Под сенью Святого Петра

Обручение состоялось 1 июня 1472 года. В то время как Софья готовилась к необычной церемонии, к ней в дом на Марсовом поле пришла итальянская аристократка Кларисса Орсини, супруга Лоренцо Медичи. Ее сопровождал флорентийский поэт Луиджи Пульчи. Его перу принадлежит известное описание Софьи Палеолог.

Пульчи представил невесту Ивана III в самом невыигрышном свете. По его мнению, она была на редкость некрасивой и толстой: «Мы вошли в комнату, где торжественно восседала эта жирная масленица, и, уверяю тебя, ей было на чем восседать… Два турецких литавра на груди, отвратительный подбородок, лицо вспухшее, пара свиных щек, шея, ушедшая в эти литавры. Два глаза, стоящие четырех, с такими бровями и с таким количеством жира и сала кругом, что никогда еще реку По не запруживала лучшая плотина. И не думай, что ноги ее походили на ноги Юлия Постника… Я не знаю, видел ли ты когда-нибудь вещь, столь жирную и маслянистую, столь обрюзглую и мясистую и наконец столь смешную, как эта странная befania (уродливая ведьма, героиня итальянских народных преданий. — Т. М.)…»^{274}

Эта характеристика Софьи давно уже признана карикатурной. Флорентийцу Пульчи, видимо, просто хотелось «отработать» вполне определенный литературный образ. Вероятно, Софья была более полной, чем окружавшие ее итальянки, а просторные одежды еще больше добавляли ей солидности. Но справедливости ради заметим, что далеко не у всех итальянских аристократок того времени фигуры были идеальными.

Так, на полотне неизвестного ломбардского мастера начала 1470-х годов, изображающем Бону Савойскую, супругу миланского герцога Галеаццо-Марии Сфорца, хранимую святой мученицей (ныне этот портрет находится в экспозиции Кастелло Сфорческо в Милане), герцогиня предстает барышней с весьма пышными формами и отчетливым «вторым подбородком». Однако современники характеризовали ее как девицу удивительной красоты. Например, брат герцога описывал Бону так: «У нее, на мой взгляд, прекрасная фигура, отлично подходящая для материнства. Лицо не длинное и не широкое, красивые глаза, хотя они могли бы быть и потемнее. Нос и рот хорошей формы, прелестная шея, отличные зубы и изящные руки, но самое главное, у нее приятные манеры».^{275} Судя по портретам, пышностью форм отличались и супруга Франческо Сфорца Бьянка Мария, и многие другие жительницы Северной и Центральной Италии. Словом, Софья едва ли заслужила злобные насмешки Пульчи. Примечательно, что Кларисса Орсини не колеблясь называла ее «весьма красивой».^{276}

Позже, когда Софья уже отправится в Москву и будет проезжать через Болонью, в хрониках города будет записать что она была очень хороша собой, невысокого роста и что у нее была светлая кожа.^{277} Эти сведения вошли и в более поздние болонские хроники, составленные уже в XVI веке. Керубино Гирардаччи в своей «Истории Болоньи» отмечал, что у Софьи было «изумительное лицо с прекрасными глазами».^{278} В памяти римлян Софья также осталась как девушка «необычайной красоты»,^{279} хотя вероятно, что источник XVII столетия, содержащий эту характеристику, отразил процесс постепенной романтизации образа дочери Фомы Палеолога.

Думается, что размышления о том, насколько на самом деле красива была Софья, всегда будут носить субъективный характер, ибо, как заметил классик, «красоту трудно судить… красота — загадка».^{280}

* * *

День обручения — один из самых волнующих дней в жизни любой женщины. 1 июня в старой базилике Святого Петра собрались итальянские аристократы, а также многие греки, нашедшие приют на Апеннинском полуострове. «Епископ, имя которого не сохранилось, совершал эту блестящую церемонию. Многочисленное изысканное общество окружало принцессу. На первом месте выделялась королева Боснии Катерина, нашедшая в Риме убежище для своих несчастий, с тех пор как турки завладели ее государством…»^{281} С королевой были ее спутницы: Павла, Елена, Мария и Праксина. Эти дамы были, вероятно, единственными славянками, присутствовавшими на церемонии. Самые знатные жительницы Рима, Флоренции и Сиены присутствовали лично, кардиналы прислали представителей.

