2. Школа особого назначения

На пятом курсе к нам стали часто наведываться представители военных академий — отбирать подходящих для них кандидатов. Прежде всего они беседовали с руководством института, с членами парткома и комитета ВЛКСМ, в частности, со мной как с членом комитета ВЛКСМ, отвечавшим за военно-физкультурную работу, и просили, чтобы я порекомендовал политически надежных, физически здоровых и способных студентов. Я давал такие рекомендации. Интересовались также и мною. Однажды меня вызвали в ЦК ВКП(б), где беседовали о возможности «перехода после окончания института на важную работу», характер которой не раскрыли. Я ответил: «Если вы считаете, что я подхожу для вас, я не возражаю». О разведке я тогда ничего не знал.

Сдав досрочно экзамены за пятый курс и пройдя преддипломную практику, в мае 1939 г. я уехал по путевке в дом отдыха в Геленджик. Это был первый отпуск в моей жизни. После отпуска я намеревался взяться за написание дипломной работы. Прошла половина срока моего пребывания в доме отдыха, когда в доме отдыха ко мне подошел неизвестный товарищ, показал документы местных органов НКВД и сказал, что мне нужно срочно выехать в Москву, где меня зачислили в специальную школу. Я объяснил этому товарищу, что пять лет не имел отпуска и хотел бы пробыть здесь до конца, т. е. еще 12 дней. Тем не менее через пару дней он снова появился в доме отдыха. На сей раз он пригласил меня на беседу в кабинет директора, где за столом сидел мужчина в военной форме. Это был начальник местного отделения НКВД. Он говорил с сильным грузинским акцентом.

— Вот что, надо срочно ехать в Москву, — сказал он строго тоном, не допускающим возражений.

Но я категорически отказался выезжать в Москву, не зная, куда и зачем меня вызывают. Грузин сверкал огненными очами и возмущался моим отказом. Он даже угрожал, что по возвращении в Москву у меня будут большие неприятности. А я спокойно прожил в доме отдыха до конца срока и об «ожидающих меня неприятностях» не думал, полагая, что из института меня не исключат, а в худшим случае, думал я, работая слесарем, я всегда заработаю 150–170 рублей в месяц.

В Москву я возвратился в воскресенье. Как только я вошел домой с чемоданчиком в руках, на лицах матери и отца я прочитал страх и удивление.

— Что случилось, сынок? — изумленно спросил отец.

— Ничего не случилось, — ответил я.

Оказалось, дней десять тому назад к ним приходил какой-то мужчина и интересовался, когда я вернусь приеду. С тем пор в конце нашего переулка не раз останавливалась черная «Эмка». Из нее выходили мужчины и спрашивали у жителей соседних домов, не появлялся ли Александр Феклисов. Соседи, и особенно соседки приходили к моим родителям со словами: «Разыскивают вашего сына». Об этом знали все жители 12-го Рабочего переулка. Они гадали, почему разыскивают Сашку.

— Наверное, что-нибудь натворил, — говорили они.

Пока я заверял родителей в том, что никакого преступления не совершал, в квартиру вбежали моя сестренка Аня с подружками и испуганным голосом прошептала:

«Чужой дяденька опять остановил черную автомашину и идет за Сашкой». На пороге стоял неизвестный мужчина лет сорока, высокого роста, с редкими курчавыми волосами, орлиным носом, в пенсне, с пристальным, суровым взглядом. Он спросил:

— Где Александр Феклисов?

— Это я.

Неприятный холодок пробежал у меня по спине. Он мне сказал, когда мы вышли во двор, мужчина сказал, что я зачислен в школу особого назначения (ШОН) на один год, и там я буду не только учиться, но и жить.

— Так что бери мыло, зубную щетку, порошок, пару нижнего белья. И поехали.

Я возвратился домой и сказал, что меня принимают на работу и что мне нужно срочно ехать. А вернусь я через неделю. Вся семья — от дедушки с бабушкой до младшей сестренки, которой уже исполнилось 14 лет, молча смотрели, как я перекладывал из чемодана в портфель незатейливые вещи. Все скорбно молчали и попрощавшись с родными, я ушел с незнакомцем.

Мы поехали по Горьковскому шоссе и скоро прибыли в Школу, находившуюся в Балашихе. Мужчина по фамилии Шматько, который привез меня, представился как комендант объекта, и показал комнату, где я буду жить вместе с другими товарищами, классы, столовую и территорию.

