ЖИЗНЬ В КОНЦЛАГЕРЕ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

Процесс «приема» в нацистские концентрационные лагеря имел целью устрашить и унизить новых заключенных, а также лишить их всяких надежд на освобождение. Как только жертвы нацистов спрыгивали на землю из вагонов для скота, их сортировали, отделяя мужчин от женщин и детей, обрекая миллионы людей на немедленную смерть в газовых камерах.

Особому риску подвергались еврейские женщины. Их плодовитость вызывала ненависть, поскольку ассоциировалась с вечным бессмертием этой ненавистной фашистами расы. Повсюду в рейхе малейший признак беременности обрекал еврейку на смерть⁶. Исследования также указывают на то, что сразу же по прибытии в концентрационные лагеря погибало больше женщин, чем мужчин.

На некоторое время нацисты сохраняли жизнь в основном молодым, сильным и, по всей видимости, здоровым женщинам. Те, кто пережил заключение, вспоминали, что не могли поверить и были бесконечно унижены, когда им приказывали полностью раздеваться, обнажаясь на глазах друг друга и вражеских охранников. После этого их насильно брили: мужчины и женщины из СС сбривали волосы на телах узников, включая волосы на лобке и под мышками – видимо, для того, чтобы не допустить распространения вшей. Нацисты прибегали к такой публичной стрижке с целью сломить дух женщин. Во время этой процедуры они глумились и издевались над своими жертвами. «Ощущение было такое, как будто кто-то сдирал с нас кожу, ничего не оставляя от наших личностей, – вспоминала одна женщина. – Мы уже не были после этого девушками Хельгой, Ольгой, Марией или кем-то еще»⁷.

Эти узницы скоро переставали чувствовать себя женщинами, поскольку существование в условиях лагеря на деле вело к прекращению месячных. А те немногие, у которых менструации продолжались, испытывали еще и нравственные страдания: кровь стекала у них по ногам из-за того, что отсутствовали соответствующие гигиенические средства, а в качестве тряпок они могли использовать лишь собственную одежду. При этом нацисты их еще наказывали за то, что они «разводят грязь».

Нацистские врачи нарушали все медицинские клятвы и стерилизовали девушек-подростков, выжигая им яичники рентгеновскими лучами. После этого молодые женщины с жуткими криками корчились на земле от непереносимой боли. Позже эти врачи хирургическим путем удаляли сожженные яичники. Доктор Владислав Деринг приобрел такую сноровку в этом жутком деле, что мог произвести десяток подобных операций за пару часов.

Узницам концлагерей постоянно угрожало изнасилование. Не довольствуясь разглядыванием женщин, похотливые эсэсовцы иногда врывались к ним в бараки, стаскивали с нар самых привлекательных, уводили их и насиловали. Потом эти женщины возвращались обратно, и все остальные знали об их позоре.

Многие эсэсовцы, опасаясь суровых последствий половых контактов с еврейками, предпочитали воздерживаться от подобных удовольствий, чтобы не потерять работу и уверенность в собственной безопасности, поскольку за такие нарушения можно было лишиться жизни. Возможно, поэтому некоторые нацисты просто убивали свои жертвы после изнасилования: мертвый свидетель ничего не расскажет.

Еще более вопиющим нарушением Закона о защите немецкой крови и немецкой чести было создание эсэсовцами во многих лагерях – в частности, в Равенсбрюке и Освенциме – бараков, где содержались молодые женщины, которых они использовали для собственных утех и с которыми позволяли вступать в интимные отношения особо отличившимся заключенным нееврейского происхождения. (Выживший узник Освенцима писатель К. Цетник оставил описание этих борделей в «Доме кукол» – романе, сюжет которого основан на дневниковых записях его четырнадцатилетней сестры Даниэлы Прелешник, которую силой заставляли удовлетворять похоть немецких солдат в борделе концлагеря.) Для этих целей отбирали привлекательных женщин с упругой грудью, а таких оказывалось немного, потому что от недостаточного питания у большинства женщин груди ссыхались. (От голода груди сначала отвисали, а потом сморщивались и усыхали, пока грудь не становилась плоской, как у мужчины.) За этим отбором наблюдали эсэсовские врачи. Одним из них был печально известный доктор Йозеф Менгеле, чья сожительница бисексуальной ориентации, офицер СС Ирма Гризе, использовала заключенных женщин для удовлетворения своей похоти.