Среди незаурядных личностей, присутствовавших на торжестве, вероятно, была и гречанка Анна Нотара, дочь знаменитого византийского военачальника — мегадуки Луки Мотараса. Она мечтала о создании в Италии маленького независимого греческого государства. «С этой целью были к куплены развалины замка Монтакуто у сиенцев, и договор, заключенный с Сиеной 22 июля 1472 года, обеспечивал вольности будущей республики».^{282} Этот причудливый проект, однако, не имел никакого продолжения.

Можно думать, что на церемонии заочного обручения Софьи присутствовали и миланские послы при папском дворе — епископ Новары и впоследствии кардинал Джованни Арчимбольди, а также Никодим Транкедини де Понтремоли.^{283} В мае — июне 1472 года они находились в Риме. Есть достоверные известия о том, что они присутствовали на аудиенции, которую русские послы получили у папы: миланские представители отправили герцогу депешу с известием об этой аудиенции. Не очень близкая, но давняя связь младшей ветви династии Палеологов с двором герцогов Сфорца[3] позволяет предположить, что герцогу было любопытно, как проходило столь важное мероприятие.

Церемония заочного обручения была подробно описана присутствовавшим на торжестве ученым греком Феодором Газой в письме своему другу, гуманисту Франческо Филельфо, однако это письмо до сих пор не найдено. Сохранился только ответ Филельфо, где тот благодарил Феодора за занимательные подробности.

Известно, что во время церемонии внезапно обнаружилось, что у Ивана Фрязина — главного представителя московского князя — нет обручального кольца для Софьи. Иван Фрязин сообщил, что в русских землях нет обычая обмениваться кольцами при обручении, что соответствовало действительности. Примечательно, что в XVI столетии в России эта традиция уже получила распространение: «все женатые князья и их супруги носили обручальные кольца».^{284} Можно предположить, что такое изменение обычая было связано с казусом в Риме, хотя прямых доказательств этому нет.

В Риме обошлись без колец. Однако оправдания Ивана Фрязина показались подозрительными и вызвали сомнения в том, действительно ли он является представителем московского князя. Вероятно, в Риме было известно о древней практике Греческой церкви использовать кольца во время обручения: золотое для жениха и серебряное или железное для невесты.^{285} Впрочем, выгоды от заключения брачного союза Софьи с московским государем казались папе довольно большими, а потому эти подозрения никак не повлияли на судьбу брака.

Но и во всем остальном обручение Софьи с неведомым ей женихом проходило не совсем так, как обыкновенно проходили обручение и венчание греческих принцесс. Все было гораздо более скромно. Традиционно в Византии императрица «приобщалась всемогуществу вовсе не потому, что она жена императора, и вовсе не от супруга получала она как бы отображение власти…».^{286} Она была самостоятельной носительницей политической воли. Показательно, что в Византии бракосочетание следовало за коронованием, а не предшествовало ему. В этом смысле византийские традиции в римском сценарии были соблюдены: папа и кардинал Виссарион обставили дело так, что Иван III заочно был обручен не просто со знатной гречанкой-беженкой, а именно с представительницей императорского дома Палеологов. Вместе с тем обручение в Ватикане должно было стать гарантией сохранения Софьей католической веры. (Как дочь Фомы Палеолога, Софья считалась в Риме католичкой, хотя неизвестно, проводился ли — да и существовал ли? — какой-то обряд обращения ее из униатской церкви в римскую.)

В эпоху Средневековья и Возрождения заочное обручение было не таким уж необычным явлением, особенно если речь шла о представителях высшей аристократии или правящих европейских династий. Например, уже упомянутый миланский герцог Галеаццо-Мария Сфорца был заочно обручен с Боной Савойской. Тогда, чтобы устроить брак по доверенности, во Францию был отправлен брат Галеаццо-Марии Сфорца — Тристан. Занятная подробность: согласно обычаям той поры после церемонии представитель жениха должен был «прикоснуться к бедру невесты, лежащей в кровати, своей ногой».^{287} По крайней мере, Тристан подчеркнул в письме своему брату исполнение этого обычая. Остается только гадать, следовал ли этой традиции Иван Фрязин в случае с Софьей.