— Оставайся тут ночевать, — предложил он. Я ему объяснил, что предпочел бы сейчас вернуться домой и успокоить своих родных.

— Утром приду, — пообещал я. Шматько согласился.

Когда я возвратился домой, родные вздохнули с облегчением. Родители, стали меня расспрашивать о том, какую работу мне предложили. Я ответил, что берут меня радиоинженером на секретную радиостанцию, а в чем будет заключаться работа, я пока и сам не знаю. После ужина я пошел на лужайку, где мы всегда играли в футбол. Друзья удивились: «Сашка, ты откуда? Говорят, тебя арестовали и увезли на машине». Я сказал, что устраивался на работу радиоинженером.

В то давнишнее воскресенье я еще не осознавал, что мобилизация в органы госбезопасности резко изменит мой образ жизни, оторвет меня от родных мест, от родных и друзей, среди которых я вырос и направит мою жизнь и работу по новой, хотя и сложной, но интересной дороге, откроет мне перспективы и горизонты, о которых я даже не мечтал.

Условия и обстановка в ШОН оказались для меня непривычными. Школа размещалась в добротном, небольшом деревянном двухэтажном доме, стоящем в лесу; ее территорию была огорожена забором. На верхнем этаже располагались пять спальных комнат, душевая, зал для отдыха и игр, а на нижнем — два учебных класса и столовая. Спальные комнаты были большие, в них находились два стола для занятий, две роскошные кровати с хорошими теплыми одеялами и два шкафа для одежды. Перед кроватями лежали коврики. Комнаты содержались в идеальной чистоте. По сравнению с обстановкой, в которой я жил дома, где зимой спал на сундуке за печкой, а летом — в сарае на дровах, новые условия казались райскими. Как и другие девять слушателей, я оценил по достоинству трехразовое вкусное и сытное питание, — в МИИСе столовой не было, и там обычно мой обед состоял из банки баклажанной икры или фаршированного перца, полбуханки черного хлеба и двух-трех стаканов чаю.

Коренным образом изменился и мой внешний вид. В годы учебы в институте я обычно носил казенный лыжный костюм и лыжные ботинки, и у меня было на все случаи жизни заношенное демисезонное пальто. В ШОН нам выдали по хорошему новенькому пальто, шляпе (до этого шляп я никогда не носил), костюму, ботинкам, сорочкам. Нам также ежемесячно платили 500 рублей. Когда я, одетый с иголочки с ног до головы, пришел в субботу домой, мои родители ахнули от удивления. Отец и мать были несколько обескуражены. Еще через неделю, в субботу, я дал матери 400 рублей. Она, как обычно, взяла деньги, не считая и спросила: «Шура, достаточно ли оставил денег себе?». Утром в воскресенье за чаем мои родители пристально смотрели на меня и внимательно слушали каждое мое слово. Отец, волнуясь, сказал:

— Сынок, нас очень беспокоит, что у тебя появились большие деньги. Ты хорошо одеваешься и не бываешь дома целыми неделями. Не стал ли ты заниматься какими-либо нечестными, черными делами?

Такого я не ожидал. Я попытался убедить родителей, что никакой «черной деятельностью» я не занимаюсь, что работаю радиоинженером в важном секретном научно-исследовательском центре, находящемся за городом, и, чтобы не тратить много времени на дорогу, живу там в общежитии. Но я чувствовал, что не смог их убедить. Потом я догадался показать родителям карточку кандидата в члены ВКП(б), где указано, с какой суммы я плачу взносы. Хотя мои родители были беспартийными, но записи в кандидатской карточке убедили их в том, что я веду честный образ жизни.

В нашей Школе училось всего десять слушателей. По своему социальному происхождению все были детьми рабочих и крестьян, мобилизованными в органы госбезопасности после окончания технических вузов. Тогдашний начальник разведки Павел Михайлович Фитин набирал кадры главным образом из числа молодых людей, окончивших технические вузы. Он считал их более трудолюбивыми и изобретательными. Выпускников же гуманитарных вызов, по его убеждению, учили лишь «зубрежке и болтовне». Годичная программа Школы включала в себя изучение иностранных языков, спецдисциплин, отдельные вопросы истории ВКП(б), страноведение.

