«На должности заведующего „немецким шпионажем“». Интриги

Итак, Блюмкин остался в Москве. Чем же он занимался?

Какое-то время будущий террорист, вероятно, «притирался» к новой жизни в большом городе и выполнял разовые поручения ЦК партии левых эсеров. В Москве он снова встретился со своим недавним командующим Петром Лазаревым. Еще до того, как московский Ревтрибунал завел на Лазарева дело, Блюмкин сделал доклад о нем 7 мая на заседании ЦК от имени инициативной группы бывшей 3-й армии. В протоколе заседания его выступление фигурирует в повестке дня под номером 4: «О Лазареве (Блюмкин)». Это первое упоминание о Блюмкине в известных сегодня левоэсеровских документах.

К тому времени Лазарев спокойно работал в Москве. По поручению ЦК левых эсеров он в основном занимался военными делами — организацией вооруженных отрядов партии, их вооружением и т. д. После доклада Блюмкина ЦК партии левых эсеров принял весьма странную резолюцию:

«Ввиду выяснения обстоятельств этого дела и получения полной информации по этому вопросу тов. Блюмкину нет уже необходимости обращаться к Дзержинскому.

В случае необходимости послать копию инициативной группе, делегировавшей тов. Блюмкина».

Надо полагать, что планы «обратиться к Дзержинскому» у Блюмкина раньше имелись.

Двенадцатого мая 1918 года, на очередном заседании ЦК левых эсеров, уже выступает сам Лазарев. Он предлагает сформировать батальон, подчиненный военной коллегии при ЦК партии. Это было очень своевременное предложение, и как знать, если бы такой батальон был действительно сформирован, то и события 6 июля 1918 года развивались совсем по-другому. Но члены ЦК постановили только передать его на рассмотрение военных специалистов. Левоэсеровский батальон так и не был создан.

Прошло еще немного времени. 22 мая Ревтрибунал все-таки начал следствие по делу Лазарева. Кто-то из «инициативной группы» бывшей 3-й армии всё же, видимо, обратился в «инстанции». 24 мая ЦК ПЛСР под номером «6» в повестке дня снова обсуждал эту ситуацию. «ЦК совершенно не находит данных для возобновления дела по обвинению Лазарева», — говорится в протоколе заседания.

Судя по всему, эту скандальную историю левые эсеры старались поскорее замять. Так в итоге и получилось — то ли с их помощью, то ли под влиянием других обстоятельств. Дело было закрыто в феврале 1919 года по причине… «неотыскания» Лазарева, хотя те, кому надо, наверняка прекрасно знали, где он находится. Бывший командующий 3-й армией принимал участие в событиях 6 июля 1918 года и был даже арестован. Но потом его выпустили, он уехал в Одессу, где боролся с интервентами, затем вступил в компартию, снова был нелегально заброшен в Одессу, а в январе 1920 года его арестовали и расстреляли деникинцы. Что в итоге случилось с «изъятыми» из Госбанка в Славянске деньгами, так и осталось неизвестным.

Роль Блюмкина в довольно-таки мутной истории с Лазаревым тоже до конца еще не прояснена, но прямых доказательств того, что он утаил часть экспроприированных денег, нет. Интересен еще один момент. Вероятно, именно дела «инициативной группы» привели Блюмкина в ЦК партии левых эсеров, где он очень быстро стал своим человеком. Более того, вскоре его направили на очень ответственную работу.

Блюмкин оказался не где-нибудь, а в «зловещей» ВЧК (Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем). Да еще на весьма важном посту. Как такое могло произойти?

В автобиографии Блюмкин отмечает, что на работу в ВЧК его направили по решению ЦК ПЛСР.

Левые эсеры были введены в состав этого ведомства по решению Совнаркома от 8 января 1918 года. После заключения Брестского мира левые эсеры ушли почти из всех наркоматов, но в ВЧК оставались. Более того, они занимали в этом ведомстве Феликса Дзержинского некоторые ключевые посты. Так, Петр Александрович (настоящее имя Вячеслав Дмитриевский) стал заместителем председателя ВЧК. «Крепко сложенная фигура небольшого роста. Продолговатая сплошь лысая голова с торчащей шишкой. Жесткие черные усики, недобрые глаза» — так его описывал один из современников.