После обручения невесту Ивана III стали готовить к долгому путешествию в Москву. Приближенным Софьи надо было собрать вещи в дорогу, а папским чиновникам — разослать во все города, лежавшие на пути принцессы, грамоты о том, чтобы ее принимали с честью. Некоторые из этих грамот сохранились. Сравнение их показало, что различия между ними минимальны.^{288} Все сохранившиеся письма датированы 21 июня 1472 года и, по-видимому, составлялись единовременно. Русские летописцы отмечают заботу, проявленную папой, который «по всем градом послал листы своя, такъ же и по местом, ими же имъ ити бяше, дажь и до отчины великого князя до Пскова, а пиша им, что бы все князи земель тех и панове честнии и бискупи и вся земля, где ни приидет царевна, стречали бы ее, и чтили, и кормъ давали и подводы и проводники, и всем темъ, которые с нею идутъ, и до великого князя отчины. И по тем листом папежским елику честь вси земли ты въздаша царевне Софье и всем, иже бяху с нею».^{289} Это летописное известие представляет собой довольно подробный пересказ грамот Сикста IV.

Сохранившееся письмо Феодора Газы от конца июня — начала июля 1472 года, адресованное кардиналу Виссариону, проливает свет на некоторые детали подготовки поездки. Кардинала в то время не было в Риме: по поручению папы он вынужден был еще до обручения Софьи уехать во Францию, чтобы сподвигнуть «короля галлов» Людовика XI на войну против турок. Между тем организация брака была главным делом последних лет жизни Виссариона. Он тщательно продумывал многие детали этого союза, в том числе и то, кому из греков надлежало сопровождать Софью в дороге.

Феодор Газа докладывал своему покровителю, что «всё, что касается этого брака, он (Сикст IV. — Т. М.) совершил великолепно, как ты и желал».^{290} Но ученый грек сообщал и некоторые подробности, заставившие Виссариона беспокоиться. В письме говорилось, что ученый грек Афанасий Халкеопул, епископ Иеракский, не смог поехать на Русь вместе с Софьей, как предполагалось, поскольку в июне был сильно болен и слаб. Между тем его присутствие в кортеже Софьи было бы весьма кстати, поскольку «он был приветлив и легок в обращении с народами, через земли которых проходит путешествие». Феодор Газа подчеркивает, что «всё же до этого, пока был здоров, он заботливо и разумно всё устроил. И, полагаю, он принудил бы себя также и к выходу и попытался бы сопровождать (Софью. — Т. М.)… если бы не получал от царицы совершенно скудное и менее всего подобающее содержание. В самом деле: и средств на дорогу она дала намного меньше, чем достаточно, и, кажется, не очень-то обращала внимание на его советы…».^{291}

Последние слова многое могут прояснить в портрете Софьи тех дней. В преддверии дальней дороги она, по-видимому, была необычайно взволнована, а потому могла вести себя неоправданно грубо и дерзко. Нельзя исключать, что она действительно настояла на том, чтобы выделить меньше денег на дорогу сопровождавшим ее лицам. Но, вероятно, такое решение не было свидетельством ее природной скупости. Она беспокоилась о том, не станут ли выделенные ей на путешествие деньги последним ее имуществом… Дочь Фомы Палеолога, уже немало потерявшая и своей жизни, имела основания для таких страхов.

Аллегорическое изображение Фомы Палеолога (в центре), кардинала Виссариона (слева) и герцога Феррары Никколо III д’Эсте (справа). Пьеро делла Франческа. Бичевание Христа. Вторая половина 1450-х гг. Фрагмент

Константинополь. Миниатюра из «Книги островов» Христофоро Буондельмонте. Первая половина XV в.

Папа римский Сильвестр и император Константин. Фреска из церкви Четырех мучеников. Рим. 1246 г. Аллегорическое изображение так называемого «Константинова дара»

Мистра. Пелопоннес. Западный фасад храма Димитрия Солунского. Фото Г. Милле. Начало XX в.

Внутренний дворик одного из монастырей Мистры. Фото Г. Милле. Начало XX в.