Ежедневно было 6 часов занятий. Обычно первые три урока отводились иностранным языкам. Пять слушателей изучали английский, трое — французский и двое — немецкий. Все начинали с азов, ибо в технических вузах в то время иностранные языки преподавались крайне слабо. Из спецдисциплин входило изучение теории разведки для всей группы, а также радиодело для одной группы и вопросов документации — для другой.

Основным методом обучения были беседы, проводившиеся практическими работниками разведки и контрразведки. На курс теории разведки отводилось около 50 часов. Нас учили основам контрразведывательной работы, уходу от наружного наблюдения противника. Мы изучали методы вербовки, постигали, как работать и организовать связи с агентурой.

Я изучал радиодело: как самому собрать передатчик и приемник, как организовать и поддерживать двустороннюю радиосвязь.

Много часов отводилось на обучение передаче на телеграфном ключе и приему на слух цифрового и буквенного текста по азбуке Морзе. Я понимал, что меня и еще нескольких ребят готовили для работы в качестве разведчиков-радистов.

Время от времени к нам наведывался начальник разведшколы Владимир Харитонович Шармазанашвили. Его постоянное рабочее место находилось на Лубянке, но по мере необходимости он приезжал к нам.

Добиться успеха в освоении английского языка мне помогла Лида, наш педагог, кандидат филологических наук, преподававшая этот язык в Московском институте иностранных языков. Ей тогда был 31 год. Лида была выше среднего роста, стройная, симпатичная женщина с красивыми темно-русыми волосами, которые она убирала в пучок. Одевалась она элегантно, у нее были прекрасные ухоженные руки. Но главные ее достоинства: высокая образованность, культура и вежливость.

Раз в неделю Лида проводила консультации. Во время одной из них я сидел за столом напротив Лиды и, любуясь ее руками, сказал: «Какие красивые у Вас руки!». Она ответила: «Александр, ваши руки также очень красивые». Затем мы приложили наши ладони и стали сравнивать, чьи руки красивее. Это было началом наших дружеских отношений. На одной из следующих консультаций Лида сказала, что у нее есть лишний билет на воскресную лекцию в МГУ выдающегося профессора-шекспироведа М. М. Морозова о жизни и творчестве Уильяма Шекспира и пригласила пойти с ней. Профессор читал лекции на отличном английской языке, и Лида считала, что мне будет полезно послушать его. Я с удовольствием принял предложение.

Я прослушал с Лидой в МГУ пять лекций, на которых разбирались самые известные пьесы английского драматурга. Видя мою недостаточную образованность, Лида тактично приглашала меня почти каждую неделю посмотреть спектакль какого-нибудь английского драматурга. Она приносила из своей домашней библиотеки сборники коротких рассказов Моэма, Голсуорси, О.Генри, Мопассана и других иностранных писателей, с творчеством которых я в ту пору был не знаком, на языках авторов. Иногда мы ходили в рестораны, танцевали. Я часто бывал у Лиды дома. Мы полюбили друг друга, и наши отношения стали близкими.

По настоянию Лиды во время наших встреч мы разговаривали только по-английски.

В середине августа Лида в конце особенно теплой встречи сказала мне:

— Саша, ты очень порядочный, умный, здоровый мужчина. Я искренне люблю тебя. Но я понимаю, что не совсем подхожу тебе в жены… Саша, скоро я выхожу замуж за разведенного профессора, который старше меня на 10 лет. Я встречаюсь с тобой, потому что хотела стать женщиной, приобрести опыт замужней жизни. Надеюсь, что и ты получил практические навыки, как ухаживать за женщинами. Это может пригодиться тебе в будущем. Через десять дней мой жених приезжает из Крыма, и я должна привести себя в надлежащую форму. Эта наша встреча — последняя.

Ласкаясь, мы пожелали друг другу всего самого хорошего в жизни. Лида пожелала мне найти хорошую жену, а также успехов в моей важной и опасной работе. Она проводила меня на улицу.

Выйдя из дома, мы остановились. Пристально глядя мне в глаза, Лида сказала:

— Саша, если ты окажешься в трудном положении, пожалуйста, вспомни обо мне, и ты найдешь правильный выход из него.

Я поблагодарил Лиду за добрые пожелания, за то, что она научила меня говорить по-английски, значительно повысила мой образовательный и культурный уровень, и обещал вечно помнить ее.

Из десяти слушателей, окончивших разведывательную школу, в разведку взяли шестерых.