В среде революционеров Александрович пользовался уважением за честность, бескорыстность и преданность «идее всеобщего блага». Биография у него была богатой — дворянин по происхождению, он несколько лет провел на каторге за революционную деятельность, болел, бежал, кочегаром на судне добрался из Мурманска в Норвегию.

В эмиграции он жил под псевдонимом Пьер Оранж. Там же познакомился с Александрой Коллонтай — знаменитой революционеркой и будущим советским послом в Норвегии, Мексике и Швеции. У них начался роман. Она рассказывала: «Мы долго не знали, что он в буквальном смысле умирал с голода, он никогда не говорил о себе. При этом он первым шел на помощь нуждающимся товарищам, и его скромная комната служила пристанищем для всех, кто искал приюта или ночлега. Чтобы не быть в тягость, он поступил рабочим на завод».

Коллонтай вспоминала, что Александрович томился в благополучной Норвегии и буквально рвался в Россию. Летом 1916 года с фальшивым паспортом он все-таки уехал. В 1917 году его избрали в исполком Петроградского Совета от левых эсеров и членом ВЦИКа, а потом от партии левых эсеров назначили заместителем Дзержинского в ВЧК. «Железный Феликс» рассказывал Следственной комиссии по делу левых эсеров 6 июля 1918 года: «Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня».

Если Александрович был заместителем председателя ВЧК, то бывший балтийский матрос и левый эсер 27-летний Дмитрий Попов стал членом коллегии этого ведомства. Он командовал Боевым отрядом ВЧК численностью более чем в 600 бойцов. Отряд Попова станет главной ударной силой левых эсеров во время июльских событий 1918 года в Москве.

Второго мая 1918 года ЦК партии левых эсеров обсуждал вопрос о своем выходе из ВЧК. Поводом к этому послужило заявление Александровича, который сообщил, что «комиссией предполагается ввести красный террор» и поэтому он считает, что все социалисты-революционеры «должны уйти».

Разгорелась дискуссия. В результате решили все-таки не уходить («все остаются на местах»), даже напротив — «постараться усилить комиссию работниками». Вероятно, это решение и послужило основанием ЦК партии левых эсеров «командировать» на Лубянку в том числе и Блюмкина. Ну а почему нет? Молодой, энергичный, имеющий опыт боевых действий и весьма решительно настроенный товарищ.

«…Последний (ЦК. — Е. М.) направил меня на работу в ВЧК, где я организовал и возглавлял первый отдел по борьбе с международным шпионажем», — писал он сам.

Блюмкин действительно развил там активную деятельность. А его главной целью стало немецкое посольство в Москве.

* * *

В Денежном переулке на месте особняка, где сейчас размешается посольство Италии, а в 1918 году находилась германская миссия, когда-то стояла старая усадьба, которую в 1897 году приобрел миллионер-сахарозаводчик Сергей Берг. Он решил построить новый дом, что вскоре и было сделано по проекту архитектора Петра Бойцова. Говорят, что Берг очень любил итальянскую культуру и попросил Бойцова, чтобы его дом напоминал ему и итальянское барокко, и Возрождение, и Италию вообще. Так и получилось: особняк Берга — это смешение нескольких архитектурных стилей, что и делает его таким заметным, остались у особняка и предания.

Берг был человеком прогрессивным и одним из первых в Москве провел в свой дом электричество. По случаю новоселья он решил устроить роскошный прием. Рассказывают, что светские дамы долго готовились к «электрическому приему» у Берга, но не учли одного — что при свете электрических ламп их лица с обильным макияжем выглядят иначе, нежели при свечах. И не сказать, что лучше. Увидев свои зеленые лица в зеркалах, дамы ужаснулись и стремительно разбежались с приема, который не продлился и часа. Говорят, что был большой скандал.

