Неожиданная встреча

Неожиданная встреча

Каких только сюрпризов не преподносит война. Преподнесла один из них и в Мотоле.

Через местечко проходила партизанская конница. Наши бойцы группками толкались на улице, смотрели на незнакомое войско, переговаривались.

— Эй, орлы, с какого фронта? — шутя, спросил Тютерев.

— Белорусского, — в тон ему ответил парень в кубанке с красной лентой.

— Чья армия?

— Полковника Жунина.

— Впервые слышу о таком полководце…

— Еще услышишь.

— Куда путь держите? — допытывался комбат.

— Вперед, на запад! — улыбнулся парень.

— Э-э, братцы, вы, оказывается, ориентироваться не умеете, — поддел Тютерев. — Запад за вашей спиной.

— Неужели! — деланно удивился парень в кубанке, натянул повод, остановил лошадь и скомандовал: — Сто-й! Привал…

Конники спешились и сразу же оказались в окружении ковпаковцев. Началось, обычное в таких случаях, знакомство, разыскивались земляки.

— Воронежцы есть?

— Кто с Волги?

— Сибиряков, сибиряков подавай! — выкрикивал Тютерев, расшнуровывая свой огромный кисет с самосадом и предлагая угощение.

Земляки сбивались в группки, выясняли подробности, оживленно галдели, тискали друг друга, угощали куревом. Кто-то из белорусских партизан вытащил из кармана трофейную зажигалку и предложил:

— Махнем не глядя?

— Отстань, меняла, ты лучше скажи: нет среди вас северян, архангельцев? — спросил Лучинский.

— Как не быть?! Есть один архангельский мужичок, — ответил щеголеватый кавалерист. — Петька, где ты? Тут твой земляк объявился…

Из толпы выбрался партизан, перепоясанный ремнями, с автоматом через плечо и пистолетом на боку. Ведя коня в поводу, он подошел и солидно спросил:

— Кого интересует моя персона?

— Меня, — просиял Пашка Лучинский. — Я из Онеги.

— Из Онеги? — обрадовался Петька. — Вот здорово! Хоть одного земляка за войну встретил. Звягин моя фамилия.

— Лучинский, — назвал себя Павлик и крепко пожал руку земляка.

— Что у вас в Архангельске только Звягины водятся? — спросил Тютерев, прислушиваясь к разговору.

— Почему же? Есть вот и Лучинские, — улыбаясь, ответил Петр.

— У меня в батальоне есть один из Архангельска и тоже Звягин. — Тютерев обернулся и крикнул: — Барсуков, позови Федора Васильевича!

— Как вы сказали? Федор Васильевич? — изменился в лице Петр Звягин.

— Ну да, Федор Васильевич — отличнейший пулеметчик и разведчик…

— Федя? Нет, нет этого не может быть, — взволнованно забормотал Петр. Нетерпеливо спросил: — Где же он?

— Звягин, к командиру!

— Федя, комбат вызывает! — послышались голоса.

— Сейчас будет здесь, как штык, — заверил Тютерев, оглянулся и, указывая на высокого белобрысого партизана, не спета пробиравшегося среди бойцов и лошадей, сказал: — Да вот и он собственной персоной.

Петр присмотрелся, уронил повод и кинулся навстречу Федору, выкрикивая:

— Федя! Брательник!

А тот, услышав знакомый голос, вздрогнул, застыл на месте и немигающими глазами уставился на приближавшегося к нему кавалериста. Узнав в нем своего младшего брата, со всех ног бросился к нему.

— Петька!

— Федя!

— Ты? Живой?

— Ага… А ты?

— И я!..

Партизаны вдруг притихли и с интересом наблюдали за необычным событием. Не часто на войне бывают подобные встречи. А братья сошлись, остановились и некоторое время рассматривали друг друга, видимо, еще не веря своему счастью. Потом, не говоря ни слова, обнялись, целовались и плакали, не стыдясь мужских слез. Да и некоторые партизаны не удержались, смахнули непрошеную слезу…

Ну, как ты, здоров? — первым взял себя в руки Федор.

— Как видишь…

— А мы давно тебя похоронили. Извещение о твоей смерти получили.