После окончания Школы нам предоставили месячный отпуск. Я провел его в Москве. Отсыпался. Помогал родителям по дому. Привезли два воза хороших березовых и сосновых дров, которые я вместе с отцом и братьями колол и укладывал в сарай, складывал в аккуратные ряды вдоль забора на дворе и накрывал старым кровельным железом. Чинили и красили крышу над нашей квартирой. В свободное время читал.

Меня зачислили в американское отделение.

В 1940 закордонную разведку вел 5-й иностранный отдел, в котором имелись следующие малочисленные региональные и функциональные отделения и группы:

— три европейских,

— американское,

— дальневосточное,

— ближневосточное,

— информационно-аналитическое,

— оперативно-техническое,

— кадровое,

— финансовое,

— хозяйственное.

Всего в центральном аппарате разведки, включая секретарей и машинисток, работало не более 120 человек.

Во главе разведки стоял Павел Михайлович Фитин, стройный, спокойный, импозантный блондин. Он отличался немногословием и сдержанностью. Начальником моего отделения был Федор Алексеевич Будков. Все отделение, кроме кабинета начальника, занимало одну большую комнату, где размещалось человек 5–6.

Работая в отделении, я заметил, что среди его сотрудников, за исключением одного, все были молодыми новобранцами, взятыми в разведку после окончания институтов. Я интересовался у сослуживцев, почему в нашем маленьком коллективе нет опытных разведчиков. Но мои собеседники уходили от ответа на эти вопросы.

Позднее я узнал, что массовые репрессии в стране, проводившиеся в нарушение социалистической законности, затронули и органы внешней разведки НКВД.

В 1935–1937 гг. репрессиям, в частности, подвергся, почти весь руководящий состав разведки: А. X. Артузов, М. А. Трилиссер, 3. И. Пасов, С. М. Шпигельгласс, а также выдающиеся талантливые разведчики Д. А. Быстролетов, Г. С. Сыроежкин, А. П. Федоров и другие. К 1938 году были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры и потеряна связь с ценнейшими источниками информации. В «легальных» резидентурах осталось всего 1–2 работника, как правило, молодых и неопытных.

Аресты создали в центральном аппарате и резидентурах обстановку растерянности, недоверия и подозрительности.

Через неделю работы в отделе Будков вызвал меня к себе и между нами состоялся следующий разговор:

— Мы планируем быстро отправить Вас в США. Вы нашли себе жену?

— Нет, я не смог найти подходящую девушку.

— У вас было шесть месяцев на это. Начальник разведшколы ведь предупреждал вас об этом? Какой вы разведчик, если не можете завербовать себе жену? Как же вы будете вербовать агентов?

Я молчал. Будков некоторое время внимательно смотрел на меня и о чем-то думал. Наконец, он сказал:

— Да, положение очень серьезное. Очевидно, Ваша поездка в США будет отменена. Завтра мы пойдем к начальнику разведки и он примет окончательное решение.

В этот вечер я лег спать в 11 часов. Я долго лежал на спине на железной кровати, положив руки под голову, размышляя о своей судьбе. После двух часов размышлений я заснул и во сне увидел Лиду.

На следующий день, как только я пришел на работу, Будков позвонил мне и приказал быть у него в 9.50, чтобы вместе пойти на прием к начальнику разведки. Я явился к нему в назначенное время. Мы с Будковым молча пошли к начальнику. Не произнеся ни одного слова, мы поднялись на лифте на восьмой этаж и пришли в кабинет П. М. Фитина. Здесь уже сидел начальник отдела кадров. По приглашению П. М. Фитина мы сели за приставной столик.

Первым взял слово Будков. Он охарактеризовал меня как застенчивого, непрактичного молодого человека, который не смог за шесть месяцев подобрать себе жену.

— Хотя Феклисов хорошо разбирается в политике и правильно выполняет поручаемые ему задания, — сказал Будков, — его характер вызывает сомнения в целесообразности посылки в командировку в США.

