Витька-сибиряк

Витька-сибиряк

Война по своей сути жестока и античеловечна. Однако она не только научила убивать. На войне без этого нельзя — это жестокая необходимость. Война, кроме всего прочего, закаляет характер, вырабатывает волю, учит людей фронтовой дружбе, коллективизму, взаимовыручке, учит ненавидеть врага, по-настоящему ценить жизнь и презирать смерть.

Во время войны, как никогда, ценится дружба. Опасность, единство целей в борьбе сближают людей. Притом, узнавание человека происходит быстрее, чем в обычных условиях. Да это и понятно. В трудностях скорее и полнее раскрывается человек, очищается от всего наносного, фальшивого и предстает таким, какой есть, а не таким, каким ему хочется казаться. Справедливо в народе говорится: друг познается в беде.

В партизанском соединении у меня много хороших, верных боевых товарищей. Так уж повелось, что с одними сходишься быстро, с первой встречи и на всю жизнь; с другими сталкиваешься от случая к случаю, однако от этого дружба не становится менее значимой. А бывает и так: живет рядом с тобой человек тихо, смирно, на первый взгляд, незаметно, как бы в тени, в нем нет ничего броского, что бы привлекло твое внимание, До поры до времени ты его не выделяешь среди других, порой даже не замечаешь. А потом подвернется случай, присмотришься к нему повнимательней и с удивлением замечаешь, что за этой скромностью кроется человек сильной натуры, на которого можешь положиться в любом деле, в самой трудной обстановке. И ты изумляешься: как это до сих пор не мог этого понять!

Так у меня получилось с лейтенантом Ларионовым. Правда, о нем я слышал много хорошего, но долгое время мне не приходилось участвовать с ним в бою, увидеть его в деле.

Виктор Игнатьевич Ларионов был командиром взвода в пятой роте. Все, что от него требовалось, делал добросовестно, с умом, перед трудностями не пасовал, но и глаза начальству не мозолил. Неизвестно, сколько бы он оставался во взводе, если бы не командир роты Ефремов. Степан Ефимович сумел разглядеть в этом спокойном, сдержанном лейтенанте умного и дельного командира и взял его себе помощником.

От боя к бою росло командирское мастерство Ларионова, а вместе с этим рос и его авторитет. И когда Степана Ефимовича Ефремова назначили помощником начальника штаба соединения, Виктор Ларионов принял пятую роту. Первые же успешно проведенные ротой бои по разгрому гитлеровских гарнизонов, по уничтожению бандеровских банд, диверсии на железных и шоссейных дорогах заставили по-иному взглянуть на Ларионова. Тогда-то и я по-настоящему узнал и оценил этого боевого командира и прекрасного товарища.

Виктор Игнатьевич Ларионов мой ровесник. Несмотря на свою молодость, он хорошо узнал жизнь. Родился Виктор в семье рабочего железнодорожника в Барабинске. Он был самым младшим — шестым — ребенком в семье Ларионовых. Отец — Игнат Карпович — работал котельщиком в барабинском депо. В 1917 году вступил в Коммунистическую партию, стал красногвардейцем. А когда в Сибири вспыхнул белогвардейский мятеж и Колчак провозгласил себя «правителем», в Барабинске был создан военно-революционный штаб, членом которого являлся Игнат Карпович Ларионов.

Уйдя в подполье, коммунисты вели активную борьбу против колчаковцев. Появились листовки, призывавшие к борьбе с контрреволюцией. Рабочие железнодорожники бастовали. Три дня не ходили поезда.

Белогвардейцы усилили репрессии. В июле 1918 года арестовали часть подпольщиков, в том числе и Игната Ларионова. После допросов и пыток в омской тюрьме Ларионов был отпущен из-за отсутствия доказательств его причастности к подпольной работе.

Вернувшись в депо, Игнат Карпович с новой силой включился в борьбу. Скоро его вновь арестовывают и помещают в камеру для политических. Ни допросы, ни посулы, ни нечеловеческие пытки не сломили волю большевика Ларионова.

В ноябре 1919 года Игнат Карпович Ларионов, вместе с товарищами по борьбе, после зверских истязаний был расстрелян. Хоронить не разрешили. И только зимой среди горы трупов родные и товарищи нашли обезображенное, изрубленное шашками тело Игната Ларионова. Расстрелянных похоронили в братской могиле. Улицу, на которой жил Ларионов, назвали его именем.