Шествие волхвов. Беноццо Гоццоли. 1459–1460 гг. Фрагмент. Палаццо Медичи-Рикарди. Аллегорическое изображение юного Фомы Палеолога

Храм Святых Ясона и Сосипатра в Керкире, Корфу. Здесь была похоронена мать Софьи Палеолог Екатерина. Фото автора

Вид на селение Хломос, Корфу. Фото автора

Кардинал Виссарион. Надгробный барельеф из церкви Двенадцати апостолов в Риме

Дом кардинала Виссариона в Риме. Фото автора

Андрей Палеолог, брат Софьи. С фрески Пинтуриккьо во дворце Борджиа в Ватикане

Церковь Четырех мучеников в Риме. Здесь Фома Палеолог жил в первые месяцы своего пребывания в Вечном городе

Астролог Рафаэлло да Вимеркате преподносит гороскоп юному герцогу Галеаццо-Мария Сфорца. Книжная миниатюра. 1461 г.

Римский Форум. Фото автора

Бона Савойская, хранимая святой мученицей. Неизвестный художник. Начало 1470-х гг. Невеста миланского герцога Галеаццо-Марии Сфорца, так же как Софья, отличалась пышными формами

Папа Сикст IV благословляет Ивана III и Софью Палеолог. Вымышленная сцена. Фреска из госпиталя Санто-Спирито ин Сассиа. Рим. Около 1599 г.

Послы Ивана III по пути в Рим за Софьей исправляют имя папы в великокняжеской грамоте. Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI в.

Узкая средневековая улочка Флоренции. Фото автора

Общий вид Флоренции. Вдали виден купол собора Санта-Мария дель Фьоре, сооруженный Филиппо Брунеллески. 1436 г. Фото автора

Собор Сан-Петронио в Болонье — свидетель пребывания Софьи в этом городе летом 1472 года. Фото автора

Комплекс палаццо дель подеста и палаццо дель Ре Энцо в Болонье. На заднем плане — Торре дель Арренго, на которую Аристотель Фиораванти в 1453 году поднимал городской колокол. Фото автора

Корабль с Софьей едва не гибнет в сильный шторм в Балтийском море. Миниатюра Лицевого летописного свода

Папский легат Антонио Бонумбре несет латинский крест перед каретой Софьи. Миниатюра Лицевого летописного свода

Великий князь Московский Иван III. Рисунок тушью второй половины XIX в. Государственный исторический музей

Папский легат Антонио Бонумбре преподносит Ивану III дары от папы римского. Возможно, на миниатюре изображены шесть тысяч золотых дукатов, которые папа выдал Софье перед отъездом на Русь. Миниатюра Лицевого летописного свода

К тому же бюджет поездки действительно стал узким местом в ее организации. Феодор Газа сообщал Виссариону: «Не всё, что сделано тобою для невесты, сложилось успешно, однако я не хочу ни называть, ни винить никого из людей».^{292} По всей видимости, имелась в виду волокита, связанная с выделением средств.

Папские казначеи, ведавшие средствами на все еще готовившийся большой крестовый поход против турок, задумались над тем, какую сумму выдать воспитаннице кардинала Виссариона на дорожные расходы. Было решено просить деньги для Софьи у флорентийских герцогов Лоренцо и Джулиано Медичи. Герцогам было дано распоряжение выплатить в счет их прежних финансовых обязательств перед Римом 6400 дукатов. 4000 дукатов предполагалось отдать на расходы самой Софьи, 600 — на ее свиту, а 1800 дукатов «рачительная комиссия присоединила к своей кассе». Через неделю, впрочем, решением папы сумма была увеличена. Невесте Ивана III «предоставили 5400 дукатов и всё те же 600 на ее свиту»,^{293} то есть всего Софья получила 6 тысяч золотых монет.

Эпизод, когда папа Сикст IV вручает кошелек с монетами невесте Ивана III, запечатлен на одной из фресок в госпитале Санто-Спирито-ин-Сассиа в Риме. Сикст IV к 1475 году осуществил перестройку этого госпиталя и церкви, а потому именно там был создан цикл изображений всех добрых дел этого папы. Начатый в конце XV века, этот цикл был завершен только через столетие. Среди благодеяний Сикста IV числится и устройство брака Софьи с Иваном III. «Фрески эти в виде довольно узкого фриза распространяются полосой почти под самым потолком зала, аршин примерно 28 от пола; так как вдобавок они очень почернели, то снизу трудно что-либо в них рассмотреть».^{294}