К 1918 году Берга уже не было в живых. Дипломатический представитель Великобритании в Советской России, а по сути разведчик Роберт Брюс Локкарт в своих мемуарах утверждал, что особняк «сахарного короля» предоставили в распоряжение немцев во многом благодаря именно ему. Якобы сначала для германской миссии большевики хотели реквизировать 40 комнат в отеле «Националь», где жили и работали тогда британский агент и его люди. Локкарт начал протестовать, и после его обращений к наркому иностранных дел Чичерину и Троцкому немцев решили вселить в особняк Берга.

Тогда же вдову миллионера с детьми «попросили» освободить дом. Сотрудник германской миссии майор Карл фон Ботмер отмечал в своем дневнике, что она сделала это охотно, так как «новое предназначение защищало ее имущество от коммунистической практики конфискации».

Дальше он писал: «Наш дворец, вполне заслуживающий такого названия, кроме нескольких залов и многочисленных помещений для прислуги насчитывает не менее 30 комнат. Обстановка и интерьеры очень дорогие, отдельные вещи даже красивы, однако общий стиль не выдержан, не чувствуется особого вкуса, хотя ясно, что выбор делался без ограничения средств. В обстановке не хватает гармонии; на фоне дорогих предметов видна явная безвкусица».

Двадцать шестого апреля 1918 года граф Мирбах вручил верительные грамоты председателю В ЦИКа Свердлову. Прием закончился холодно — Свердлов не пригласил посла сесть и не удостоил личной беседы после официальной церемонии. В Москве накопилось много претензий к Германии. После подписания Брестского мира немецкие войска продолжали продвигаться на восток, занимая всё новые и новые территории. Они устроили переворот в Киеве и подавили попытку революции в Финляндии. Всё это давало противникам Ленина дополнительные козыри.

Шестнадцатого мая Ленин принял Мирбаха в Кремле. Как сообщал глава германской миссии в Берлин, Ленин весьма откровенно говорил о том, что его положение в партии и в государстве крайне сложное — если раньше его противниками по вопросу мира с Германией были правые партии, то теперь и на левом фланге возник сильный оппозиционный блок. После этого разговора Мирбах даже сделал вывод, что дни большевиков сочтены. Впрочем, не он первый, не он последний.

Уже 1 мая 1918 года Мирбах наблюдал первый военный парад на Красной площади. Шли маршем войска создаваемой Троцким Красной армии. Мирбах наблюдал за ними из открытого автомобиля. Сначала он высокомерно улыбался, затем стал серьезным. «В этих плохо одетых, неорганизованных людях, которые маршировали мимо него, была несомненная живая сила. На меня это произвело сильное впечатление», — вспоминал тоже присутствовавший на Красной площади Роберт Брюс Локкарт.

С первых же дней работы германские дипломаты почувствовали к себе «интерес» со стороны соответствующих советских служб. «Здесь надо быть постоянно готовым к тому, что к нам могут явиться агенты-провокаторы, — записывал в дневнике майор фон Ботмер. — Советская власть немедленно возродила, хотя и в несколько измененной форме, но, по меньшей мере, в том же масштабе и с еще большей бесцеремонностью, столь ненавистную „охранку“ (тайную полицию). Все, что делается для осуществления надзора, шпионажа и террора, исходит от организации столь же зловещей, как испанская инквизиция — Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК)».

Вряд ли Мирбах или кто-то другой из германской дипломатической миссии мог предполагать, что непосредственно против них в «зловещей» ВЧК работает восемнадцати — двадцатилетний юнец. Фамилия «Блюмкин» немцам тогда еще ничего не говорила.

* * *

Граф Мирбах был опытным и способным дипломатом. Он прекрасно понимал, что работа посла включает в себя и элементы разведывательной деятельности. Или, если угодно, шпионажа. И вовсе не собирался отказываться от этого в Москве. Тем более что ему нужно было прояснить несколько важнейших вопросов, от которых во многом могло зависеть будущее Германии.

Во-первых, необходимо было определить, насколько долговечен и жизнеспособен режим Ленина. Во-вторых, понять, кто может прийти Ленину на смену в случае его свержения. И наконец, в-третьих, решить, стоит ли Германии поддерживать большевиков или помогать в России каким-то другим силам. Главная задача Мирбаха состояла в том, чтобы способствовать сохранению того правительства, которое снова не начало бы войну с Германией. Хотя бы некоторое время. Уже в первых своих донесениях в Берлин Мирбах сообщал, что положение большевиков крайне непрочно (весной 1918 года для такого вывода были серьезные основания). Вместе с тем он считал, что Германии выгоднее поддерживать большевиков у власти, так как никакое другое правительство не согласилось бы на соблюдение столь выгодного для Германии мирного договора.