Начальник отдела кадров не согласился с Будковым. Обращаясь к Фитину, он сказал:

— Павел Михайлович, во время обучения в ШОН Феклисов был одним из лучших слушателей, на выпускных экзаменах получил отличные оценки по всем предметам. Он хорошо говорит по-английски, активно занимается спортом и не имеет вредных наклонностей. Происходит из рабочей семьи, несколько лет сам работал слесарем. В настоящее время у нас нет лучшего кандидата для направления в США. Что же касается его женитьбы, то я думаю, что к этой проблеме он относится серьезно и не хочет брать в жены первую попавшуюся девушку. В нашем Генконсульстве в Нью-Йорке, где он будет работать, есть незамужние девушки. Он может жениться там. Я за то, чтобы послать Феклисова в США.

— Товарищ Феклисов, — заметил начальник разведки, — международная ситуация очень тревожная и опасная. Судя по всему, США будут играть важную роль в начавшейся войне. Но, к сожалению, у нас там очень малочисленная резидентура. Мы понимаем, что вы еще не совсем готовы вести разведывательную работу. Но у нас, кроме вас, некого послать в Нью-Йорк. Мы надеемся, что вы не подведете нас. Что вы можете сказать об этом?

Я заверил руководство разведки, что сделаю все, чтобы выполнить поставленные передо мной задачи и оправдать оказанное мне доверие.

После краткой беседы П. М. Фитин подал мне руку и пожелал успешной работы в США. Я еще раз поблагодарил его за высокое доверие.

— Вы свободны, — сказал Фитин.

Работая в американском отделении, я продолжал изучать оперативную обстановку в Нью-Йорке и в США в целом, занимался переводом на русский язык агентурных сообщений и печатал их на машинке. Всю эту работу я выполнял под наблюдением и руководством только что возвратившегося из США нелегального сотрудника Исхака Абудулловича Ахмерова, которого товарищи по работе называли Александром Ивановичем. Татарин по национальности, он говорил по-английски лучше, чем по-русски, ибо, находясь в США в течение многих лет на нелегальном положении и имея жену-англичанку, почти отвык от русской речи.

Ахмеров был высоким, стройным брюнетом лет сорока, с красивым восточным лицом. Он запомнился мне своей элегантностью и доброжелательностью.

Александр Иванович часто рассказывал мне о реалиях американской жизни. Эти беседы были очень интересны и поучительны для начинающего разведчика. Я называл Ахмерова «ходячей энциклопедией». Все годы работы в разведке я с благодарностью вспоминал задушевные беседы с Александром Ивановичем, который с отеческой заботой готовил меня к разведывательной работе в Нью-Йорке.

После обеда я обычно приступал к выполнению первой задачи — организации двусторонней радиосвязи между Москвой и Нью-Йорком. Конечно, эту линию связи обеспечивали несколько подразделений и большое число людей. Передающий центр готовил передатчики и антенны, чтобы давать мощные сигналы на США. Приемному центру предстояло принять слабые сигналы моего маломощного передатчика из Нью-Йорка, конструкторы и радиотехники создавали для меня радиопередатчик. Всю ту работу, включая также фотодело и изготовление документов, вело оперативно-техническое отделение, во главе с Алексеем Алексеевичем Максимовым.[1]

Максимов организовал для меня практику в радиобюро, где передавались и принимались телеграммы из радиоточек, расположенных в некоторых странах Европы и Азии. В радиобюро работали пожилые радисты-асы, которые могли передавать и принимать радиотелеграммы с огромной скоростью. Эти радисты вначале проводили со мной тренировочные занятия по двусторонней связи, а затем стали разрешать мне проводить «боевые» сеансы радиосвязи с корреспондентами, которые находились в соседних с СССР странах. Их радиосигналы, как правило были хорошо слышны. Я устанавливал с ними связь, принимал от них телеграммы и передавал им телеграммы Центра. Все телеграммы были шифрованные. Постепенно «асы» стали доверять мне проведение радиосеансов связи с корреспондентами, которые находились на более далеком расстоянии от Москвы и чьи сигналы были плохо слышны. Работа с такими корреспондентам шла трудно, и мне часто давали условный кодовый сигнал «сменить радиста». Мне приходилось освобождать место у ключа одному из профессионалов и передавал ему наушники. Но мои учителя проявляли терпение и настойчивость. Они ежедневно сажали меня на связь с дальними корреспондентами и через 3–4 недели добились своей цели. Дальние корреспонденты перестали меня прогонять и спокойно заканчивали сеанс обмена телеграммами. После этого наставники дали заключение, что как радист я подготовлен для подержания двусторонней нелегальной связи.

