Последний бой
Последний бой
Генерал Строкач настоятельно требовал, чтобы мы быстрее углубились в тыл врага и усилили удары по отступающим гитлеровцам, не давали им возможности закрепиться на промежуточных рубежах.
Партизанская дивизия попыталась переправиться через Неман севернее Гродно и прорваться в тыл врага. Не удалось. Совершила несколько переходов вдоль фронта на юг и повернула на запад. Однако оторваться от фронта не могла. Сделает ночью стремительный рывок километров на двадцать — двадцать пять, а на следующий день ее настигают передовые части Советской Армии.
22 июля 1944 года мы проникли в Беловежскую пущу и считали, что уже находимся в тылу врага. Утром выяснилось, что моторизованные части 1-го Белорусского фронта вышли к Западному Бугу, овладели местечком Семятыче. Мы опять оказались в тылу своих войск.
Вершигора все же не терял надежды на переход линии фронта. Прорыв наметили в районе местечка Бельск-Подляский.
На следующий день партизанская дивизия перебазировалась в район станции Григоровцы на железной дороге Белосток—Бельск—Брест и заняла исходное положение для броска к Западному Бугу. Расположилась в селах Дидулы и Григоровцы.
Выставив охранение и выслав разведку, я решил отдохнуть. Забрался на сеновал в сарае и сразу же уснул. Пережитое за войну сказывалось на здоровье. Я воевал даже во сне. И на этот раз, весь в поту, несколько раз просыпался от собственного крика. Наконец погрузился в глубокий сон. Снится мне, что война кончилась. Народ празднует победу… Кругом веселье, песни. Откуда ни возьмись, корреспондент «Правды» Коробов. Он заставляет меня и Тютерева спеть песню «Темная ночь». Это наша любимая. Она для нас являлась своего рода паролем. Ведет, бывало, полк ночной бой. Не разберешь, где свои, а где чужие. Вдруг слышу голос Тютерева: «Темная ночь…» Отвечаю: «Только пули свистят по степи». Значит, свои.
Вот Коробов и заставил нас петь эту песню. Спели. Корреспондент улыбается, открывает патефон и заводит пластинку. Оказывается, пока мы пели, он записал на пластинку. «Теперь песня в вашем исполнении пойдет по всему Советскому Союзу», — говорит он. «Пойдет ли?» — сомневаемся мы с Сашей. И как-то радостно на душе, что о нас услышат на Большой земле. А патефон поет, я подпеваю…
— Товарищ майор, проснитесь! Что это вы распелись?
Открываю глаза. Передо мной ездовой Борисенко.
— И во сне не можете расстаться с «Темной ночью», — говорит он и улыбается. — Обед готов. Ленкин в гости приехал.
Окончательно просыпаюсь, спускаюсь с сеновала, а на сердце такая досада: не дали сон досмотреть…
В просторном, чисто подметенном овине меня ждали Бакрадзе, Ленкин, Колесников, Тютерев и Боголюбов.
— Надо вспрыснуть встречу с фронтом, — весело сказал Ленкин, разглаживая буденновские усы.
— Все готово, тебя ждали, — проговорил Бакрадзе.
— Сон перебили, — сказал я. — Пели с Тютеревым, а Коробов на патефонную пластинку записал. Старые люди говорят: кто во сне поет, тот наяву плачет. Как бы нам с тобой, Саша, не пришлось поплакать.
— Не придется. Сегодня веселиться надо. Теперь мы уже окончательно на Большой земле, — отозвался Тютерев.
— Это еще вопрос… На душе как-то муторно, — продолжал я.
— Брось, Вано, ни к чему этот разговор. Откуда немцам взяться? Впереди наши войска. Видишь, мой глаз не танцует? — прервал меня недовольный разговором Бакрадзе. — Колька, наливай.
На этот раз глаз Бакрадзе нас подвел. Боголюбов еще не успел разлить спирт по кружкам, во двор вбежали дивизионные разведчики.
— Немецкие танки! — выкрикнул с ходу Лучинский.
— Где?
— К селу подходят… Больше тридцати.
— Тревога! Комбаты, подготовиться к бою, — приказал командир полка. — Разведку выслать немедленно.
Тютерев и Колесников убежали. Вихрем помчался на своем вороном Ленкин. Я продолжал расспрашивать разведчиков.
— Танки вышли из леса. Мы думали, наши. Присмотрелись — увидели кресты. Насчитали тридцать шесть, — рассказывал Лучинский. — Колонной идут прямо на нас. Сейчас километрах в четырех отсюда. В штаб дивизии не успеем. Решили оставить наблюдателей и к вам…
— Правильно сделали…
— За Григоровцами на опушке леса остановилась Сивашская артиллерийская бригада, — продолжал Лучинский. — Они отстали от пехоты: горючее кончилось, а подвезти еще не успели…
Пока я разговаривал с разведчиками, батальоны и минеры выстроились вдоль улицы.
— Я пойду с батальонами? — обратился я к Бакрадзе.
— Хорошо. Будь осторожен. Докладывай.
Барсуков с разведчиками был уже за селом. Комбаты доложили о готовности.