Беспокойство Мирбаха вызывала заметная активность агентов Антанты[9]. 10 мая 1918 года Антанта предложила советскому правительству помощь и признание Советской России в случае разрыва Брестского мира. Представители Антанты обещали организовать доставку продовольствия из Сибири, а оппозиционные социалистические партии готовы были «забыть раздоры и начать сотрудничать с большевиками» для организации борьбы против Германии. «Я продолжаю тайную работу, чтобы обеспечить отказ от обоих предложений», — сообщал Мирбах в Берлин.

Представители Антанты, по его сведениям, проявляли большую активность и в том, чтобы в случае свержения Ленина Россия вновь оказалась среди врагов Берлина. 25 июня 1918 года Мирбах сообщал, что Германия может столкнуться с такой ситуацией, когда «социалисты-революционеры, финансируемые Антантой и вооруженные чехословацким оружием, поведут новую Россию в стан наших врагов».

Посол Германии (с согласия Берлина) вел в Москве двойную игру. С одной стороны, Мирбах старался сохранять нормальные отношения с властями. С другой — активно искал среди противников большевистской власти людей, которые в случае переворота могли бы сформировать дружественное Германии правительство. И таких было достаточно. «Те самые круги, которые яростно поносили нас раньше, — писал Мирбах в Берлин, — теперь видят в нас если не ангелов, то, по крайней мере, полицейскую силу для их спасения».

В июне 1918 года посол установил контакты с нелегальным «Правым центром» — блоком, в котором объединились контрреволюционеры самых разных направлений: от либеральных кадетов до крайне правых монархистов. Лидером блока был бывший министр земледелия и будущий глава правительства барона Врангеля в Крыму Александр Кривошеин. Впрочем, ориентировавшиеся на Антанту кадеты вышли из «Центра», но во встречах с Мирбахом их представители участвовали. Речь на этих встречах шла о возможности переворота и о том, какой режим будет установлен в России после него.

Были и другие встречи. Например, с членами организации финансового магната из Петрограда Карпа Ярошинского. Майор фон Ботмер упоминает в своем дневнике о разговорах с некими «господами, вернувшимися из Сибири». Один из них — русский офицер, находившийся на службе у большевиков, но, по словам фон Ботмера, «лишь внешне придерживающийся правящей ориентации до тех пор, пока не достигнет своих собственных целей другими путями». Кстати, в июне германское министерство финансов одобрило выделение 40 миллионов марок в распоряжение Мирбаха. Нет сомнения, что деньги из этого «фонда» предназначались в том числе и для помощи «дружественным» Германии контрреволюционным организациям.

Существует версия, что была даже связь между Мирбахом и Муравьевым — тем самым Михаилом Артемьевичем Муравьевым, бывшим командующим войсками Одесской Советской республики.

После падения «красной» Одессы в марте 1918 года Муравьев оказался в Москве. Ленин хотел назначить его командующим армией Кавказской Советской республики, но кавказские большевики выступили против. Вскоре у Муравьева начались неприятности. Его обвинили в злоупотреблении властью, связях с анархистами и арестовали. Чекисты обыскали его салон-вагон, но ничего особенного, кроме пулеметов, патронов, бумаг и различного снаряжения, не нашли. Самое интересное, что руководил обыском и составлял протокол командир Боевого отряда ВЧК левый эсер Дмитрий Попов, сыгравший потом важнейшую роль в событиях 6 июля 1918 года в Москве.

По делу Муравьева давал показания Дзержинский, который заявил, что ВЧК не раз получала сведения о нем, как о «вредном Советской власти Командующем»: «…худший враг не мог бы нам столько вреда принести, сколько он <Муравьев> принес своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Всё это он проделывал от имени нашей советской власти, восстанавливая против нас все население. Грабеж и насилие — это была сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный успех, несла в результате поражение и позор». И резюмировал, что «если Советская власть не накажет его со всей революционной строгостью, то весь позор и вся ответственность за эту тактику падет на Советскую власть».

