«Высокоответственное боевое предприятие». От «германского Октября» до палестинской прачечной

Для Блюмкина 1923 год тоже стал переломным.

С одной стороны, работой у Троцкого он гордился и даже бравировал. Но, с другой стороны, было в ней много такого, к чему он не мог привыкнуть. Бумажная текучка, справки, отчеты, донесения, министерская солидная обстановка, где надраенные до блеска люди в военной форме с кожаными портфелями и деловым видом сновали по коридорам и кабинетам — все это вряд ли вызывало воодушевление у «бесстрашного террориста». Конечно, ежедневная бюрократическая рутина компенсировалась общением с кумиром, но Блюмкина все-таки тянуло к работе «в поле», а не на «паркете», судя по тому, что он охотно принял неожиданное предложение Зиновьева и Дзержинского.

Блюмкин пишет об этом предложении кратко: «В апреле 1923 г. по инициативе т. Зиновьева, Дзержинского я был привлечен к выполнению одного высокоответственного боевого предприятия. Тогда же я перешел на работу в Коминтерн, затем ИНО[40] ОГПУ». Но за этими тремя строчками — множество событий. И, кроме того, это было начало совершенно нового этапа в жизни Якова Блюмкина.

* * *

Писать об этом периоде его биографии очень сложно. Архивы, связанные с закордонной работой Блюмкина по линии внешней разведки, до сих пор закрыты и вряд ли откроются в обозримом будущем. Имеющееся же источники информации о работе Блюмкина крайне скудны, часто — малодостоверны, и, как бы сказали раньше, «засорены» различными мифами и сплетнями. Но тем не менее попробуем.

Итак, что же это за задание, к которому привлекли Блюмкина Зиновьев и Дзержинский?

Скорее всего, оно было связано с некой операцией за границей, которую совместно готовили и осуществляли Коминтерн[41] и ГПУ. Именно поэтому Блюмкин пишет, что его «привлекли» Зиновьев — в то время председателя Исполкома Коминтерна — и глава ГПУ Дзержинский. 15 ноября 1923 года, в связи с образованием СССР, Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД РСФСР было преобразовано в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при Совнаркоме СССР. По той же причине Блюмкин отмечает, что перешел на работу в Коминтерн.

Работа в Коминтерне — это только на поверхностный взгляд бумаги перекладывать и листовки для иностранных компартий писать. На самом деле аппарат Коминтерна располагал самой настоящей «красной паутиной», опутавшей почти весь мир и состоявшей из весьма квалифицированно подготовленных в Москве разведчиков и боевиков. Об этой разведслужбе всегда было известно гораздо меньше, чем о ее «соседях» — внешней разведке ГПУ-ОГПУ-НКВД и военной разведке (созданное в 1918 году Регистрационное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики, которое потом называлось Разведывательным управлением Штаба РККА, потом еще несколько раз меняло название, пока, наконец, в феврале 1942 года превратилось в знаменитое Главное разведуправление Генштаба РККА, или просто ГРУ).

Функции внешней разведки в Коминтерне выполняли специальный отдел, отдел международных связей, военно-конспиративная комиссия Исполкома. При Коминтерне работали секретные военно-политические курсы, слушатели которых изучали приемы конспирации, шифровальное дело, радиодело, общую военную подготовку, языки. Слушателями курсов, как правило, были иностранные коммунисты, которых агенты Коминтерна отбирали на местах. Формально они могли учиться в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада (КУНМЗ), а могли вообще проживать в СССР под другими именами и фактически нелегально.

Блюмкина вполне могли использовать для работы, к которой готовили коминтерновцев. Все данные — боевой опыт, в том числе и за границей, знание языков и правил конспирации — у него для этого уже были. Но где именно должен был Блюмкин выполнять «одно высокоответственное боевое предприятие»?

С большой долей вероятности можно предположить, что речь шла о Германии.

* * *

С самого начала 1923 года Германию буквально трясло. Сначала германское правительство заявило, что не сможет выплачивать странам Антанты репарации, фактически поставив под вопрос условия Версальского мира[42]. В ответ на это войска Франции и Бельгии оккупировали Рурскую область — «индустриальное сердце» Германии.