Вышли из села и проселочной дорогой направились к лесу, пересекли его. На противоположной опушке спешно готовились к бою артиллеристы. Вперед от леса уходил пологий склон, покрытый высокими посевами. Километрах в двух — населенный пункт. Оттуда по дороге в нашу сторону неторопливо двигалась колонна танков. Насчитали пятнадцать. Вслед за ними, на некотором отдалении, еще пять… На дороге, метрах в трехстах от опушки леса, уже ползали наши минеры.
— Колесников, занимайте оборону правее дороги Тюте-рев — слева, — приказал я. — Бронебойщиков сосредоточить ближе к дороге.
Комбаты подали команды, партизаны бегом развернулись в цепь, залегли впереди артиллерийских огневых позиций и быстро начали окапываться.
— Хорошо, что вы пришли. Гора с плеч, — обрадовался артиллерийский майор. — Понимаете, пехота прошла вперед, а мы застряли. Горючее кончилось. Да и снаряды на исходе…
Мы быстро договорились о взаимодействии, и майор побежал к орудиям.
Танки двигались не спеша, как бы принюхиваясь. Наши батальоны успели расположиться в оборону. Артиллеристы открыли огонь. После нескольких залпов загорелся один танк, за ним второй. Уцелевшие развернулись по фронту и начали обстреливать огневые позиции нашей артиллерии. Снаряды рвались у самой опушки леса.
— Смотри, сколько их! — крикнул Колесников, указывая в сторону противника. Свыше пятидесяти танков развернутым фронтом шли в атаку на нашу жидкую оборону.
Артиллеристы вели прицельный огонь. Вспыхнуло еще пять танков. Остальные увеличили скорость и стремительно приближались к нам. Из посевов виднелись лишь их башни и орудия.
— Нам здесь не удержаться. Уходи в штаб, — сказал Юра.
— Ты в своем уме? — удивился я. — Понимаешь, что предлагаешь?
— Послушай, не кипятись, — спокойно проговорил старший лейтенант. — Ты же сам прекрасно понимаешь: не сдержим. Может, это для нас будет последний бой…
— Так беги…
— Не обо мне речь. Я весь здесь. А у тебя жена, дочурка. Как друга прошу, ради них, уходи. Боишься мне доверить?.. Да и подкрепление необходимо запросить…
— Считай, этого разговора между нами не было, — оборвал я своего помощника. — Держись здесь. Побегу к Тютереву, посмотрю, как у него дела… За подкреплением успеем послать.
— Смотри, поздно будет, — предостерег Колесников.
Послышался сильный взрыв. Танк, двигавшийся по дороге, застыл на месте, окутанный дымом и пылью. Защелкали противотанковые ружья…
Я поспешил во второй батальон. Не успел пробежать и пятидесяти шагов, как над головой раздался трескучий взрыв. Второй взрыв всколыхнул подо мной землю. В это же мгновение сильный удар в левую ногу свалил меня на землю. Разрывом оглушило. Поднимаюсь, чтобы отбежать в сторону, но тут же падаю от страшной боли. Сапог быстро наполняется теплой влагой. Ранен. Первая мысль: цела ли кость? Пытаюсь подняться — и не могу. Тело отяжелело, словно свинцом налилось. Подбежал Колесников.
— Куда ранен? — спрашивает.
— Нога, — простонал я. — Посмотри, цела ли кость, а если нет, то…
— Кажется, цела, — говорит Юра, ощупывая мою ногу.
Я перевел взгляд на лицо друга, чтобы убедиться: правду ли говорит, и тут замечаю струйку крови на его лице.
— Ты тоже ранен?
— Пустяк. Оглушило, чуть царапнуло и изорвало китель.
— Оставайся за меня. Передай Тютереву, пусть бережется…
Подбежали разведчики, подхватили меня, отнесли к дороге и уложили на первую попавшуюся повозку.
— Барсуков убит! — услышал я, когда подвода тронулась с места.
— Останови, — сказал я ездовому. — Забери сержанта Барсукова.
Разведчики принесли своего командира и положили рядом со мной. Бой только начался, а уже появились убитые и раненые.
Ездовой хлестнул лошадей, и они помчались к селу, а позади разыгралась артиллерийская канонада. От разрывов снарядов дрожала земля. Послышалась пулеметная и автоматная стрельба. Вступила в бой пехота.
«Отвоевался, — подумал я. — Как обидно, что все это произошло именно сегодня, когда соединились с фронтом. Чего боялся, то и случилось. По всему видно, это наш последний бой. В тыл врага нам уже не прорваться».
Больше всего меня беспокоила мысль о ноге. Удастся ли ее сохранить?
Лошади неслись рысью. Повозку сильно подбрасывало на неровной дороге. Каждый толчок причинял боль. Тело Барсукова наваливалось на меня и казалось очень тяжелым. Но я терпел. Надо спешить на перевязку. И так много потерял крови, а на месте в суматохе даже перевязать забыли.
Открыл глаза и увидел синее-синее небо, а на нем всего лишь одно облачко. «Теперь и я, как это облачко, оторван от своих товарищей. Как они там?» — подумалось…
— Кого везешь? — спросил кто-то ездового.