На руках матери осталось шестеро детей, самому старшему, Николаю, было двенадцать лет, а Виктору еще не исполнилось двух. И до этого семья жила очень бедно, а теперь им грозила голодная смерть. После разгрома белогвардейцев и установления Советской власти в Сибири троих старших — Николая, Александра и Петра — устроили в приют. Нюру и Виктора взяла к себе тетя — сестра матери. Клава осталась с матерью.

Тяжелым было детство у Ларионовых, но все они выросли честными советскими людьми. Подрастали, становились комсомольцами, коммунистами и продолжали дело, за которое отдал жизнь отец.

Виктор не помнил отца. Знал о нем из рассказов матери, тети и старших братьев и гордился им, хотел быть похожим на него. Старшие братья окончили ФЗУ и работали в депо. Виктор стал военным. Войну он начал лейтенантом, командиром взвода. Сражался отважно. Тяжело переживал отступление и потерю территории.

Наши войска отошли, заняли оборону западнее Киева с твердой решимостью отстоять столицу Украины. Оказалось— одной решимости мало…

В боях под Киевом лейтенант Ларионов был ранен в бедро. Он страдал не столько от боли, сколько от сознания своего бессилия. Его вместе с другими ранеными поместили в санитарный поезд и отправили на восток. Поезд шел медленно, по нескольку часов простаивал на станциях и разъездах. На всем пути их преследовали вражеские бомбардировщики. А когда проехали Нежин, попали под сильную бомбежку. И хотя поезд имел ясно видимые опознавательные знаки, фашисты, как стервятники, набросились на беззащитную жертву. Разрывами бомб вагоны, переполненные ранеными, разносило в щепки. Эшелон загорелся. Врачи, медсестры, санитарки метались, стараясь спасти беспомощных бойцов. Многие из медиков тут же падали, сраженные пулями и осколками. Остальные продолжали выносить тяжелораненых. Те же из раненых, кто хоть как-либо мог передвигаться, выскакивали из горящих вагонов, убегали или уползали от эшелона.

Виктор тоже вывалился из вагона. От страшной боли помутилось в глазах. Превозмогая боль, он поднялся и на одной ноге поскакал к кустам. Залег в ровике. Рана жгла, но не об этом думал сейчас лейтенант. Он не мог оторвать взгляда от горящих вагонов. Оттуда доносилась мольба о помощи обреченных на страшную, мучительную смерть раненых товарищей. Ларионов все это слышал и видел, но был бессилен что-либо сделать.

Фашистские пираты продолжали вершить свое черное дело. Они с надрывным воем проносились над своей жертвой и сбрасывали смертоносный груз… Израсходовав бомбы, начали поливать пулеметным огнем.

Продолжалось это нескончаемо долго. Натешившись вдоволь, разбойники сделали круг над эшелоном, полюбовались делом своих рук и безнаказанно улетели на запад.

Наступила гнетущая тишина, нарушаемая лишь гулом пламени, пожирающего вагоны. Даже крики и стоны раненых поутихли. Воздух переполнен ядовитым запахом взрывчатки и сладковатым, тошнотворным духом сгоревшего мяса.

Виктор, потрясенный случившимся, впал в забытье, лежал недвижно, тупо смотрел в землю и не замечал, что делается вокруг… К действительности его вернул непонятный шум. Он выглянул из ровика. То, что он увидел, заставило его снова лечь и прижаться к земле. Возле эшелона рыскали гитлеровцы. «Откуда они взялись? Словно с неба свалились!» — подумал лейтенант. Первой мыслью было — бежать. Пошевелился, сделал неосторожное движение ногой и ощутил пронизывающую все тело боль. Застонал, но, опасаясь, что услышат гитлеровцы, до крови закусил губу, заглушая стон. С опозданием пожалел, что во время бомбежки не отполз дальше от эшелона. Но кто мог предполагать, что так получится?!

«Только не плен!» — решил Виктор и затаился в своем ненадежном укрытии… До вечера немцы шныряли вокруг эшелона, по кустам, отыскивали раненых красноармейцев и сгоняли их к путям. Время от времени раздавались одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди. Все это слышал Ларионов из своего укрытия. Он догадывался, что означают эти выстрелы, и обреченно ждал, когда доберутся до него. Однако судьба была к нему благосклонна. Его не заметили.

