Воспитанница кардинала Виссариона

Виссарион не раз напоминал детям Фомы Палеолога о том, что они принадлежат великому народу. Он стремился вложить в их сознание мысль о необходимости сберечь память о погибшей империи, всеми силами храня и возрождая ее культуру и сопротивляясь турецкой угрозе. Виссарион мечтал воспитать юных Палеологов интеллектуалами и высоконравственными людьми.

Кардинал размышлял о них: «Пусть подумают об учении, чтобы в нем преуспеть. И пусть не думают, что они знатные: знатность без добродетели — ничто даже у тех владык, которые располагают большими владениями и властью, а тем более — у них, не имеющих ничего…»^{201} Дети Фомы — и в первую очередь его сыновья — были и для Виссариона, и для скитавшихся по Италии греков олицетворением надежды на сохранение памяти о Ромейской державе. Ученый грек Гермоним Харитоним, прибывший с Палеологами в Рим с Корфу в 1465 году, даже написал панегирик «деспотам ромеев» Андрею и Мануилу.^{202}

Однако Виссарион подчеркивал, что юные Палеологи в долгу перед приютившей их Римской курией. «Пусть не заносятся, пусть будут скромны и тихи… у них нет ни чина, ни имени, ни славы… они изгнанники, сироты, чужестранцы, совершенно нищие…»^{203} — не уставал повторять кардинал. Он был раздосадован тем, что еще по дороге с Корфу в Рим Палеологи вышли из церкви в тот момент, когда поминалось имя папы. В качестве наказания Виссарион заставил их выучить наизусть длинные извинения и произнести их, стоя перед папой на коленях.^{204}

Виссарион призывал наследников Фомы Палеолога почитать латинских священников и вообще римские порядки. В частности, он требовал от них оставить привычку носить восточные одежды и перейти на европейские платья. Виссарион был категоричен: если Палеологи не будут уважать «латинскую» веру, «им придется покинуть Запад».

Все эти идеи выражены в письме, адресованном наставнику детей Фомы. К сожалению, его имя до сих пор неизвестно. Но известно, что помощником наставника был доктор Критопул, ученый грек. Кроме того, у Палеологов стараниями Виссариона были собственные врач, учитель греческого языка (не исключено, что им был Гермоним Харитоним),^{205} учитель латыни, а также переводчик, чтобы в Риме они не испытывали сложностей в бытовом общении. К ним были приставлены также два католических священника: «ведь нужно, чтобы дети жили на латинский лад, как этого хотел и блаженной памяти их отец».^{206}

Виссарион советовал их наставнику обратить внимание на дисциплину, а также больше заниматься с ними грамматикой.^{207} К сожалению, Софья и ее братья едва ли походили на образованных аристократов с утонченными манерами, которыми издавна отличались представители императорской семьи. Виссарион печалился из-за невежества детей Фомы и их неумения вести себя в обществе. Но не стоит винить их в этом: детство Софьи, Андрея и Мануила пришлось на тяжелейшее время. В изгнании родители не могли наладить достойное обучение своих детей. И всё же на образованных римлян они производили впечатление скорее бедных провинциалов с дурными манерами, нежели полноправных наследников великой христианской державы…

Впрочем, дети Фомы в своей необразованности и «дикости» были не одиноки: таковыми являлось подавляющее большинство греческих эмигрантов. Утонченного интеллектуала Виссариона, всем сердцем любившего свой народ и свою погибшую родину, обуревал стыд за соотечественников. В одном из посланий к грекам кардинал с болью произнес: «Мы не только потеряли власть, но и вкусили рабства… У нас не осталось и следа ни премудрости, ни науки».^{208} Виссарион надеялся лишь на «добродетель, касающуюся нравов и делающую причастных ей людьми достойными и порядочными», которая издревле отличала греков.

Стараниями кардинала Софья и ее братья получили всё же некоторое образование. Дочь Фомы Палеолога умела читать и писать по-гречески и, надо думать, по-итальянски и по латыни. Но не стоит торопиться приписывать Софью к кругу просвещенных аристократов с широким гуманистическим и политическим кругозором. О том, насколько образование юных Палеологов было успешным, судить сложно. Ни за Софьей, ни за ее братьями не замечено какой бы то ни было «книжной деятельности» или стремления окружать себя действительно высокообразованными людьми. До сих пор не обнаружено ни одного автографа Софьи, хотя причина этого, по-видимому, в плохой сохранности архивов.