Женщины, которых принуждали работать в борделе, включая евреек, «проходили пробу», то есть подвергались групповому изнасилованию. После этого они приступали к своим обязанностям. Большую часть дня они ничего не делали, но каждую из них заставляли обслуживать около восьми человек за два часа работы борделя каждый вечер. Несмотря на использование противозачаточных средств, узницы иногда беременели. Женщина никак не могла повлиять на решение, в силу которого ей либо делали аборт, либо убивали. Часто эсэсовцы выбирали второе решение, поскольку оно было проще.

Для удовлетворения похоти так, чтобы не подвергнуться наказанию за Rassenchande, «осквернение расы», считавшееся тяжким преступлением, многие мужчины и женщины, служившие в СС, просто спали друг с другом, изменяя супругам с неболтливыми коллегами. Но заключенные, доведенные до отчаяния женщины, которых нацисты сотнями тысяч свозили в концлагеря со всех концов Европы, были слишком уязвимы и абсолютно доступны, чтобы их игнорировать. Для женщин-узниц, которые со дня на день ожидали смерти, вопросы пола лишались актуальности. Тем не менее многие из них скоро выясняли, как использовать сексуальность, чтобы получить ничтожное вознаграждение, которое могло продлить их жизнь или жизнь любимого человека.

Все еще привлекательная женщина, особенно такая, которая каким-то чудом сохранила женские формы, вначале могла избежать газовой камеры. Кроме того, она могла привлечь внимание охранника-эсэсовца или привилегированного заключенного нееврейского происхождения, которые могли тайком передать ей кусочек сосиски или сыра, пару обуви покрепче, иначе говоря, то, от чего в концлагере реально могла зависеть жизнь человека. Некоторые женщины «отдавались за кусочек хлеба с маслом», но, как говорила бывшая узница Рената Пакер, «в том, что они вставали на этот путь, проявлялась их воля к жизни, а нередко стремление спасти мужа и детей»⁸. В этом сюрреалистическом мире, где царил ужас, правила и условности реального мира, касающиеся отношений между полами, утрачивали всякий смысл. Тем не менее даже в лагере смерти большинство людей продолжали их придерживаться и потому сурово осуждали тех, кто спал с врагом.

Это явственно отражается в большинстве воспоминаний периода шоа?, где речь идет об опыте такого рода. Сравнительно недавно такой подход выразился в попытках более адекватного и реалистичного осмысления шоа? с женской точки зрения; он получил название Bett-Politik – «постельная политика», которая обычно была единственным оружием заключенных в концлагеря женщин.

В числе тех, кто занимался сексуальным принуждением, были не только нацисты и эсэсовцы. За пределами лагерей смерти – в гетто и исправительно-трудовых лагерях – евреи также требовали сексуальных услуг в обмен на еду и другие предметы первой необходимости. А в партизанских лагерях, скрытых в лесной чаще, так же поступали и русские, и евреи.

«С», чехословацкая еврейка, которая прошла через Терезиенштадт, так называемое возрастное гетто, и лагерь смерти Освенцим, вспоминала, что женщины полагались на собственную сообразительность и связи с мужчинами. В концлагере Терезиенштадт мужчины, занимавшие руководящие должности или ведавшие имевшими жизненно важное значение кухнями, использовали свое положение для получения всего, что хотели, включая услуги сексуального характера. «Вот как вы тогда могли выжить как женщина, – поясняла “С”, – благодаря мужчине… в той ситуации это был единственный способ, позволявший уцелеть».

Как вспоминает другая выжившая узница Терезиенштадта, положение там «было схожим с положением во внешнем мире, за исключением того, что ценность там составляли не золото, не бриллианты и не деньги, а пища»⁹. Некоторые мужчины могли предложить гораздо больше: у них была возможность спасти жизнь до тридцати родственников и друзей, предотвратив их отправку в лагеря смерти на востоке. В дневниках узников других лагерей есть сведения о том, что там тоже некоторые высокопоставленные мужчины из Judenrat («Еврейского совета») защищали молодых красивых женщин в обмен на сексуальные услуги.

В исправительно-трудовых лагерях женщины выясняли, что интимная связь с kuzyn («кузеном»), имеющим большие возможности, могла означать разницу между жизнью и смертью. Многие этому сопротивлялись, предпочитая воздержание позору внебрачных половых отношений, и некоторые представительницы высших слоев общества с презрением отвергали говоривших на идише выходцев из низших слоев общества, даже тех, кто обладал возможностями спасать жизни. Но женщин часто доводило до отчаяния безвыходное положение, и они сдавались – допускали до себя «кузена» и проводили с ним ночи, отгородившись от остальных наскоро смастеренной занавеской. Такие отношения часто высмеивались в популярных частушках: «За суп, за картошку, за хлебные крошки готовы девчонки раздвинуть ножки. Но я по секрету могу вам сказать: они это сделать готовы опять, когда в этом нету большой нужды – им это как выпить стакан воды»¹⁰. Самым страшным последствием таких отношений с «кузеном» оказывалась беременность, поскольку женщины с округлившимся животом автоматически подлежали уничтожению.