В октябре 1940 г. меня направили на стажировку в американский отдел народного комиссариата иностранных дел, который находился на углу Кузнецкого моста и улицы Дзержинского, т. е. напротив нынешнего здания ФСБ. В то время американский отдел состоял из восьми человек, включая секретаря-машинистку. Стажировка была весьма кратковременной, менее двух месяцев, и состояла из чтения сводок ТАСС, американских газет и справок, получаемых из посольства и генконсульства в Нью-Йорке, и обучения машинописи.

В те годы существовало положение, по которому всех отъезжающих в командировку принимал нарком иностранных дел. Отдел кадров сообщил, что меня примет В. М. Молотов. Для меня это было шоком. Кроме меня, на прием Молотова пришли еще два товарища, отъезжавшие в Англию через Японию и США.

Свою беседу с нами Молотов начал с сообщения о том, что около трех месяцев Япония не давала нам транзитных виз. Но на днях Япония запросила у СССР транзитную визу для своего генерала и его свиты, направлявшихся в Германию. НКИД СССР ответил, что готов выдать визы, если Япония выдаст транзитные визы для девяти советских граждан, направляющихся в США и Англию. Япония согласилась, и визы в наши паспорта были поставлены.

Затем Молотов стал интересоваться, что представляет собой каждый из отъезжающих. Каждый коротко рассказывал ему свою автобиографию: где работали, где учились, семейное положение, знание языка. Когда очередь дошла до меня, я сообщил, что не женат. Нарком сразу прокомментировал: «Как же вы это так, голубчик, на холостом ходу? Мы ведь неженатых за границу не посылаем, тем более в США. Вам там сразу подберут красивую блондинку или брюнетку — и провокация готова». Здесь в разговор вступил заведующий отделом кадров НКИД Андрей Петрович Власов и заявил, что старшие товарищи по работе (делая намек на руководителей разведки) характеризуют меня как политически и морально устойчивого человека, а кроме того, в советских учреждениях Нью-Йорка работают незамужние девушки, и я могу жениться там. В ответ Молотов лишь заметил: «Ну что же, товарищ Феклисов, поезжайте, работайте побольше и не подводите нас».

После этого Молотов стал говорить о важности задач, стоящих перед советскими дипломатическими представителями, особенно в США и Англии в сложной международной обстановке.

— Советское правительство, — сказал он, — делает все возможное, чтобы не позволить втянуть СССР в разгоравшуюся войну. Сотрудники советских загранпредставительств должны нам помочь, — подчеркнул он.

Основное внимание Молотов просил уделить выявлению тайных шагов Англии и США по прекращению войны с фашистской Германией путем переговоров, заключения альянса, направленного против СССР. Было видно, что он очень опасался сговора Англии и США с Германией. Неоднократно подчеркивал необходимость использовать все средства для выявления всевозможных контактов между ними.

Молотов был одет в темно-сиреневый костюм-тройку из советской ткани «Метро», в белую сорочку с галстуком и черные ботинки. Он говорил четко и убедительно, жестикулируя. Между фразами он делал небольшие паузы. Про Молотова говорили, что он заика, но я этого не почувствовал. Мне показалось, что Молотов внешне в своей манере разговаривать с людьми сознательно или подсознательно копировал Ленина (я мог судить об этом сходстве по кинофильмам).

Моя подготовка к отъезду в командировку шла быстро. В начале декабря для меня был изготовлен радиопередатчик, который нужно было испытать.

Испытания проходили в два этапа. На первом этапе мне поручили из здания на Лубянке устанавливать радиосвязь с различными нашими радиоцентрами, находившимися в Минске, Киеве, Ашхабаде. После того, как я научился четко устанавливать связь и обмениваться телеграммами с этими центрами, меня направили в командировку в город Батуми. Там мне следовало организовать радиосвязь с Москвой. Это была генеральная репетиция.

Третьего января 1941 г. я возвратился в Москву. Начальник американского отделения товарищ Будков сообщил мне, что нужно как можно быстрее выезжать в Нью-Йорк. Будков объяснил, что меня ждут в НКИДе, чтобы заказать железнодорожные и пароходные билеты. Две недели ушло на различные сборы: получение паспорта, билетов на поезд «Москва-Владивосток», инструктаж в ЦК ВКП(б) и сдачу партбилета, получение экипировки и ее подгонку у портного, окончательную доработку план-задания, прием руководством разведки.