— Долго буду жить.

— Последнее письмо от тебя было накануне войны, из Прибалтики. Помнишь, ты сообщал, что вам выдали каски, медальоны? Ёщё ты там писал: «Будем решать судьбу Европы…» Помнишь?..

— Помню, Федя, помню. На деле видишь, как получилось, — ответил Петр.

— Как ты оказался в партизанском отряде?

— Воевать начал на второй день после нападения фашистов. Но не долго. Был ранен. Угодил в плен, бежал…

— Значит, и ты горя хлебнул, — сочувственно покачал головой Федя.

— А кто его не хлебнул? Война… Обидно, что дома нас считают погибшими.

— Меня считали, теперь — нет, — ответил Федор.

— Ты думаешь? — усомнился Петр.

— Знаю. Письма получаю…

— Письма из дома? Получаешь и молчишь? — оживился Петр. — Что же там? Как они?

— Все хорошо, нормально, — Федор извлек из внутреннего кармана пачку писем и протянул: — На, почитай, там о тебе тоже есть…

Петр нетерпеливо выхватил письма из рук брата, трясущимися руками вынул из конверта пёрвое попавшееся и начал жадно читать. Он волновался, глаза его блестели. Казалось, Петр забыл где он, никого не замечал. На его лице отражались то грусть, то веселая радостная улыбка…

Уже кавалеристы попрощались с ковпаковцами, взобрались в седла и двинулись в путь, а Петр пропустил мимо ушей, брошенное парнем в кубанке «Звягин, догоняй», продолжал перечитывать письмо за письмом, впитывая в себя новости из родного дома.

Когда он закончил читать последнее письмо, кавалерийская колонна скрылась в лесу. Неохотно возвращая письма брату, Петр попросил:

— Напиши им обо мне, жив, дескать… пусть не волнуются. Не знаю, когда подвернется возможность написать самому.

— Обязательно напишу, — пообещал Федор, а потом предложил — Оставайся с нами. Я попрошу командира… Примут. Вместе будем воевать.

Петр внимательно посмотрел на брата и в свою очередь спросил:

— А ты пошел бы с нами?

— Нет, что ты! Как можно…

— Вот видишь? Разве я брошу товарищей, с которыми более двух лет вместе провоевал! Давай прощаться. Неизвестно, придется ли свидеться.

— Теперь рядом будем. Обязательно встретимся, — уверенно проговорил Федор.

Братья обнялись на прощание. К Петру подвели его коня. Он перебросил повод через голову лошади, взялся левой рукой за переднюю луку седла, вставил ногу в стремя, вдруг обернулся к брату и сказал:

— А судьбу Европы все-таки придется решать нам^:— советским людям.

Оттолкнулся правой ногой от земли, молодецки взлетел в седло, дал шпоры, Конь с места взял галопом и унес всадника вслед ушедшей колонне.

Федор, взволнованный встречей с братом, стоял среди улицы в окружении товарищей, смотрел вслед удаляющемуся Петру, махал рукой на прощанье и выкрикивал: «Будь здоров, Петя! До скорой встречи!» Он даже не подозревал, что следующая встреча состоится лишь после войны в родном доме.

Товарищи поздравляли Федора, оживленно делились впечатлениями.

— Просто не верится, — не мог успокоиться Федор. — Не гадал и не чаял и вот на тебе — встреча!

— Везучий ты, Федя, — позавидовал Лучинский. — Может, и мой брат Серега тоже где-то рядом…

Через несколько дней я встретил Звягина. Он был задумчивый, невеселый, шел не замечая меня.

— О чем задумался, детина? Почему начальство не приветствуешь? — нарочито строгим голосом спросил я Федора.

— Виноват, товарищ начштаба… Размечтался.

— Какие заботы одолевают счастливца?

Звягин помялся немного, потом быстро заговорил:

— Все о брате думаю. Встреча разбередила душу, заставила рейдом пройти по всей жизни. Вспомнил наше детство, а оно не очень легкое. Сколько хорошего стороной прошло. Мне скоро тридцать пять…

— Неужели! — удивился я. — На вид тебе не больше двадцати пяти.