В Освенциме, где почти не было возможностей для пополнения скудных пайков, женщины, как-то связанные с рабочими крематория, иногда могли обменивать «любовь» – уродливо-нелепые совокупления около зловонных отхожих мест – на банку еды, пару ботинок или гребень. Еврейка из Венгрии, врач Гизелла Перл, отчаянно нуждалась в веревке, чтобы привязать к ногам ботинки, которые были ей слишком велики. (Обувь служила основной защитой от ссадин, ран, приводивших к инфекционным заболеваниям, которые легко могли стать поводом для отправки узницы в газовую камеру.) У польского ассенизатора был кусок веревки, но он соглашался обменять его только на доступ к ее телу, а не на хлебный паек. Гизелла вспоминала: «Его рука, вымазанная человеческими экскрементами, которые он убирал, нагло и настойчиво потянулась к моему женскому естеству». В следующую секунду она убежала прочь, испытывая ужас от того, что произошло. «Как же изменились мои ценности… Насколько же взлетела цена куска веревки», – позже писала доктор Перл". Женщины, которые в обычной жизни к любому предложению подобного рода отнеслись бы с полным достоинства презрением, в такой ситуации сомневались, обдумывали значимость того, что им предлагали, а потом принимали решение: часто они отвечали отказом, но иногда соглашались.

Одной из таких женщин была Руфь, зимой 1942 г. прибывшая в занесенный снегом лагерь Собибор транспортом из Вены. Мы знаем о Руфи только то, что она была темноглазой и темноволосой девушкой лет шестнадцати-семнадцати, настолько очаровательной, что на нее обратил внимание унтер-офицер Пауль Грот – человек, варварски обращавшийся с заключенными-евреями. Еще он был печально известен тремя своими дикими выходками. В частности, он заставлял еврея пить водку до тех пор, пока тот не пьянел, а потом с громким хохотом мочился в рот этого человека, когда того рвало. Он заставлял евреев залезать на крышу, а тех, кто падал, приказывал пороть, а потом отсылал их в третью секцию лагеря, где их расстреливали. Еще он заставлял евреев ловить мышей и совать их в штаны других узников. Когда те уже не могли стоять по стойке «смирно», он велел их пороть.

А потом Грот обратил внимание на Руфь и, к удивлению всех, кто его знал, страстно в нее влюбился. Он взял ее к себе как прислугу и сделал своей любовницей. «Их любовная связь перерастала в серьезные отношения, – вспоминала одна из выживших узниц Собибора, – и Руфь начала оказывать влияние на поведение Грота»¹². Осознавший свою жестокость эсэсовец прекратил избивать евреев. Однако на радикальное изменение поведения Грота обратили внимание не только евреи. Это заметили и его сослуживцы, и командиры, которые были поражены тем, насколько важна для него стала Руфь. Оберштурмфюрер СС Франц Рейхлейтнер, назначенный комендантом лагеря Собибор в августе 1942 г., решил прекратить их отношения. Пока Грота, получившего отпуск на три дня, не было в лагере, он приказал двоим эсэсовцам перевести Руфь в третью секцию лагеря, где ее расстреляли. После возвращения Грот узнал, что Руфь умерла. Вновь приступив к своим обязанностям, он продолжал относиться к евреям более терпимо, как в тот непродолжительный период, когда у него был недозволенный роман с узницей. Вскоре комендант Рейхлейтнер перевел Грота в Бельзек.

Какие же чувства испытывала совсем еще молоденькая Руфь к Гроту – человеку, который мучил и убивал евреев, а ее заставлял ему отдаваться? Вполне вероятно, что он лишил ее девственности, – сокрушалась ли Руфь о потере невинности или, слишком хорошо зная, что сама жизнь ее висела на волоске, она об этом не задумывалась? Отвечала ли она взаимностью на внезапно вспыхнувшую любовь Грота или обменивала свои ласки на его обещание быть помягче с представителями ее народа? Те, кто знал ее в последние дни жизни, говорили именно о любви, и такого же мнения придерживался комендант лагеря, по крайней мере в том, что касалось Грота. То, что происходило между нацистским унтер-офицером и молоденькой еврейской девушкой, наверняка определялось их чувствами. Но достоверно мы знаем лишь то, что Руфь пользовалась его спонтанным влечением к ней, чтобы сделать все возможное для обуздания его зверств и издевательств над евреями.

