30 марта 1927. Среда

Мое настроение сейчас очень скверное. Мечусь между Мамочкой и Юрием. Ни то, ни се. Привыкла видеть Юрия каждый день и проводить с ним каждый вечер. Мамочка как-то обижается. Вчера вечером Папы-Коли не было, и я хотела рано прийти. Когда Юрий пришел, я ему сказала, что иду в 8. Потом мы начали нежничать, лежали, крепко обнявшись, без слов, тихо. Так прошло около часа. Наконец, когда нежность уже перешла в страсть, я вырвалась и села, а он откинулся лицом в одеяло. Оба молчали. Меня как-то даже обидело: мне через десять минут уходить, а ему как будто все равно, даже сказать нечего. Очень хотелось поласкать его, поцеловать, но удерживалась. А он в то же время обиделся на меня, что я не хочу даже сесть ближе; пудрюсь и никакого на него внимания. Оба сердились. Пошел меня провожать на поезд, молчали всю дорогу. Расстроились оба вдребезги. У меня была даже злая мысль — на завтра не приезжать. Наконец, на мосту, у вокзала: «Ирина, ведь так же нельзя! Пойдем пешком». «В такую-то погоду!» «Ну, что погода, дождя нет. Ведь нельзя же расходиться в таком состоянии!» «Идем». Дорогой, конечно, договорились и помирились. И в результате — вечер провели у нас.

Дорогой Юрий сказал: «Всегда в наших ссорах выходит так, что я сдаюсь, я отступаю от своих позиций». На это я ему ответила: «Мне труднее сделать первый шаг, потому что ты тогда начинаешь чувствовать силу и начинаешь играть в обиженного и оскорбленного. И мне тогда остается последнее средство — слезы». «Да нет же, Иринька, это не так». «М<ожет> б<ыть>, это и бессознательно, но это так». Привела ему несколько примеров, согласился. Мамочке очень хочется «привыкнуть» к Юрию, хочется, чтобы он чаще у нас бывал. «Я не боюсь, Ирина, что ты от нас уйдешь. Наоборот, нас станет больше…» И это меня очень радует.