В 1900 году Н. В. Чарыкову — русскому представителю при папском дворе — удалось с большим трудом договориться об организации фотосъемки этого изображения Софьи Палеолог. На сегодняшний день черно-белая фотография является лучшим воспроизведением фрески. Ее исследование, по существу, не продвинулось далее небольшой статьи Н. В. Чарыкова. Удивительно, но ни в одном из каталогов последних лет качественного цветного воспроизведения фрески обнаружить не удалось, хотя изображение было недавно отреставрировано.^{295}

Фреска, на которой запечатлена Софья, была написана позже большинства остальных — в 1599 году. На это указывают и ее стиль, и некоторые детали. Например, на ней изображен «головной убор часового папской гвардии, украшенный плюмажем».^{296} Сюжет фрески реалистичен и фантастичен одновременно. Сикст IV передает кошелек с деньгами коленопреклоненной Софье, рядом с которой художник изобразил… самого Ивана III! Рядом стоят Андрей Палеолог, деспот Эпира Леонардо Токко, а также другие вельможи и слуги. Думается, что за отсутствием цветного изображения этой фрески нелишне привести описание некоторых ее деталей, принадлежащее перу Н. В. Чарыкова:

«Короны на Софии и Андрее Палеологах, на Иоанне Васильевиче и на Леонардо Токко тождественны, с тем лишь отличием, что корона великого князя украшена по концам жемчужинами. Мантия Софии — синего цвета, а у великого князя — синяя с золотом; папа и кардиналы носят пурпуровые одежды; скамьи обиты голубой материей. Андрей Палеолог и Леонардо Токко одеты в светлое платье восточного покроя. На шее у них золотые цепи с медалями. Оба старца — на одно лицо и оба склонены в сторону папы в одинаковой иератической позе, изображающей благоговение и благодарность. Скипетры великого князя, Андрея Палеолога и Токко одинаковы. Склад лица и характер прически и бороды Иоанна III на рассматриваемой фреске сходны с теми же чертами изображения византийского императора Иоанна Палеолога на фреске Бенноццо Гоццоли во Флоренции (фреска „Поклонение волхвов“ из палаццо Медичи-Риккарди. — Т. М.)… Покрой же платья Андрея Палеолога и Леонардо Токко (длинная мантия с короткими рукавами) сходен с покроем одежды императора на той же флорентийской фреске, но мантия эта менее богата и без вышивок. Можно думать, что художник, которому пришлось в начале XVII в. изобразить рассматриваемую историческую сцену, заимствовал тип Иоанна Васильевича у Бенноццо Гоццоли, причем, в представлении римлян того времени, образ московского великого князя сливался… с образом императора Византии. Латинская надпись, помещенная под фреской, означает в переводе следующее: „Андрея Палеолога, владетеля Пелопоннеса, и Леонардо Токко, владетеля Эпира, изгнанных тираном турок, он (Сикст IV) одарил царским содержанием; Софии, дочери Фомы Палеолога, обрученной с князем русских, сверх иных даров, помог шестью тысячами золотых“».^{297}

К этому описанию остается добавить лишь то, что римляне и вообще итальянцы — и той поры, и более позднего и даже Новейшего времени — будут склонны видеть в Иване III наследника византийских императоров, их союзника и защитника от турок.^{298} В действительности же московские правители во второй половине XV — первой трети XVI века не собирались воевать с турками и, более того, не воспринимали себя однозначно преемниками византийских василевсов. Однако устойчивость исторического стереотипа необычайно сильна. Сохранилось примечательное свидетельство на этот счет. Максим Грек, ученый афонский монах, в прошлом гуманист, в одном из своих посланий Василию III, старшему сыну Ивана III и Софьи Палеолог, обращается к нему «Василие Иоаннович Палеологе»,^{299} указывая таким образом на его прямую связь с византийским императорским домом. Мечты и надежды Виссариона, выраженные и в его пламенных речах, и в его деятельности, равно как и острое переживание трагедии 1453 года, не могли не оказывать влияния на настроения греческих эмигрантов Рима и вообще Италии второй половины XV века. Их вера в помощь Москвы в деле освобождения их родины была велика. И Софья Палеолог со временем стала для них настоящим символом возрождения Византии.