В Руре вспыхнула всеобщая забастовка. Французы и бельгийцы пытались заставить немцев выйти на работу с помощью военной силы. Оккупационные власти действовали жестко. За призывы к неповиновению, оскорбления или угрозы в адрес французских и бельгийских солдат подозреваемых судили по законам военного времени. Командующий союзными силами генерал Дегут объявил даже о введении коллективной ответственности за преступления против его подчиненных.

День 31 марта 1923 года остался в истории Германии как «кровавая суббота Эссена». Отряд французских солдат прибыл на один из заводов Круппа, чтобы наложить арест на его имущество. Рабочие начали собираться у входа на завод. Военные восприняли это как угрозу. Последовал приказ стрелять по толпе: 13 человек были убиты и несколько десятков ранены. Сам Крупп был арестован по обвинению в саботаже и позже приговорен к тюремному заключению сроком на 20 лет и штрафу в 100 миллионов марок.

Событиям в Эссене был посвящен и тот самый фельетон Блюмкина в «Правде», опубликованный 14 апреля 1923 года. Он назывался «Генерал де-Гутт (к эссенскому расстрелу)». Эпиграфом к нему Блюмкин взял строки своего хорошего знакомого — Маяковского: «Патронов не жалеть, патронов не жалеть, / Приказ по армии Антанты отдан». В весьма язвительном тоне Блюмкин «прошелся» по биографии генерала Дегута, «ничтожества, смягченного генеральским чином», как он его назвал.

«Он превратил Рур в концентрационный лагерь Франции… — писал Блюмкин, — он заставлял шахтеров добывать уголь… он закрывал их газеты, запрещал их собрания, держал их в осадном удушье, в крайнем случае, убивал их втихомолку, наконец, он начал их расстреливать публично, на улицах и площадях в Эссене».

Блюмкин припомнил слова своего кумира Троцкого, сказанные им в начале 1918 года на заседании ВЦИКа после переговоров в Бресте с немцами о том, что «судьбу народа определяют не одни только договоры». «И не одни только генералы», — добавлял Блюмкин, выражая уверенность, что эта простая истина окажется верной и в отношении Дегута (де-Гутта, как писал автор фельетона), «замечательного для историка лишь тем, что в нужный момент он сумел из абсолютного ничтожества стать двуногим вурдалаком Третьей республики».

Рурский кризис потряс всю экономику Германии. В стране началась невиданная инфляция — в 1923 году она составляла 3 миллиона 250 тысяч процентов в месяц. Другими словами, цены на товары удваивались раз в двое суток. Самой крупной стала банкнота в 100 триллионов марок. Число безработных достигло шести миллионов. Германские рабочие, охваченные сначала патриотическим порывом, вскоре начали выступать и против своего собственного правительства. Компартия Германии даже заявила о «созревании революционной ситуации» в стране.

Статья Я. Г. Блюмкина «Генерал де-Гутт. (К эссенскому расстрелу)», опубликованная в «Правде» 14 апреля 1923 года

В Москве внимательно следили за этими событиями. Особую активность проявлял глава Коминтерна Зиновьев. 31 июля 1923 года он писал Сталину: «Кризис в Германии назревает очень быстро. Начинается новая глава германской революции. Перед нами это скоро поставит грандиозные задачи… Пока же минимум что надо — это поставить вопрос 1) о снабжении немецких коммунистов оружием в большом числе; 2) о постепенной мобилизации человек 50 наших лучших боевиков для постепенной отправки их в Германию. Близко время громадных событий в Германии. Близко время, когда нам предстоит принимать решения всемирно-исторической важности».

После некоторых трений и «тройка» Сталин — Зиновьев — Каменев (Сталин, правда, относился к возможности скорой революции в Германии более скептически), и Троцкий согласились с тем, что кризис «созревает» и что немецким товарищам следует помочь.

Вероятно, в числе «наших лучших боевиков» мог быть и Яков Блюмкин.

О его подготовке к секретной миссии, как и о ее целях и задачах, нет никаких сведений. Известно только, что он встречался с секретарем Исполкома Коминтерна, главным «красным финном» Отто Куусиненом. «Однажды, — вспоминала его дочь Анна, — я застала Отто беседующим в своем кабинете с рослым чернобородым человеком. Мне он представился Сафириным. А когда он ушел, Отто, улыбаясь, сказал, что это был убийца графа Мирбаха — Блюмкин. Он работает в Чека и едет за границу с важным заданием, касающимся Коминтерна».

