2. Долгое плавание

В мае 1946 г. Центр уведомил резидента, что через три месяца я буду отозван в Москву и что моему сменщику уже оформляют выездные документы. Зина и я были очень рады этому. Мы заблаговременно начали собираться, заботясь прежде всего в шестимесячной Наташе, нашей дочурке.

В то время никакой техники с собой наши сотрудники домой не привозили: телевизоров и магнитофонов еще не было, холодильники только появились и были нам не по карману, об автомашинах никто и не думал. Учитывая тяжелое положение в стране, брали с собой главным образом продукты — муку, сахар, крупы, сливочное масло, консервы, а также отрезы на костюмы и платья, обувь для себя и в подарок.

Ради экономии валюты советское правительство не разрешало своим командированным гражданам добираться на иностранных трансатлантических лайнерах, а предлагало пользоваться советскими торговыми судами. В середине августа в Нью-Йорк прибыл пароход «Старый большевик». Через день в генконсульство пришел капитан, мой старый знакомый — Иван Иванович Афанасьев.

Узнав, что я собираюсь домой, он предложил мне места на «Старом большевике», который будет первым судном, направляющимся в Ленинград. До этого суда в город на Неве не ходили, так как Финский залив очищали от мин.

Наступил час отплытия. Буксиры вывели «Старый большевик» в океан. Пароход имел водоизмещение не более 10 000 тонн. Он вез трубы для первого в СССР большого газопровода Саратов-Москва. Трубами были забиты трюмы, они лежали пирамидами на палубе. Первую неделю плавания все чувствовали себя хорошо. Мы с женой много говорили. Как хорошо, если бы нам дали комнату! В трехкомнатной квартире у моих родителей площадью всего 24 кв. м. размещались семьи двух братьев, две сестры, мама и бабушка. Такое же положение было и у родителей жены. Иметь комнату со всеми удобствами стало нашей голубой мечтой. Получить такое жилье в послевоенной Москве было чрезвычайно трудно.

Неожиданно наше спокойное плавание кончилось. После обеда я обратил внимание, что моряки на палубе в который раз тщательно проверяли крепление труб, лебедок, шлюпок. Я спросил боцмана Петра Тимофеевича, чем вызван аврал?

— Разве тебе не сказали? Приближается сильный шторм, он дойдет до нас часа в 22.00–23.00. Иди в каюту и закрепляй свои вещи, — ответил боцман.

Перед ужином мы с женой и дочкой на руках вышли на палубу. Темнело. Океан по-прежнему оставался спокойным. Небо покрыли темно-серые тучи. Лишь далеко на западе светила оранжевым мутным светом нижняя половина диска солнца, верхнюю затянули облака. Создавалось впечатление, будто в небе висела большая матовая полусферическая люстра, от которой на гладь океана отсвечивали желтые лучи. Кругом было сумрачно.

Во время ужина все притихли. Неожиданно налетевший порыв ветра обдал всех мелкими брызгами. Кто-то сказал:

— Начинается.

Началась схватка «Старого большевика» со свирепой стихией. Временами судно, используя мощь своих машин, натужно карабкалось вверх на набегавшую волну. В эти секунды корпус его дрожал от перегрузки. Что-то потрескивало, передвигалось по палубе, в каютах. Порой казалось, что судно не выдержит и развалится на части. Потом, забравшись на вершину «девятого вала», судно на мгновение как бы останавливалось, облегченно вздыхая, а затем, сорвавшись с гребня, со страшным грохотом падало в морскую пучину.

Такая изматывающая качка — медленный подъем судна на гребень волны и затем стремительное с грохотом падение — продолжались всю ночь.

Самочувствие было скверное. Многих мучила морская болезнь. В течение ночи, держась за поручни, мы несколько раз выходили, чтобы привести себя в порядок и умыться. И только малышка Наталья спала беспробудно. Качка измотала нас весьма основательно. Около шести утра забрезжил свет, и мы в иллюминатор могли увидеть, что творится в океане. Пришла официантка, пригласила на завтрак, сказав, что в качку обязательно надо есть и лежать в постели. Шторм продолжался, но стал как-то меньше на нас действовать: то ли затихал, то ли мы к нему привыкли.