С наступлением сумерек, когда фашисты ушли, угнав раненых и уцелевших медиков, Ларионов выбрался из ровика, последний раз посмотрел на тлеющие головешки и металлические ребра обгоревших вагонов, горестно вздохнул и, кляня на чем свет стоит фашистов, пополз в поле. Правая раненая нога волочилась, цеплялась за кочки, и причиняла нестерпимые страдания. Виктор, — загребая руками и отталкиваясь здоровой ногой, настойчиво полз от страшного места. Позади за лесом время от времени взметались ракеты и словно подгоняли его. Сознание опасности и жажда жизни придавали молодому лейтенанту силы.

Чем дальше полз, тем медленнее становились его движения. Гимнастерка взмокла и прилипла к телу. Пот заливал глаза. Саднило исцарапанные руки. Горло пересохло. Во рту горечь. Хотя бы глоток воды…

Из последних сил он добрался до рощи, забился под куст орешника и в изнеможении растянулся на влажной, пахнущей прелыми листьями земле. Его окружала глухая ночная тишина. Даже перестали быть слышными далекие отзвуки артиллерии, которые совсем недавно доносились почему-то с востока, со стороны Бахмача.

Виктор начал перебирать в памяти все, что сегодня стряслось. Как могло случиться, что гитлеровцы появились здесь? Что это — десант или же им удалось прорваться и выйти в тыл нашим войскам, обороняющимся на Днепре? На эту мысль наводят недавние взрывы на востоке. «А почему артиллерия? Скорее всего, это была бомбежка. Да, похоже, что так. Не могли фашисты туда прорваться!»

Убедив себя в том, что на санитарный поезд напали немецкие десантники, Ларионов успокоился, решил дождаться утра и идти на поиски своих. Сейчас же он не был в состоянии двигаться. Устроился поудобнее и попытался уснуть. Но не смог: в ушах еще стояли рев моторов, взрывы бомб, гул пламени и предсмертные крики товарищей. К тому же не давала покоя растревоженная рана. Он осторожно дотронулся до повязки и понял, что она сползла…

Десять потов сошло, пока он на ощупь перебинтовал рану, зато как только затянул бинты, почувствовал облегчение. Но тут новая беда: начал донимать холод. Убежал он налегке, даже без фуражки. Влажная от пота гимнастерка остыла и ледяным панцирем облегала тело. Знобило. Стараясь согреться, Ларионов шевелил лопатками, руками растирал плечи, спину. Однако это мало помогало. Холод проникал все глубже и глубже. И чем дальше, тем невыносимее становился холод. Подмораживало, листья и жухлая трава покрылись серебристым инеем…

Когда стало невтерпеж, Виктор, цепляясь непослушными руками за орешник, попытался подняться. Гибкие ветки наклонялись и не могли быть опорой. Тогда он выполз из куста, подобрался к осине и, карабкаясь по ее стволу, поднялся. Сразу же почувствовал прилив крови в раненую ногу. Она была непомерно тяжелой и чужой. Перевел дух, осмотрелся и только теперь заметил, что воздух стал более прозрачным, среди редких деревьев белели стволы березок. Светало.

Постоял немного, размышляя, куда идти. Возвращаться к сгоревшему эшелону было сверх его сил, да и боязно. А вдруг там засада десантников! Решил выйти к железной дороге, посмотреть, что там делается. Может, удастся встретить своих. Ларионов понимал: в его положении далеко не уйдешь. И под ложечкой сосало, хотелось есть. Со вчерашнего утра крошки во рту не было.

Огляделся. Увидел кучу сухого хвороста. Подскакал на одной ноге. Выбрал палку покрепче, обломал сучья и, опираясь на нее, поплелся в сторону железной дороги. Идти было трудно. Раненая, словно налитая свинцом, нога казалась длиннее здоровой и так и норовила зацепиться за кочку или кустик…

Было уже совсем светло, когда послышался гул моторов. Слышно приближение автомашин. Виктор обрадовался и заторопился к дороге, опасаясь, что машины успеют проскочить и его не заметят. Запыхавшийся выскочил на опушку рощи и невольно попятился в кусты. По проселку, пролегавшему рядом с железной дорогой, из Нежина на Бахмач ползла колонна немецких автомашин с пехотой. В кузовах грузовиков ровными рядами, как на параде, сидели сытые, отдохнувшие за ночь, уверенные гитлеровцы. Они горланили какую-то песню.