Если эта поездка все же была, то когда именно? Блюмкин пишет, что «привлекли» его в апреле. Летом 1923 года его еще видели в Москве. До этого ехать в Германию не было особого смысла — о том, что «кризис назрел», в Москве пришли к выводу только в августе 1923-го. Следовательно, уехать Блюмкин мог в конце лета — начале осени. Именно тогда ситуация там накалилась до предела, и в Москве с энтузиазмом заговорили о предстоящем германском «красном Октябре».

Мало того, еще 30 июля Троцкий с воодушевлением писал в «Правде» о том, что «своевременно выдвинуть лозунг Соединенных штатов Европы…». 23 сентября пленум ЦК РКП(б) утвердил тезисы Политбюро «Положение в Германии и наши задачи», которые констатировали, что «пролетарский переворот не только неизбежен, но уже совершенно близок — надвинулся вплотную». А дальше речь шла о ближайшем будущем двух стран:

«Советская Германия с первых же дней своего существования заключит теснейший союз с СССР. Этот союз принесет неисчислимые выгоды трудящимся массам как Германии, так и СССР. СССР с его преобладанием сельского хозяйства и Германия с ее преобладанием промышленности как нельзя лучше дополняют друг друга. Союз советской Германии с СССР в ближайшее же время представит собой могучую хозяйственную силу…

Союз советской Германии с СССР представит собой не менее могучую военную базу…

Лозунг „Соединенные штаты“ (Европы. — Е. М.) для коммунистов является не чем иным, как этапом к лозунгу „Союза советских республик Европы“. А поскольку к такому союзу, разумеется, будет принадлежать и СССР — лозунгу „Союз советских республик Европы и Азии“».

Да, планы советских руководителей можно назвать поистине грандиозными. Но сначала надо было все-таки разобраться с революцией в Германии, на которую они очень надеялись.

Эта революция, по их мнению, могла бы принести СССР то, с чем они сами никак не могли справиться. В октябре 1923 года в «Правде» вышла статья «Какое дело русскому крестьянину до германской революции?», а затем в девяти (!) номерах печаталась объемная работа Зиновьева «Проблемы германской революции». В них почти дословно пересказывались тезисы Политбюро и доводилась до читателей важная мысль: революция в Германии поможет СССР преодолеть кризис в стране, большое количество дешевых германских машин хлынет в советскую деревню, после чего та сможет дать столько продукции, «что хватит прокормить не только двухсотмиллионное население (СССР и Германии. — Е. М.), но и всей Европы».

Политбюро 4 октября приняло решение — направить в Германию четырех партийных деятелей для руководства приближающимся восстанием. Немецкие коммунисты просили прислать Троцкого (тогда-то они требовал отправить его «простым солдатом» в «назревающую германскую революцию» и боролся с тяжелой дверью). Рассматривалась также кандидатура Зиновьева, но в итоге было решено, что «возможный арест названных товарищей в Германии принес бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции».

В конце концов руководить германской революцией поехали люди хоть и известные, но все же второстепенные — член Исполкома Коминтерна Радек, заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) Пятаков, нарком труда Шмидт (немец по национальности), заместитель председателя ГПУ Уншлихт. Все они отправились в Германию с фальшивыми паспортами. На месте им активно помогал и советский полпред в Германии Крестинский.

«В конце сентября состоялось чрезвычайное заседание Политбюро, настолько секретное, что на него были созваны только члены Политбюро и я, — вспоминал Борис Бажанов. — Никто из членов ЦК на него допущен не был. Оно было созвано для того, чтобы фиксировать дату переворота в Германии. Он был назначен на 9 ноября 1923 года.

План переворота был таков. По случаю годовщины русской октябрьской революции рабочие массы должны были выйти на улицу на массовые манифестации. Красные сотни Уншлихта должны были провоцировать вооруженные конфликты с полицией, чтобы вызвать кровавые столкновения и репрессии, раздуть негодование рабочих масс и произвести общее рабочее восстание.

По заранее разработанному плану отряды Уншлихта должны были занять важнейшие государственные учреждения и должно было быть создано советское революционное правительство из членов ЦК германской компартии; вслед за тем экстренный конгресс заводских комитетов должен был провозгласить советскую власть».

Самое место для таких людей, как Яков Блюмкин!

