7 ноября 1929. Четверг

Прихожу вчера в госпиталь. Подхожу к m<ada>me Prat — она совсем плоха. Лежит неподвижно, глаза огромные и удивленные, застывший взгляд. Берет меня за руку. Говорит медленным, сдавленным голосом.

— Посмотрите на меня. Может быть, завтра вы меня уже не увидите. — И этот страшный, как будто пронизывающий взгляд. Что-то бормочу, замолкаю, смотрю молча. Держит мою руку. Не пускает. Чувствую, что нельзя так вот, просто отойти от нее. Надо что-то сделать, что сказать — не знаю.

— Comme le bebe? Papa, maman…[220]

И смотрит пристально и серьезно-серьезно. Удивительно смотрит. Начинаю что-то бормотать:

— Не нужно так говорить, надо надеяться.

Чувствую, что говорю ерунду, прощаясь, говорю коротко: «Аu revoir»[221].

Иду по улице, нарочно пешком. Поправляю правой рукой волосы и вдруг, словно сердце упало: на руке остался запах ее одеколона, того самого, что я ей не так давно покупала. И опять стало смутно и тяжело.

Шла и знала, была совершенно уверена, что у нас — Терапиано. И захотелось ему обо всем этом рассказать. Действительно, он был у нас. Только я ничего не рассказала.

Сегодня мне тяжело идти в госпиталь. Нарочно не пошла утром и поймала себя на нехорошей мысли, что не хочу ее больше видеть. Не подойти к ней нельзя, а подойти и говорить — это же мучительно.

В понедельник умерла m<ada>me Lacoure, не моя бывшая соседка — Margueritte Lacourt, а та диабетичка, что ждала ребенка. В воскресенье у нее были роды, что-то раньше 8-ми месяцев, она была без сознанья и, не приходя в себя, через сутки умерла. Мальчик жив. Это большая трагедия. Такая молодая, такая красивая, и умерла только потому, что ей хотелось иметь ребенка.

Игорь был долго болен. Сильный бронхит. Теперь поправляется. Вчера уже много купали, а сегодня полчаса сидела с ним в Люксембурге. Страшно растет. Кричит «ма… ма… ма» совершенно отчетливо и «мя…мя». А когда очень уж грустно: «няня!» Страшно ласковый. Наклонишься к нему, протянет к тебе руки и начинает по лицу гладить. И так улыбается хорошо.