— Ничего не поделаешь, такая уж у нас природа моложавая, — улыбнулся Звягин.

Федор Васильевич не впервые «проходит рейдом по своей жизни». Чаще молча, наедине с собой, а когда возникает потребность выговориться, вслух возле костра. Помню, как в Собычине в канун нового 1944 года Звягин рассказывал о своем житье-бытье.

— Мне бы скакать верхом на лошади, рядом с Сашей Усачем. Я ведь сын пастуха, — начал тогда рассказ Звягин. — Земли-то у нас было всего две десятины, а семья одиннадцать душ. Урожаи на архангельской земле — сами знаете какие. Не сладко жилось. Приходилось прирабатывать на стороне. Отец нанялся пастухом к заводчику, доглядал за табунами. Я пошел к нему помощником и с шести лет научился ездить верхом. Два моих брата умерли. Осталось нас четыре брата и три сестры. На двух десятинах не прокормиться. Подрастали и уходили на заработки. Я с десяти лет пахал. От горшка два вершка, из-за сохи не видно, а пахал. Жал серпом недозрелый ячмень…

Из рассказа Звягина я узнал, что в 1917 году он пошел в школу. Здесь впервые от учителя услышал о большевиках, о Ленине. До них дошла весть — свергли царя. Свергнуть-то свергли, а положение мало изменилось. Затем заговорили о новой революции, о большевиках. Наступила пора митингов. Имя Ленина не сходило с уст. Оно повторялось на разные лады. Одни — это трудовой люд — с именем Ленина связывали надежды на лучшее будущее. Другие — богатеи — наоборот…

Была провозглашена Советская власть. Земля — крестьянам. Заводы, фабрики — рабочим. Мир — народам. Долой войну! Но, как бы в насмешку, именно теперь война докатилась и до Архангельска. Здесь собрались отряды белогвардейцев. Нагрянули заморские интервенты. Кого только не было! И американцы, и французы, и англичане… И все вкупе с белогвардейцами, против большевиков, против трудового народа.

Школы закрылись. Наступило раздолье для десятилетнего Феди и его дружков. Ни один митинг, ни одна демонстрация не проходили без их участия… Они были свидетелями расправы над сторонниками Советской власти, которых вывели на мхи и расстреляли.

После разгрома белогвардейцев и изгнания интервентов начала налаживаться жизнь. Звягин плавал на речных колесниках, рыбачил на Мурмане, плотничал. Затем обучился шоферскому делу и до начала войны работал шофером на Исакогорском лесокомбинате.

В первый же день войны Федора, вместе с двумя братьями, мобилизовали. Четвертый — младший Петр — был в военном училище в Прибалтике.

Федора Васильевича направили в авиационную часть. Обслуживал аэродромы, обеспечивал связь, подбирал летчиков, выпрыгнувших из горящих самолетов. Летчики, что разведчики: на задание улетают группами, а возвращаются не все. Звягину казалось, что все при деле, лишь он один не воюет, круглые сутки гоняет машину. Это угнетало. В пору хоть в пехоту убегай.

В опасностях и тревогах проходили дни, недели, месяцы. Однажды Звягин повез связистов исправлять линию к аэродрому. Попали под бомбежку. Когда самолеты улетели, Федор кинулся разыскивать связистов. Не нашел. Решил один пробираться к аэродрому. Навстречу попадались машины. Шоферы советовали вернуться, пугали прорвавшимися немцами.

— У страха глаза велики, — отвечал им Звягин. — Где это ты увидели фрицев. Нет, пока не найду своих — назад не вернусь, — стоял на своем Федор и газовал на запад.

Проезжал деревню за деревней, но летчиков не находил. Въехал в одно село и напоролся на танк с крестами. Направил машину на танк, а сам вывалился из кабины и в коноплю. Фашисты окружили и схватили. Началось самое тяжелое: кошары, этапы, пересыльные лагеря, сон под открытым небом, колючая проволока.