Советское постпредство в Берлине в те дни напоминало Смольный в октябре 1917-го. Вплоть до того, что в коридорах стояли ящики с оружием для «красных сотен». Планировалось вооружить до шестидесяти тысяч рабочих в Саксонии и Тюрингии. Казалось, что «красный Октябрь» в Германии — уже почти очевидный факт.

Шестого октября — для оказания помощи советской Германии — началась скрытая мобилизация Красной армии. Причем призывались только «сознательные элементы» — в основном коммунисты. Готовился выступить и Балтийский флот.

Счет шел уже на дни, но тут «революционная машина» начала давать сбои.

Двадцать первого октября в наступление неожиданно перешли части рейхсвера — германской армии. Они заняли Дрезден и разогнали там рабочее правительство. 23 октября то же самое произошло и в Эрфурте.

В городе Хемниц 21-го должна была состояться конференция рабочих, где руководство германской компартии собиралось объявить о всеобщей забастовке, которая могла бы перерасти в восстание. Но предложение о забастовке поддержано не было. В условиях наступления правительства и отсутствия единства лидеры компартии Германии не рискнули призвать к восстанию. Более того — они дали отбой.

«Пролетарские» или «красные» сотни так и не вышли на улицы. Только в Гамбурге коммунисты во главе с Эрнстом Тельманом, проигнорировав это указание (или не получив его), 23 октября начали восстание. Оно продолжалось несколько дней, но было подавлено войсками. Вооруженные столкновения произошли и в некоторых других городах Саксонии, но уже к 27 октября все было кончено[43].

Революция в Германии, на которую так надеялись и к которой так долго готовились, потерпела молниеносное поражение. Это вызвало бурные дискуссии в советском руководстве. Троцкий обвинял «тройку» в том, что они «проглядели» революционную ситуацию. «Тройка» упрекала Троцкого в том, что он, наоборот, слишком переоценил ее. В Коминтерне метали стрелы в адрес руководства компартии Германии. Однако всем было понятно — по ожиданиям «мировой революции» нанесен очередной тяжелый удар.

* * *

Был ли в это время в Германии Блюмкин? Вопрос по-прежнему остается открытым. Непонятно, состоялась ли в конце концов его миссия или же все закончилось только подготовкой к «боевому предприятию». Но в любом случае история с германским «красным Октябрем» для него лично не прошла бесследно. Осенью 1923 года он снова вернулся на Лубянку — после пятилетнего перерыва.

Предложение Блюмкину перейти на работу в ОГПУ сделал лично Дзержинский. Тот самый, который в июле 1918-го уверял следователей из Особой следственной комиссии по делу о выступлении левых эсеров, что Блюмкина он «ближе не знал и редко с ним виделся» и «благодаря» которому ему пришлось писать заявление об отставке с поста председателя ВЧК.

Конечно, за прошедшие годы Феликс Эдмундович мог узнать убийцу Мирбаха поближе, оценить его способности и признать достойным служить в ОГПУ, этом «ордене меченосцев» партии, куда с годами становилось попасть все сложнее. Несколько лет спустя на торжественном заседании, посвященном десятилетию ВЧК — ОГПУ, Николай Бухарин скажет, что в России за последние годы «появился новый тип русского человека — инициативного, подвижного, энергичного, быстро выходящего из любого затруднения, появился новый пламенный человек! Чекист — наиболее законченный тип такого нового человека». Знал бы Николай Иванович, что вскоре «пламенные люди» придут и за ним.

Сделав предложение о работе в ОГПУ Блюмкину, Дзержинский тем самым окончательно признал, что тот заслужил право служить в органах. Несмотря на все свои фокусы, Блюмкин вполне подходил на роль «пламенного человека», что уже не раз доказывал на практике. Думается, Феликс Эдмундович и сам в душе признавал это раньше. Он вообще имел склонность к «левым» настроениям и одно время очень даже симпатизировал Троцкому, хотя потом перешел на сторону его противников.

«Дзержинский голосовал за Троцкого, — говорил Сталин на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны 2 июня 1937 года, — не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и всё ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.

Самое лучшее — судить о людях по их делам, по их работе. Были люди, которые колебались, потом отошли, отошли открыто, честно и в одних рядах с нами очень хорошо дерутся с троцкистами… И нет ничего удивительного, что такие люди, как Дзержинский… и десятка два-три бывших троцкистов, разобрались, увидели, что линия партии правильна, и перешли на нашу сторону».