Обед прошел в нормальной обстановке. Стол был накрыт мокрой скатертью, чтобы на ней не передвигалась посуда. Первое подавали в алюминиевых кружках. Моряки держались бодро, по-боевому. Я зашел к капитану, и Иван Иванович рассказал:

— Ночь была кошмарная. Боялся, что газовые трубы разорвут тросы, которыми их закрепили, и снесут все надпалубные постройки, в том числе штурвальную рубку, а уж тогда пиши пропало. Но, кажется, пронесло, — и капитан плюнул через левое плечо.

Дальнейшее плавание проходило без каких-либо особых приключений, однако путь судна был очень долгим. Оказалось, что из-за большого числа плавучих мин в Северном море корабль шел мимо западного побережья Ирландии, к югу от Англии, через Ла-Манш, вдоль северного побережья Франции, через Кильский канал.

При входе в Кильский канал мы с удивлением наблюдали, как на «Старый большевик» поднялись два пожилых немецких лоцмана. Мы все еще видели в немцах врагов. Лоцманы отдали честь первому помощнику и направились с ним к капитану. Через некоторое время они прошли к штурвальной рубке, и наше судно взяло курс на Ленинград.

Завидев советский флаг на нашем корабле, некоторые молодые немцы — парни и девушки — подбегали к краю воды, выкрикивали ругательства и грозили нам кулаками. Один из лоцманов что-то говорил им, видимо, урезонивая. После того как лоцманы, выполнив свои обязанности, собирались покинуть корабль, капитан угостил их обедом с вином и дал им по блоку американских сигарет.

В первых числах октября 1946 г., на 19 день плавания «Старый большевик» прибыл в Ленинградский порт. Зина и я с дочкой на руках молча стояли у перил палубы и смотрели на родную землю. Дул холодный, пронизывающий ветер. Я с палубы видел портовых рабочих, которые подгоняли подъемные краны, спускали трап. На судно поднялись пограничники. На рабочих были надеты телогрейки и стеганные ватные брюки, сапоги, шапки-ушанки — атрибуты военного времени. Я сразу подумал: «Вот эти герои, рискуя жизнью, преодолевая неимоверные трудности, разбили врага, защитили Ленинград, Родину, честь и достоинство советских людей, в том числе меня».

Меня охватило сложное чувство: с одной стороны, беспредельная благодарность к этим людям, а с другой — чувство вины: ведь я не был на полях сражений. Это чувство не покидало меня долгие годы. Не знаю, от холодного ветра или от чего другого, но на мои глаза навернулись слезы.

В Москву поезд прибыл в 10 утра. Встреча была очень волнующей. Я не видел своих родных почти 6 долгих, трудных, страшных лет. За это время умер отец, брат Геннадий потерял на войне ногу, сестра Аня тяжело болела туберкулезом. На платформе меня встречали мать, брат Борис и сестры Тася и Аня. Все худые, с ввалившимися глазами, в сильно поношенной одежде. Встречали нас также мать и брат Зины, которых я увидел впервые, а также товарищ из нашей службы.

С вокзала нас отвезли на служебной полуторке на Малую Лубянку, где мы стали ждать номера в гостинице. Почти весь день мы просидели в кабине грузовика. Все гостиницы оказались забиты, достать номер не представлялось возможным. Часам к восьми вечера нам дали ключи от чужой бронированной комнаты (хозяева — сотрудники нашего управления — были в длительной командировке) в доме у Калужской заставы, и мы направились туда. Комната оказалось теплой и довольно большой. В трехкомнатной коммунальной квартире со всеми удобствами, кроме нас, жили еще две семьи, которые тепло нас приняли.