В Освенциме Майя была каро – заключенной, назначенной эсэсовцами для поддержания порядка в бараках. Майя безжалостно относилась к своим собратьям евреям, особенно к тем, кто пытался ей перечить. Нацисты вознаградили ее за жесткость: Майя получила в распоряжение отдельную каморку. Другие узники полагали – хоть и не могли это доказать, – что каждую ночь к ней приходил один эсэсовец и оставался с ней там до утра.

Война закончилась. Майя выжила, как и Люсиль Е., бывшая узница Освенцима. В 1950 или 1951 г. Люсиль делала покупки в универмаге Альтмана в Нью-Йорке и никак не могла решить, красные перчатки взять или черные. В какой-то момент Люсиль обратила внимание на стоявшую рядом с ней высокую улыбавшуюся женщину с коротко подстриженными и прекрасно уложенными черными волосами, которая тоже примеряла перчатки. Люсиль повернулась к женщине – их взгляды встретились. «Майя», – произнесла она. «Откуда вы меня знаете?» – удивилась та. «Освенцим», – коротко ответила Люсиль. Майя побледнела и стала оправдываться, глотая слова, быстро говоря о том, что она не такая уж плохая, что ее заставляли делать то, что она делала, что она никого не убила.

«А кто твой муж? – спросила Люсиль, заметив на пальце Майи обручальное кольцо. – Ведь не тот же эсэсовец?» Люсиль ошиблась – мужем Майи действительно был тот самый эсэсовец. После войны он следовал за ней из лагеря в лагерь, а когда она эмигрировала в Америку, поехал за ней и туда. В конце концов она решила, что может выйти за него замуж. Ведь как-никак, сказала она Люсиль, он был «вполне приличным человеком».

«У вас есть дети?» – поинтересовалась Люсиль. «Нет, – ответила Майя, – детей у нас нет». – «Надеюсь, их у вас никогда не будет», – сказала Люсиль, повернулась и направилась к кассе¹³.

Майя – образец любовницы, для которой собственная безопасность и удобства оказались превыше всего. Она могла выйти замуж за эсэсовца, чтобы юридически оформить с ним отношения, оправдывая себя, говорить о том, какой он на самом деле порядочный человек, совсем не такой, как другие нацисты. Кроме того, она могла сознательно уклоняться от замужества с евреем, который в один прекрасный день выяснил бы то, что кроме Люсиль знали и многие другие, а именно, что его элегантная жена отличается от большинства других выживших узниц Освенцима.

Еще один роман развивался в Освенциме между доктором Розенталем, врачом-эсэсовцем, и Тертой Кюрнхайм, медицинской сестрой из числа заключенных-евреек. На каком-то этапе их отношений Терта забеременела, и доктор Розенталь сделал ей аборт, видимо, для того, чтобы спасти женщине жизнь. Работа Терты состояла в том, что она делала эвтаназию смертельно больным пациентам. Одна из леденящих кровь историй о ее профессиональном сотрудничестве с любовником красноречивее всяких слов дает представление как об Освенциме и Розентале, так, возможно, и о Герте. Они лечили двоих больных с одинаковыми именами, один из которых страдал от сыпного тифа, а у другого было небольшое воспаление. Человек, болевший тифом, умер, и его семье требовалось послать уведомление о смерти. Но по ошибке уведомление было послано семье уже оправившегося от воспаления больного. Поняв, что допустили ошибку, два делопроизводителя набрались храбрости и сообщили доктору Розенталю, что он может связаться со скорбевшей семьей и сообщить ей о трагической ошибке. Розенталь выслушал их, потом дал какое-то указание Герте. Та ушла, вскоре вернулась и сказала: «Ошибка исправлена. Этот тоже умер»¹⁴. Опытная убийца превратила ошибку в истину.

В конце концов кто-то доложил об отношениях доктора Розенталя и Герты в более высокие инстанции – не потому, что они убили вылеченного больного, не потому, что она сделала аборт, а потому, что Розенталь совершил Rassenchande – «осквернение расы». В итоге он кончил жизнь самоубийством. Судьба Герты неизвестна, но, скорее всего, ее казнили.