«Вот тебе и десантники!» — с горечью подумал Ларионов. Рухнули последние зыбкие надежды. Подавленный, он опустился на пень, устремил ненавидящий взгляд на оккупантов. В этот момент Виктор даже боли не чувствовал. Ее заглушила ненависть к этим самоуверенным молодчикам. Было горько и обидно видеть, как они раскатывают по нашей земле. Как ему хотелось сейчас быть вместе с товарищами и уничтожать врагов!

«Рано торжествуете, господа фашисты! Мы еще встретимся, и тогда не ждите пощады. Я вам припомню эшелон и сгоревших товарищей!» Но это были мечты. А сейчас для молодого лейтенанта начались дни тяжелых испытаний.

Оставшись один в лесу, раненый Виктор не пал духом и взял направление на восток. Весь день пробирался лесом, но своих не встретил. Голод пригнал его к лесной деревне. И здесь Ларионова постигла неудача. В деревне было полно немцев.

Дальше идти не было сил. Донимал голод. Виктор углубился в лес, набрел на куст шиповника и с жадностью набросился на кисло-сладкие плоды, тронутые первыми морозами. Быстро обобрал куст, однако голода не утолил. Сорвал гриб, пожевал его, но почувствовал подступающую тошноту и выплюнул.

Надвигалась ночь. Надо было подумать о ночлеге. Отыскал копну сена, сделал в ней нору, залез туда и сразу же уснул мертвым сном. Давала себя знать смертельная усталость и проведенная без сна прошлая ночь. Он был настолько изнурен, что не чувствовал даже боли в раненом бедре…

Трое суток, обходя населенные пункты, превозмогая усталость и боль, продвигался на восток Ларионов. Впереди слышались артиллерийские раскаты, манившие к себе лейтенанта. Иногда казалось, что еще немного и он будет у своих. Но стрельба вдруг утихала, а на следующий день вновь возобновлялась уже дальше. Виктор потерял всякую надежду догнать фронт. Однако не сдавался, продолжал идти. И хотя он приспособил две палки с развилой вверху, на которые опирался, как на костыли, каждый шаг давался ему с огромным трудом. За последний день он прошел всего несколько километров. Мысль о еде не покидала его ни на секунду. Лесные кислицы и груши не утоляли голода, не прибавляли сил. Хотя бы корочку хлеба и глоток молока!

Виктор чувствовал — уходят последние силы. Его качало из стороны в сторону. Перед глазами проплывали разноцветные круги. Он все чаще и чаще останавливался, чтобы перевести дух, подолгу лежал и с ужасом думал: «Неужели конец!» А жить ох как хотелось! И Виктор заставлял себя подниматься и идти. Идти во что бы то ни стало! Только в этом он видел спасение.

Наконец случилось то, чего больше всего боялся Ларионов. Его свалил голодный обморок. Сколько провалялся — Виктор не помнит. Когда же пришел в себя, почувствовал опустошенность и безразличие ко всему. Даже ощущение голода пропало. Казалось, никакие силы не способны сдвинуть его с места. Но Ларионов какими-то сверхчеловеческими усилиями воли заставил себя подняться. Его пошатывало. Стараясь не упасть, он налег на палки и сделал шаг здоровой ногой, выбросил палки вперед и еще шаг… Так, шаг за шагом, с железным упорством Виктор шел вперед навстречу жизни. Смутно помнил, как выбрался из леса. И когда перед ним оказалась женщина, не поверил, подумал, что бредит. Опомнился лишь после того, как женщина, увидев его, заросшего, худого, грязного, в рваной одежде, всплеснула руками и ужаснулась: «Ой, мамочка, в чем только душа держится!»

Последние силы покинули лейтенанта. Перед глазами замелькало, закружилось, земля встала на дыбы, и он, теряя сознание, свалился как мешок. Ларионов не слышал, как женщина приволокла его в хату, стащила с него рваную, грязную одежду, располосовала ножницами пропитанные кровью, заскорузлые бинты и… отшатнулась. Рана кишела червями.

— Мамочка родная, так они и человека съедят! — перепугалась она, не подозревая, что именно благодаря червям, очищавшим рану, лейтенант избежал гангрены и остался жив.