До сих пор не вполне понятно, состоял ли Муравьев в партии левых эсеров[10]. Сам он утверждал, что состоял, но лидеры левых эсеров это отрицали. По крайней мере защищать его ПЛСР отказалась, оставив это на усмотрение отдельным членам партии. Но неожиданно все обвинения с Муравьева были сняты, он — освобожден и, более того, 13 июня 1918-го назначен Лениным и Троцким главкомом Восточного фронта (наверное, самого важного фронта в то время). Ему предстояло воевать с Чехословацким корпусом и другими антибольшевистскими формированиями на востоке, которые выступали за свержение «комиссаров» и разрыв с Германией.

Существует версия, будто Муравьеву передали от Мирбаха крупную сумму денег — в качестве стимула для скорейшего разгрома Чехословацкого корпуса. Немцы хорошо понимали, что от успехов сторонников советской власти на востоке будет зависеть, удержится ли у власти Ленин, а следовательно, — сохранится ли мир с Германией. И убийство Мирбаха якобы задумано было для того, чтобы скрыть факт передачи денег.

Впрочем, к этому мы еще вернемся. Пока лишь скажем, что Муравьев всего лишь через месяц после назначения его главкомом поднимет мятеж и против большевиков, и против Брестского мира, и против Германии.

* * *

Советник германской миссии в Москве доктор Рицлер[11] вспоминал в мемуарах о таком эпизоде. В мае — июне 1918 года многие большевики были, по его словам, близки к панике и собирались бежать из Москвы. Заместитель наркома иностранных дел Лев Карахан, если верить Рицлеру, в это время даже спрятал оригинал Брестского договора в своем столе — он якобы собирался бежать в Америку и там продать этот уникальный документ, надеясь заработать огромные деньги на автографе кайзера Вильгельма, чья подпись стояла под договором.

Весной — летом 1918 года положение Советской республики было действительно крайне сложным. Троцкий тогда сказал одному из работников германской миссии: «Мы уже фактически покойники, теперь дело за гробовщиком». В стране разгоралась Гражданская война, а Москва буквально кишела всевозможными реальными и потенциальными заговорами. Одни (как германская миссия во главе с Мирбахом) пытались перетянуть большевиков на свою сторону, другие — привести к власти антигерманские силы. Так, в столице Советской России активно действовала британская миссия во главе с Локкартом. На связи с ним состоял, но работал автономно английский разведчик Сидней Джордж Рейли. Под именем «комиссара по перевозке запасных автомобильных частей товарища Рейлинского» он заводил самые разнообразные знакомства, собирал информацию для Лондона и планировал заговор против большевиков.

Французские спецслужбы представлял капитан 2-го ранга Анри Вертамон. По одной из версий, именно он стоял за мятежом Чехословацкого корпуса в Сибири и снабжал деньгами «Союз защиты родины и свободы» известного эсера и террориста Бориса Савинкова. В июле 1918 года усилиями Савинкова будет организовано антибольшевистское восстание в Ярославле.

Несмотря на это обилие агентов, шпионов, заговоров, большевики оказались тоже не лыком шиты.

Левые эсеры яростно ругали Ленина и его правительство за то, что они все свои решения якобы согласовывают с «империалистом Мирбахом». «Россия управляется не рабоче-крестьянским правительством, а германским империализмом в лице Мирбаха и Эйхгорна», — возмущенно говорил один из лидеров левоэсеровской партии Борис Камков.

Давно знавший «вождя мирового пролетариата» меньшевик Юлий Мартов отмечал, что в Ленине боролись два человека — «безудержный революционер семьдесят третьего дня Парижской коммуны» (продержавшейся, как известно, 72 дня)[12] и «трезвый государственный деятель». Но если по таким качествам, как революционная одержимость и преданность своим идеям, лидеры левых эсеров, возможно, и превосходили Ленина-революционера, то до Ленина-реального политика им было очень далеко. Да и не только им.