Это мог быть такой же роман, какой был у Майи. А может быть, Герта не могла устоять перед доктором-эсэсовцем, который ее настойчиво домогался. Ее соучастие в той истории с двумя пациентами ничего не доказывает – что ей оставалось делать, если доктор Розенталь приказал ей умертвить человека? А учитывая ее роль в интенсивно проводившейся в Освенциме программе эвтаназии, можно предположить, что у Герты притупилось осознание чудовищности собственных действий. Ведь по сравнению с пытками, массовыми расстрелами и убийством в газовых камерах тысяч ее собратьев безболезненная смерть от укола могла показаться безобидной, даже милосердной. Каковы бы ни были чувства и мотивы Герты, не исключено, что роман с Розенталем довел ее до преждевременной смерти.

Еврейский доктор Гизелла Перл, расплатившаяся собственным телом за кусок веревки, который мог спасти ей жизнь, рассказала историю Кати – узницы Освенцима и любовницы немца. Кати поведала доктору Перл, что сожительствовала с ним потому, что он помогал ей спасать человеческие жизни. Сердце Кати было «большим как вселенная»¹⁵, и когда она нашла миниатюрную пятнадцатилетнюю девчушку, до полусмерти избитую эсэсовкой, которая застала ее в тот момент, когда та просила дать ей картофельные очистки, Кати решила спасти девочку. Чтобы помочь ей, Кати воровала все, что могла, но возможности у нее были очень ограничены. Ее kohana – «любовник», мог сделать гораздо больше. Он был заключенным немцем, и зеленый треугольник, нашитый на его робу, свидетельствовал о том, что он обычный преступник – вор, может быть, даже убийца. Этот мужчина обладал недюжинной физической силой, в лагере к нему относились с уважением, и он ходил с тросточкой, символизировавшей его высокий статус. Он поддерживал хорошо налаженные связи с рабочими крематория, чей жуткий труд иногда давал им доступ к пище, которую обреченные заключенные, пребывавшие непосредственно из городских гетто, должны были сдавать перед тем, как идти в газовые камеры.

Кати уже собралась было расстаться с любовником, но новая взятая ею на себя ответственность заставила ее повременить. По словам доктора Перл, «она решила продолжать отдаваться мужчине в обмен на еду, которую забирала с собой… и потом кормила девочку». Как-то раз доктор Перл увидела, как Кати крепко держит ее за руку в вагоне для скота, одном из тех, в каких перевозили людей на фабрики в Германию. Доктор Перл была настроена оптимистически: «Я знала, что Кати, как бы ей ни было трудно, спасет девочке жизнь»¹⁶. История Кати незамысловата. Она сама понимала и доверительно рассказала доктору Перл о характере своих отношений с немцем и о том, что отдавалась ему, чтобы получить пищу для спасения жизни девочки. Может быть, ей пришлось легче других потому, что он был не эсэсовцем, и его авторитет определялся внушительными физическими данными. Освенцим сделал из этого преступника значительную личность, так что он мог предложить своей любовнице-еврейке то, что не мог предложить ей никто другой: возможность сохранить жизнь девочке.

В книге «Возвращение в Освенцим» Китти Харт, выжившая узница этого концлагеря, пишет, что ей было известно лишь об одном романе с участием еврейки: любовные отношения в лагере поддерживали женщина из Венгрии, имя которой не названо, и Вюнш – австрийский эсэсовец, ведавший складами. Венгерской еврейке каким-то образом удавалось хорошо выглядеть, и Вюнш был влюблен в нее до потери памяти. Харт и другие узники еврейской национальности облегчали их отношения, следя за тем, чтобы им никто не мешал, когда пара уединялась за грудами ящиков с припасами. В ответ Вюнш, которого они называли «венский шницель», обращался с ними «совсем неплохо». После войны лагерная любовница Вюнша выступила в качестве свидетельницы на проходившем во Франкфурте процессе против него: она давала показания в его пользу настолько красноречиво, что суд признал его невиновным в совершении военных преступлений.

Неожиданное и волнующее выступление этой женщины вызвало у присутствовавших бурю эмоций. Уже после войны, когда прошло достаточно времени для того, чтобы можно было объективно осмыслить и проанализировать выявленный и признанный международными судами ужас шоа?, воспоминания этой женщины о Вюнше (и, может быть, даже о ее любви) позволили ей спасти ему жизнь, как, по ее мнению, когда-то он спас жизнь ей. Она не только ни в чем не винила своего любовника-эсэсовца за то, что произошло, – она рисковала тем, что, защищая этого человека, вызовет осуждение или, по крайней мере, неодобрение других выживших узников Освенцима.