи, а в комнате холод и из окон капает. Надо срочно делать тамбур, так как мы входили в комнату прямо со двора.

В институте Аврумарну выделили бревна для постройки тамбура. Пока мы искали плотника, бревна сложили под окном. Так как лес был в большой цене, мы боялись за сохранность бревен. Несмотря на то, что я сплю чутко, я все же улеглась спать под окном, где лежали бревна. Среди ночи слышу шорох. Выглянула и — о ужас! Из двора уже уходит человек с нашим бревном на плече. Я в одной сорочке выскочила из комнаты с диким криком: «Стой! Неси обратно!». А он несет бревно и уже перешел переулок, а я с криком бегу за ним. Тут выскочили Аврумарн с Фимой и ему пришлось бросить бревно и спокойно уйти.

Вскоре мы пристроили тамбур и в комнате стало теплее.

Время вспомнить добрым словом семью Шуры Дубкиной, так как они, хоть и на короткое время, согласились принять нашу большую семью. Теперь, когда я пишу эти воспоминания спустя много-много лет, я понимаю что мы тогда были не достаточно благодарны этой семье. Что легко дается — не ценится.

Шура и ее муж Федя были очень непохожими людьми. Шура — замкнутая неулыбчивая женщина, а Федя был очень добрым человеком. У него на устах постоянно блуждала какая-то детская улыбка.

У них было двое детей. Старшую звали Ларой. У нее дурные склонности и она совершенно не чтит родителей. Учиться в школе не хочет. Младшему сыну, Фиме, тогда было лет шесть. Время было голодное и он наелся ядовитой травы дурмана, который рос во дворе и заболел. Он долго лежал в больнице на излечении, но от этой болезни так и не вылечился. Он остался каким-то заторможенным. Спустя много лет его все же призвали в армию. Служил он в охране заключенных где-то в Западной Украине. Во время его дежурства заключенные организовали побег и в перестрелке его убили. Вот как бывает у человека — не судьба!

Еще об одной соседке-татарке — вдове с шестью детьми.

Вот эта нуждающаяся женщина занимала две большие комнаты, одна из которых примыкала к нашей комнате и была даже между ними закрытая дверь. Как-то пришла она и предложила, чтобы мы у нее купили эту комнату. А она с семьей будет жить в оставшейся у нее второй комнате. Мы ей не доверяли и поэтому отказали. Она все же пришла второй раз и снова предложила эту комнату, так как ей очень нужны были деньги. Отдельно эту комнату она сдать не могла, так как у нее нет входа. Если мы откажемся, то она будет вынуждена продать обе комнаты, а сама с семьей переселится в сухой подвал под комнатами. Так что она просит нас согласиться. И мы рискнули.

Так нам буквально навязали большую светлую комнату. Мы и думать не могли о таком счастье. В двух комнатах у нас уже было 40 квадратных метров. Наше жилье в десяти минутах ходьбы от центра города. Еще ближе — базар, аптека и очень удобный транспорт. И это в разрушенном войной Харькове.

Опишу эту комнату, так как она этого заслуживает.

Дверь в комнату татарки заложили кирпичом и побелили. В этой комнате, в двух внутренних углах, были чисто белые кафельные зеркала от двух каминов. Зеркала были от пола до потолка с красивой ажурной отделкой. В комнате было два светлых окна, выходящих в переулок. Правда потолок весь в ржавых пятнах, так как крыша давно текла. Аврумарн крышу быстро починил, но отбелить потолок так и не удалось.

И мы зажили вольготно. Теперь мы уже не теснились.

Вскоре эта татарка снова пришла к нам с просьбой купить или найти покупателя на оставшуюся у нее комнату, так как ей очень нужны деньги, а сами они переселяются в подвал.

Однажды мама встретила нашего знакомого Абрашу Балина, у которого с семьей не было жилья, и он скоро вселился в эту комнату.

(Доброе дело бабушки откликнулось для нас и для меня ответным добром от Абраши. Но об этом позже. Не знаю чем занимался Абраша, но семья его жила всегда в достатке, в отличие от нашей, всегда прозябавшей.

Но сначала о комнате. Мы жили в двух светлых больших комнатах. Комната Балиных была небольшой и полутемной, так как дневной свет проникал туда через окно, выходящее в тамбур. У Абраши была очень красивая, полноватая, но очень больная сердцем жена Рахиль. У них было двое детей. Старшая Белла — ровесница Генки. А потом родился сын Миша.

Абраша и Рахиль делали очень много хороших дел для нас. Но у них сложилась печальная судьба! Сравнительно молодыми умерли Рахиль и Белла. Несколько позже погиб Абраша. Он утонул в маленькой речушке, которую буквально можно было перейти вброд. Это случилось на отдыхе. Переправу с берега на берег осуществлял паром. По какой-то причине паром перевернулся и Абраша, и еще двое утонули, так как не смогли вынырнуть из под него. А сын их, Миша, спутался с преступной группой воров на базаре и несколько раз сидел в тюрьме).