Хозяйка достала марганцовку, сделала раствор и промыла рану. Затем разорвала простыню на длинные полосы, с помощью соседки сделала перевязку, переодела раненого в чистое мужнино белье и уложила на кровать.

Виктор спал, как убитый. Хозяйке иной раз казалось, что он умер. Она подходила, с тревогой прислушивалась к его дыханию и успокаивалась. Так и просидела остаток дня и всю ночь до утра, не смыкая глаз. Утром раненый зашевелился и застонал. Она сразу же кинулась к нему и сочувственно спросила:

— Больно?

— Пить, — прошептал Виктор, не открывая глаз.

— Зараз я тебе молочка, — заторопилась хозяйка, схватила кружку с молоком, давно приготовленную для этого случая, подбежала к раненому, засунула одну руку под подушку и приподняла голову Виктора, а второй поднесла кружку к губам: —Пей, соколик, пей…

Ларионов припал губами к кружке. Пил жадно, большими глотками. Оторвался лишь после того, как опустошил кружку. Откинулся на подушку, открыл глаза, удивленно обвел взглядом комнату и испуганно уставился на незнакомую женщину.

— Где я?

— Лежи, лежи… Ты у своих.

— Хочу в госпиталь…

— Нет здесь госпиталя… Наши отошли, — сказала женщина и поспешила успокоить раненого — Да ты не бойся, в наш хутор немцы еще не приходили…

Больше месяца провалялся Виктор у своей спасительницы на хуторе Отрубы Путивльского района Сумской области. А когда поправился, из соседнего села пришли подпольщики, забрали с собой и увели в партизанский отряд С. А. Ковпака.

Для лейтенанта Ларионова началась новая, полная опасностей и подвигов партизанская жизнь. Стараясь наверстать упущенное, отплатить оккупантам за их злодеяния, он сам напрашивался на боевые задания. Ходил в разведку, на диверсии, участвовал в разгроме вражеских гарнизонов. Однажды ему с группой товарищей поручили расправиться с предателями-полицаями в селе Стрельники. Виктор и некоторые товарищи из его группы были одеты в немецкую форму, как шутили партизаны, перешли на вещевое довольствие фюрера. Полицейские и полевая жандармерия приняли партизан за немцев. Этим воспользовался Ларионов и без единого выстрела разоружил тридцать предателей.

Спустя некоторое время таким же путем был обезврежен карательный отряд мадьяр, которых немцы послали для борьбы с партизанами.

Лейтенанта Ларионова назначили командиром взвода. Взвод под его командованием участвовал во многих боях и всегда с задачей справлялся успешно.

Более двух лет Виктор Ларионов действует в тылу врага. За его плечами рейды по территории Сумской области, из Брянского леса на правобережье Днепра, по Белоруссии и Украине, в Карпаты. В Карпатском рейде он стал помощником командира роты. Именно тогда командование обратило внимание на способного молодого офицера. Однако по-настоящему он развернулся, когда вступил в командование пятой ротой.

Лейтенант Ларионов хорошо разбирался в обстановке, быстро принимал решения, горячки не порол, задачу ставил кратко и четко. Дисциплинированный и исполнительный, он этого требовал и от своих подчиненных. Умело управлял подразделением, в бою не терялся и, если требовала того обстановка, шел впереди, своим примером увлекая подчиненных. Все это принесло ему славу умного, храброго и справедливого командира.

Виктор Игнатьевич был человеком компанейским. В свободное время он любил помечтать о жизни, о том, как хорошо заживем, когда покончим с фашистами. А это уже не за горами. Часто вместе с земляками Сашей Ленкиным, Васей Зяблицким, Сашей Тютеревым вспоминал родную Сибирь, приглашал товарищей после войны приехать поохотиться, побродить в тайге, отведать сибирских пельменей.

— Уверен, стоит вам раз побывать в наших краях, встанете на якорь и никакими судьбами вас оттуда не утащишь, — улыбаясь, говорил Виктор.

Бойцы и командиры пятой роты любили своего ротного, верили в него и смело шли с ним на любые опасности. Пятая рота стала эскадроном.

Александр Николаевич Ленкин мог вполне положиться на второй эскадрон и его командира Виктора Игнатьевича Ларионова.