Дзержинский умер от сердечного приступа в июле 1926 года; вскоре после того, как обличал троцкистов на пленуме ЦК.

Однако в 1923 году близость к Троцкому еще значила много. Человек, проявивший себя на нелегальной боевой работе и плюс к тому в ведомстве одного из «вождей революции», вполне мог подойти для ОГПУ. Правда, Блюмкину предложили поменять сферу деятельности — если во время своего первого прихода в ВЧК он занимался контрразведкой, то теперь Дзержинский рекомендовал его во внешнюю политическую разведку, то есть в Иностранный отдел ОГПУ.

Иностранный отдел (ИНО) ВЧК-ГПУ-ОГПУ был создан 20 декабря 1920 года приказом Дзержинского № 169. Этот день принято считать днем создания внешней разведки органов госбезопасности. Первым его руководителем был Яков Давтян (Давыдов). Вторым — Соломон Могилевский (позже он сыграет в жизни Блюмкина заметную роль). Третьим начальником ИНО — с марта 1922 года — стал Михаил Трилиссер. С его назначением отдел начал расширяться и укрепляться. В каждом советском учреждении за рубежом создавались резидентуры внешней разведки. Число сотрудников, работавших на ИНО за границей, вскоре превысило 70 человек.

«Вся разведывательная работа в иностранных государствах, — писал Трилиссер в одной из своих инструкций, — должна проводиться с целью:

— установления на территории каждого государства контрреволюционных групп, ведущих деятельность против СССР;

— тщательного разведывания всех организаций, занимающихся шпионажем против нашей страны;

— освещения политической линии каждого государства и его экономического положения;

— добывания документальных материалов по всем указанным направлениям работы».

Трилиссер был необычным шефом разведки. Он лично выезжал за границу, где устраивал резидентуры и держал непосредственные контакты со своими агентами. Например, в Берлине он побывал под видом специалиста по готике. На самом деле — восстанавливал связь с ценным агентом. Об этой операции знали кроме него только два человека — Дзержинский и его заместитель Вячеслав Менжинский.

Трилиссер подбирал людей в разведку, в том числе и из революционного подполья. Он считал, что деятельность подпольщика и работа разведчика не так уж сильно различаются. Так что и здесь Блюмкин был настоящей находкой.

* * *

Подробности «второго пришествия» Блюмкина в ведомство Дзержинского и точная его дата тоже неизвестны. Возможно, сведения об этом сегодня пылятся в еще неоткрытых архивных делах в ФСБ. Он сам позже, будучи уже в камере внутренней тюрьмы ОГПУ, кратко упомянул лишь о том, чем занимался вскоре после прихода в разведку — был резидентом в Палестине, тогдашней подмандатной территории Великобритании.

По некоторым данным, Блюмкин получил агентурную кличку «Джек». Не исключено, что он придумал ее сам — потому что с юности обожал романы и рассказы Джека Лондона. Это был, кстати, не последний случай, когда «певец» золотоискателей, обитателей южных морей и вообще сильных и мужественных людей оставлял след в его жизни.

Выбор Блюмкина для засылки в Палестину нельзя не признать удачным. Он попал в родственную себе национальную и духовную среду. Ведь он учился в Талмуд-торе, хорошо знал идиш, быт, нравы и обычаи иудеев, наверняка имел представление об иврите. К тому же его появление в Палестине вряд ли могло вызвать большие подозрения — в 1920-е годы эмиграция на Землю обетованную была весьма популярной идеей среди евреев всего мира.

С большой долей вероятности можно предположить, что главная задача советского резидента в Палестине состояла прежде всего в сборе и анализе информации о британских планах на Ближнем Востоке, в Азии и возможном подрыве английского господства в этом регионе.

Англичане, кстати, давно уже с беспокойством наблюдали за ростом советской активности в их зоне влияния на Востоке. Знаменитый «ультиматум Керзона», то есть составленный министром иностранных дел Великобритании лордом Джорджем Натаниэлом Керзоном и врученный советской стороне 8 мая 1923 года, прежде всего требовал прекратить советскую антибританскую пропаганду (подрывную деятельность) в Персии и Афганистане и отмечал факт направления в Индию (тогда британскую колонию) подготовленных в Москве индийских студентов[44]. На выполнение условий ультиматума Керзон дал Москве десять дней, после чего, при невыполнении, грозил разрывом дипломатических отношений Великобритании с СССР.