Из головы не выходили слова присяги: «…Клянусь защищать ее (Родину) мужественно, умело… не щадя своей крови и самой жизни»… А что получилось? По-настоящему еще не воевал, не пролил крови и уже обречен на бесславную смерть. Нет, еще не все потеряно. «Бежать!» Легко сказать. А как? С пленных фашисты не спускали глаз. Побеги совершались каждый день, но мало кому удавались. Пытавшихся бежать тут же перед строем пускали в расход. Чуть было не постигла такая участь и Федора.

Во время одного из маршей несколько человек, с ними и Федор, бросились бежать. Фашисты всех переловили и повели к колонне. Звягин понимал — это конец. Он не растерялся: перескочил кювет, нырнул в колонну и забился в самую середину. Товарищи не выдали. Остальных, пытавшихся бежать, гитлеровцы расстреляли.

Первая неудача не сломила волю Звягина. Мысль о побеге не покидала его. Он придумывал новые варианты. Все решилось в Гомеле.

Пленных разместили в пересыльном лагере в белых конюшнях. Для многих этот лагерь стал «пересылкой на тот свет». Лишенные всякой помощи, пленные умирали, как мухи, от ран, голода и холода. Их раздевали, навалом, как бревна, грузили на двуколки и увозили. Потом двуколок стало не хватать. Приспособили для этой цели грузовики. Уцелевших партиями увозили на запад.

Федор Васильевич обратил внимание, что на территории лагеря, на отдельной площадке, отгороженной колючей проволокой, стояло несколько крытых грузовиков. В эти машины перед вечером загрузили очередную партию пленных для отправки в тыл. Приметил, какую машину грузят последней. Значит, она и пойдет последней. Звягин договорился с Ефимом Клименком бежать.

Нашли слабое место в ограждении, выбрали удобный момент, проползли под проволокой, подбежали к машине и в кузов. А там набито, как сельдей в бочке. Втиснулись среди товарищей. Сердце колотилось словно набат, от нетерпения и страха дрожь в теле. Зуб на зуб не попадает. Лишь бы не вздумали проверять. Скорее бы в путь…

Настороженно прислушиваются. Слышат — подошли два немца, застегнули тенты на пряжки. Последовала команда. Захлопали дверцами кабин. Заурчали моторы. Машины одна ^за другой направились к воротам. Наконец вздрогнула автомашина, в которой находились беглецы, тронулась с места. Радость охватила Федора, но скоро пришлось еще поволноваться. Грузовик проехал немного и остановился. Видимо, при выезде с территории лагеря охрана проверяет документы. Федор и Ефим сидели ни живы ни мертвы. Успокоились лишь тогда, когда машина вновь тронулась, свернула на дорогу и покатила по шоссе.

Грузовики мчались вовсю. Колеса взвихривали снежную пыль. Встречный ветер хлестал по брезентовому тенту. Пленники выглядывали в щелки и замечали, как быстро сгущаются сумерки.

Когда отъехали порядочно и совсем стемнело, Звягин с трудом расстегнул большие пряжки, отвернул тент, вывалился с кузова и шлепнулся на дорогу. Вслед за ним, как горох, посыпались товарищи. При падении Федор сильно ушибся. От боли потемнело в глазах. А когда опомнился, увидел фары приближающейся машины. В луче прожектора замелькали фигуры беглецов, рассыпавшихся по полю. Из настигавшей машины ударили автоматы. Нитка трассирующих пуль прошила ночную темень. Превозмогая боль, Звягин рванулся к кустам. «Лишь бы успеть!» — единственное, о чем он думал в тот момент.

Добежал до кустов, зацепился за пень и упал, уткнувшись лицом во что-то колючее. Тут же вскочил и еще быстрее побежал в глубь леса. Он бежал, не замечая ни боли, ни крови, сочившейся с поцарапанного лица.

С облегчением вздохнул только тогда, когда понял, что ушел от погони. Почувствовал смертельную усталость. Остановился, прислушался. Ничего подозрительного. Сел, прислонившись спиной к дереву, и с ликованием повторял: «На свободе! На свободе!» Слезы радости застилали глаза.