Из письма Виссариона становятся ясны подробности, касающиеся положения молодых Палеологов в Риме. На содержание сыновей деспота (в том числе оплату труда учителей) денег выделялось меньше, чем на содержание одного Фомы. Папа по-прежнему ежемесячно выделял семейству 300 дукатов, но кардинала Исидора в живых уже не было, а потому те 200 дукатов, которые он давал Фоме, его детям уже не доставались. Виссарион сообщал о том, как следовало распределить папские деньги: «Святейший папа желает, чтобы двести дукатов ежемесячно были поровну разделяемы между принцами, дабы расходовались на питание их и прислугу их — по шести или семи человек у каждого, а также на покупку и прокорм по меньшей мере четырех коней, на жалованье прислуге и на одежду принцев, чтобы одежда была красивой и чтобы еще оставалось кое-что у каждого на случай помочь, если заболеют, и для другой надобности. А остальные сто дукатов каждый месяц, или тысячу двести в год, дабы расходовались на каких-нибудь знатных лиц и достойных людей, которые бы с ними были, чтобы служить им, и сопровождать, и охранять…»^{209} Последние слова особенно значимы: Виссарион осознавал, что если у юных Палеологов не будет перед глазами положительного примера — людей, которые ежедневно смогут своим поведением направлять развитие детей в нужное русло, — все усилия, направленные на их образование, будут тщетны.

Итак, при Палеологах в Риме сохранялся небольшой двор, хотя их жизнь была достаточно скромной. Ядро двора составляло окружение семьи Фомы Палеолога, прибывшее в Рим с Корфу вместе с наследниками деспота. Одним из спутников Палеологов аристократического происхождения был наследник крымского княжества Феодоро (Мангупа) Константин, грек по происхождению.^{210} В число их приближенных едва ли входило большое число высокообразованных мужей, однако, разумеется, абсолютно безграмотных людей среди них было немного. Наиболее талантливые и харизматичные представители окружения юных Палеологов в Италии постепенно знакомились с ренессансной культурой. В Риме складывался круг тех, кто отправится с Софьей на Русь.

Двор юных Палеологов в Риме не стал гуманистическим центром, но был местом, куда стекались обездоленные греки-эмигранты в надежде на милости Римской курии. Папа был обеспокоен тем, что греков в Риме слишком много и если все они соберутся вокруг детей Фомы, как они когда-то собрались вокруг самого деспота, папа не сможет их содержать. Эта проблема особенно остро встала перед Андреем Палеологом в 1490-е годы, когда папы почти перестали выделять ему средства, а не нашедших себя греков вокруг него становилось все больше…^{211}

Сначала главным наследником Фомы считался его старший сын Андрей. Однако поведение Андрея и Мануила мало соответствовало надеждам Виссариона. В конце 1460-х годов, когда братьям было примерно по четырнадцать-пятнадцать лет, они «часто предавались распутству», порой не посещали мессы и много пили.^{212} Уже после того как Софья уедет в Москву, Андрея Палеолога навестит ученый грек Константин Ласкарис. Он будет поражен тем, что деньги, которые папа выделял на содержание «деспота ромеев», тратились на выпивку и проституток, а наследник тех, кто носил пурпур и шелк, «прикрывал свое тело лохмотьями за два сольдо…».^{213} Что ж, тяжелое детство и в особенности ранняя потеря родителей наложили на характер братьев негативный отпечаток.

Софья была более послушна и, хочется верить, не пошла по кривой дорожке, избранной ее братьями. Во всяком случае, источники не сохранили какого-либо осуждения ее поведения в 1460-е годы.

В первое время ее пребывания в Риме ни Виссарион, ни папа не видели ее роли в деле «спасения Византии». Более того, имеются некоторые данные, согласно которым в 1466 году (то есть в возрасте около пятнадцати лет) она была выдана замуж за человека из старинного аристократического рода Караччоло.^{214}

Присмотримся к этим известиям внимательнее. Согласно Сфрандзи, Софья была обвенчана папой Павлом II с этим Караччоло в мае 1466 года. Имя ее жениха источники не сохранили. В фамильных хрониках и документах обеих ветвей семьи Караччоло — римской и неаполитанской — никаких сведений об этом браке нет. Тем не менее в болонских хрониках, в которых речь идет о проезде Софьи через город в 1472 году, она названа «вдовой Караччоло».

Караччоло входили в тот же гуманистический кружок при арагонском дворе в Неаполе, что и некоторые близкие Виссариону и Софье Палеолог греки. Речь идет о Георгии (Юрии в русской традиции) и Дмитрии Траханиотах,^{215} которые оставят заметный след в истории России. Все это позволяет думать, что Софья действительно могла быть как минимум обручена с представителем клана Караччоло.

Но это полумифическое первое замужество Софьи если и имело место на самом деле, то сложилось неудачно. Ее жених (супруг?) умер вскоре после обручения (свадьбы?). И снова у ее покровителей возникла идея поскорее выдать ее замуж. Присутствие в Риме незамужней молодой женщины высокого социального статуса, но при этом совершенно нищей и беспомощной, создавало для курии лишние хлопоты. К 1468 году Софье было около восемнадцати лет — возраст, в котором аристократки того времени обыкновенно уже состояли в браке и имели детей…

Следующее предложение руки и сердца Софьи было сделано не без участия Венецианской республики. Именно в Венеции был разработан план женить на Софье короля Кипра Якова Лузиньяна, чтобы тот, помня о происхождении своей супруги, включился в борьбу с османами (Кипр в ту пору еще не был ими захвачен). Однако поначалу Яков отверг эту идею. Когда же в конце 1460-х годов он счел ее приемлемой, было уже поздно: вовсю шли переговоры о браке Софьи с московским великим князем Иваном III.