Хотя советское правительство и подписало мир с Германией, до лета 1918 года оно вело довольно сложную дипломатическую игру, не лишая Лондон и Париж надежд на то, что при определенных условиях Россия снова вступит в войну с немцами. В Париже и Лондоне несколько месяцев колебались — поддерживать Ленина или все-таки сделать ставку на его противников. «До тех пор, пока существует немецкая опасность, я готов рискнуть на сотрудничество с союзниками, которое временно будет выгодно для обеих сторон, — говорил Ленин Локкарту. — В случае немецкой агрессии я соглашусь даже на военную помощь».

Между тем большевики постоянно сталкивали дипломатов и агентов двух лагерей и, как отмечал все тот же Локкарт, находили в этом «детское удовольствие». Он писал в мемуарах:

«Если им хотелось досадить Мирбаху, они принимали меня первым. Если они за что-нибудь были обижены на британское правительство, они миндальничали с Мирбахом и заставляли меня ждать.

Если немцы были слишком настойчивы в своих требованиях, большевики угрожали им интервенцией с союзниками.

Если союзники старались навязать интервенцию большевикам, они рисовали ужасную картину опасностей наступления немцев на Москву.

Так как ни немцы, ни союзники не могли остановиться на какой-то определенной и ясной политике по отношению к России, у большевистской дипломатии были все преимущества…

Меня начали настойчиво понуждать сделать все возможное, чтобы обеспечить согласие большевиков на военную союзническую интервенцию в России.

Момент был неблагоприятен, но еще не совсем прошел. Были еще некоторые факторы в нашу пользу, и самый значительный из них — это поведение немецких войск на занятой ими территории».

Охлаждение отношений между большевиками и представителями Антанты началось летом 1918 года — с началом восстания Чехословацкого корпуса. В Москве считали, что это — следствие заговора недавних союзников России против советской власти. Надо сказать, что и Антанта к этому времени начала окончательно склоняться к военной интервенции в Россию и свержению правительства Ленина.

Ну а что касается Брестского мира, то Ленин почти открыто после его подписания заговорил о том, что это всего лишь «временная передышка» в подготовке мировой революции. Конечно, с одной стороны, в этом была политическая игра, рассчитанная на противников договора. С другой — Ленин и сам был убежден в том, что Брестскому миру скоро придет конец.

Управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич вспоминал, что, когда из Берлина был получен типографски оформленный текст мирного договора на русском и немецком языках, он тут же понес его Ленину. Тот взял книжку в руки, посмотрел и, смеясь, сказал: «Хороший переплет, отпечатано красиво, но не пройдет и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного и нереального мира, чем этот. Немцы стоят у последней ступеньки своего военного могущества, и им суждено пережить величайшие испытания. Для нас этот мир сослужит огромную службу: мы сумеем укрепиться в это время. Отошлите эту нарядную книжечку товарищу Чичерину для его коллекции».

Что же, Ленин оказался прав на все сто процентов. К договору с Германией и «похабному», по его словам, миру он относился более чем прагматично. Этой прагматичности Ленина-политика — причем во всем — левые эсеры так и не смогли принять. Их сжигало чувство революционного нетерпения, и в итоге сожгло окончательно.

Однако пока Германия еще не начала переживать «великие испытания», чекисты внимательно следили за ее послом в Москве, подозревая, что немцы начнут плести интриги и помогать контрреволюционерам. И в общем-то были правы в своих подозрениях.

Позже, давая показания по делу об убийстве Мирбаха, заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК Мартин Лацис так рассказывал о назначении Блюмкина в эту организацию: «Он был откомандирован ЦК ПЛСР на должность заведующего „немецким шпионажем“, то есть отделением контрреволюционного отдела по наблюдению за охраной посольства и за возможною преступною деятельностью посольства».

Точнее говоря, Блюмкин был назначен руководителем секретного отделения по наблюдению за посольством Германии. Отделение входило в Отдел по борьбе с контрреволюцией, который сначала возглавлял Иван Полукаров, а с 20 мая 1918-го — Мартин Лацис. В нем насчитывалось около тридцати сотрудников.