— Начальника штаба, — ответил тот, останавливая лошадей.
К повозке подошел Андрей Цымбал.
— Шо ж это ты, Иван Иванович, подкачал? — проговорил Цымбал, как будто это зависело от меня. — Ну, как там?
— Плохо… танков много. Помощь нужна…
— Вот я иду с батальоном… Фашисты наступают и на других направлениях. Вся дивизия поднята по тревоге… Ну, бывай! — сказал на прощанье Андрей Калинович и побежал догонять своих.
В селе встретили Бакрадзе и Зиму. Доктор наскоро прочистил мою рану. Нога выше колена насквозь пробита осколком. Зима сделал перевязку, сильно перетянул ногу, и начал шпиговать меня уколами: от столбняка, от заражения крови и еще от чего-то. Я лежал уже на своей тачанке и прислушивался к бою, который то затихал, то вновь разгорался.
— Самолеты, наши самолеты! — радостно закричали раненые.
Низко над селом промелькнули наши «илы». Скоро за лесом послышались взрывы бомб…
В бой, длившийся до вечера, были втянуты все подразделения партизанской дивизии. Во взаимодействии с 95-й Сивашской гвардейской артиллерийской бригадой и частями 15-й Сивашской стрелковой дивизии, подоспевшими в ходе боя, партизаны отразили три танковые атаки противника и лишь после того как артиллеристы и стрелковые части израсходовали боеприпасы, отошли. Партизанская дивизия держала оборону до тех пор, пока вся материальная часть артиллерийской бригады не была вывезена в тыл.
В ожесточенном бою противник потерял тридцать шесть танков. Только нашими бронебойщиками и минерами уничтожено восемь танков, бронемашина и пять автомашин. Остальные танки были подбиты артиллерией 95-й артбригады и 15-й Сивашской стрелковой дивизии, а также штурмовиками.
Появление такого большого количества танков было для нас загадкой. И лишь спустя некоторое время нам удалось установить истину.
В то время как советские войска, не встречая особого сопротивления противника, прорвались далеко на запад, заняли Семятыче и даже в нескольких местах форсировали Западный Буг, немцы подтянули на рубеж Белосток, Бельск, Брест крупные силы. С утра 23 июля в район Вельска бросили 1-й танковый корпус в составе дивизий «Мертвая голова», «Великая Германия» и «Викинг». Удар этой группировки частично пришелся и по нашей дивизии.
К утру 24 июля 1944 года первая Украинская партизанская дивизия отошла в село Витово на западной опушке Беловежской пущи.
Доктор Зима не отходил от меня. Он все время балагурил, рассказывал всякие смешные истории, стараясь отвлечь мое внимание от раны. Только теперь я понял, почему раненые партизаны души не чаяли в докторе Мирославе. Кроме того, что он мастер своего дела, он еще и золотой человек. Сколько энергии и теплоты в душе этого неугомонного доктора!
— Иван Иванович, выдался благоприятный случай всерьез заняться вашей раной, — сказал Мирослав Зима на следующий день. — Вы согласны, правда?
— Разве требуется мое согласие? — спросил я.
— Конечно, нет.
— Зачем же спрашиваете? Делайте, что хотите, только ногу спасите, — процедил я сквозь зубы.
— Вот и прекрасно, дорогой мой пациент. Теперь я командую — вы подчиняетесь. Так берегитесь! — пошутил доктор.
Его шуточные угрозы не были лишены смысла. Дело в том, что у нас не было никаких обезболивающих и замораживающих средств. Меня раздели, положили на широкую скамью, и Зима начал расчищать рану, полосуя ножом по живому телу. Пришлось скрежетать зубами и терпеть. Работая, Мирослав засыпал меня вопросами и за короткое время узнал почти всю мою жизнь.
После операции навестить меня пришли Вершигора и Войцехович.
— Как же это ты, Иван, сын собственных родителей? Придется отправлять тебя в партизанский госпиталь, — сказал Петр Петрович и тут же постарался успокоить меня — Ты не волнуйся. Рейд окончен. Мы уже не партизаны, а регулярная часть Красной Армии.
— Жаль, мне с вами не придется дойти до Берлина, — сказал я.
— Да и нам вряд ли удастся. Получен приказ Строкача— вести дивизию на Украину…
— Еще успеешь, — успокоил меня Войцехович. — Мы в этом рейде поработали хорошо. Уничтожили свыше двух тысяч гитлеровцев, несколько сот захватили в плен. Одних танков подбили более тридцати.
— Когда же на Украину? — спросил я.
— Завтра двинем. Для тебя марши будут мучительными. Мой совет — ехать прямо в Киев, — предложил Вершигора.
Я не возражал. Войцехович приказал Колесникову, временно заменившему меня на должности начальника штаба полка, заготовить необходимые документы. Бакрадзе снабдил продуктами на дорогу. Заместитель командира кавдивизиона Саша Годзенко подарил мне на память трофейные часы.
В этот же день я распрощался с полком и боевыми товарищами.