Готовясь к побегу, Звягин и Клименко договорились пробираться в село на Гомельщине, где у Ефима были родственники. Надеялись там на время укрыться. Вспомнив об этом, Федор спохватился: «Где товарищ?» Стал прислушиваться, но кроме ветра, шумевшего в верхушках деревьев, ничего не услышал. Отдохнул и пошел на поиски товарищей. Напрасные старания. Тех и след простыл. Скольким удалось бежать, куда они подались — одному ветру известно.

Звягин решил идти в село, как условились с Ефимом, в надежде встретить там товарища. Однако Клименко там не оказалось. Прождал несколько дней. Ефим так и не пришел.

Не дождавшись товарища, Звягин отправился на поиски партизан. На хуторе Червона Дубрава его свалил недуг. Болезнь затянулась надолго. А когда окреп, вновь отправился на поиски. Однажды вошел в село, а навстречу ему немец. Звягин — наутек. А тот, которого он принял за немца, бежит за ним и кричит: «Стой, я русский!» — «Знаем вас, полицаев. Не обманешь. Я уже ученый», — подумал Звягин и еще быстрее припустил. Преследователь понял, что ему не догнать, дал очередь из автомата. Звягин плюхнулся на землю и, извиваясь ужом, пополз в сторону, мысленно прощаясь с жизнью. Вдруг над его головой раздался властный голос:

— Чего, дура, от партизан бегаешь? Не рад встрече? Вставай, пойдем в штаб, там разберутся, что ты за птица…

Это был Володя Петушков из четвертой роты Путивльского отряда.

Когда Федора привели к командиру роты Пятышкину Павлу Степановичу, он понял, что действительно попал к партизанам. Кончилась его бродяжническая жизнь.

— Так я стал партизаном. Много пережито, но это все позади. Надо наверстывать упущенное. Лучше смерть в бою, чем унижения и позор в плену, — закончил тогда рассказ Звягин.

Более полугода Федор Васильевич Звягин числился в списке без вести пропавших. И он поспешил исправить эту ошибку. С первым же самолетом отправил письмо домой, чтобы обрадовать жену и родителей своим воскрешением.

Ответа ждал с большим нетерпением, а когда получил, то приуныл. Товарищи допытывались, что случилось. Федор долго отмалчивался. Однако партизаны не тот народ, от которого можно отделаться молчанкой. В конце концов он уступил, дал прочитать письмо. Жена распекала его на чем свет стоит. «Как это так, находишься в Москве, где ничего тебе не грозит, а столько времени не даешь о себе знать? Не иначе как нашел себе кралю, забыл о нас…» И пошла, и поехала. Излила все, что накопилось на душе за многие дни ожидания и тревог.

Ребята читали и от души смеялись.

— Так тебе и надо, — подшучивали над Звягиным.

— Ничего смешного не вижу, — обиделся Звягин.

Оказалось, что Федор не первый, кто получал такие письма. А виной всему была наша полевая почта. Письма шли к нам через Москву. Это и заводило в заблуждение некоторых жен и родителей партизан.

Недоразумение скоро прояснилось. Звягин написал второе письмо и получил ответ. Жена просила прощения за первое письмо, сообщала, что работает в госпитале…

Пришло письмо и от отца. Отец писал: «Дорогой сынок! Долгожданная радость пришла в наш дом. Мы узнали, что ты жив. А случилось это во время обеда. Сидели мы с матерью твоей за столом. Слушали радио. Передавали Указ о награждении партизан. И вдруг слышим, что наш сын Звягин Федор Васильевич награжден орденом Красной Звезды. Ведь это ж ты? Мать, конечно, сразу в слезы. Да и я, признаться, не сдержался. Сразу две радости: ты живой и орденоносец. А через несколько дней получили от тебя письмо. Теперь мы знаем, где ты. Раньше, когда наша невестка, а твоя жена, сообщила нам, что ты в Москве, таили на тебя обиду. Выходит, напрасно. Поздравляем тебя, сынок, с орденом. Спасибо за то, что ты не посрамил нас, стариков…»

Второй год Звягин воюет в партизанском отряде. Долгое время был в четвертой роте, потом в третьей. Участвовал во многих боях и пользовался славой хорошего пулеметчика. А совсем недавно его перевели в разведку второго батальона. Сбылась мечта Звягина стать кавалеристом. На груди отважного партизана два ордена и медаль.