Именно тогда появились советские плакаты: летящий самолет с кулаком или кукишем вместо пропеллера и подписью «Наш ответ Керзону!». А в известном «Авиамарше» («Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…») пели:

И, верьте нам, на каждый ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ!

Сначала советское правительство демонстративно отвергло ноту Керзона. Потом стороны начали переговоры, срок ультиматума Керзон продлевал дважды. В итоге Москва согласилась уплатить компенсацию за расстрел англичан, конфискацию судов и предоставить возможность английским рыбакам ловить рыбу в советских водах. Что же касается советской «пропаганды» на Востоке, то и здесь Москва «пошла навстречу пожеланиям» британского правительства и выразила готовность «воздержаться от всякой политики воздействия военным, дипломатическим или иным путем и от пропаганды в целях поощрения каких-либо из народов Азии к действиям, в любой форме враждебным британским интересам или Британской империи, особенно в Индии и независимом государстве Афганистан».

Но это была всего лишь дипломатия. От тайной войны никто отказываться не собирался. И не случайно Блюмкин нелегально отправился в Палестину в конце того же 1923 года.

На Ближний Восток Блюмкин уехал не один. Вместе с ним в качестве его заместителя туда был направлен Яков Серебрянский (которому он продолжал покровительствовать и после возвращения из Персии). Серебрянский мог оказаться там весьма полезным человеком — хотя бы потому, что свободно владел английским, французским и немецким языками. Блюмкин же убедил руководство ИНО зачислить Серебрянского в штат отдела «особоуполномоченным закордонной части».

Перед отъездом их принял первый заместитель председателя ОГПУ Вячеслав Менжинский. Он поставил обоим Яковам задачу — сбор информации о планах Англии и Франции на Ближнем Востоке.

Англия тогда считалась главным потенциальным противником СССР. Дзержинский в одной из записок Трилиссеру писал: «Просьба составить мне сводку (которую потом можно будет пополнять) всех махинаций Англии против нас… по нашим и НКИндел (Наркомата иностранных дел. — Е. М.) данным. Я думаю с этим вопросом выйти в Политбюро. По-моему, надо образовать секретный комитет противодействия этим английским махинациям путем целого ряда мер не только дипломатических, но и экономических, чекистских и военных». Так что в обязанности Блюмкина могли входить и мероприятия, связанные с поддержкой национально-освободительных движений и групп в Палестине, боровшихся против англичан.

Резидент «Джек» поселился в городе Яффа под именем мелкого предпринимателя Моисея Гурсинкеля. В качестве «деловой крыши» он открыл прачечную. Надо сказать, что Блюмкин оказался весьма оборотистым бизнесменом и его «банно-прачечные» дела шли успешно. Разумеется, помещение его предприятия использовалось как удобное место для встречи с агентами, информаторами и связниками. Клиенты, заходившие в прачечную благопристойного и всегда услужливого господина Гурсинкеля, никаких подозрений не вызывали.

Блюмкин проработал в Палестине недолго — до весны 1924 года. Резидентом вместо него там остался Серебрянский[45].

С чем был связан отзыв Блюмкина из Палестины — тоже одно из «белых пятен» в его биографии. Сохранилась, впрочем, такая история — почти апокриф.

Якобы Блюмкин плыл на пароходе в Хайфу под видом еврея-эмигранта, с накладным брюхом и приклеенными пейсами, как вдруг девчонка-англичанка свалилась за борт. Блюмкин бросился в воду ее спасать, когда же выбрался с ней, пейсы у него отклеились, а намокшая подушка сползла. Странным пассажиром заинтересовалась британская контрразведка, и Блюмкину пришлось уносить ноги.

Так это было или нет, но после возвращения в Москву он не получил нового назначения на работу за границей. Более того, Блюмкину на время пришлось уйти из внешней разведки и, скорее всего, снова заняться контрразведывательной работой. Означало ли это, что Блюмкин не справился с поставленной перед ним задачей, «засветился» или же руководство ОГПУ решило, что он более нужен в другой области, — остается лишь гадать и строить версии.