Бой в Кособудах

Бой в Кособудах

После неудавшейся попытки переправиться через реку Сан дивизия уходила на восток. Мартовское утро выдалось хмурое, ветреное. Над колонной нависали свинцовые тучи. Под стать погоде было и настроение партизан. Измотанные вчерашним боем, ночным переходом и удрученные неудачным боем за мост, они молча шли по раскисшей вязкой дороге. В довершение ко всему при выходе из Кшешува наша пушка подорвалась на мине. Погибли наводчик Виктор Морозов и заряжающий Николай Амелин. Взрывом разворотило передок орудия. Пришлось наспех приспособить к нему передок от брички.

В десятом часу утра остановились в селениях Липны-Дольне и Липны-Гурне. Здесь мы хоронили товарищей, погибших в Домбровице Дуже, Ожаннах и Кшешуве.

Похоронил и я своего друга, командира комсомольского эскадрона Колю Гапоненко. Обидно было, что и погиб он из-за своего доброго сердца.

Мне рассказали, что во время последней контратаки Гапоненко мчался впереди эскадрона. Уничтожил пулеметный расчет врага. Перед ним оказался гитлеровец с поднятыми руками. Коля пожалел его, не зарубил. Но только проскакал мимо, фашист из пистолета выстрелил ему в спину. Предательская пуля оборвала жизнь замечательного человека…

Произнесены прощальные речи Ленкина и Андросова. Отгремел салют. На кладбище у околицы польской деревни выросло несколько свежих холмиков, под которыми покоятся храбрые советские воины.

Я никак не мог примириться, что больше не увижу веселого, молодого Колю Гапоненко. Нас связывала давняя и крепкая дружба. Вместе служили в разведывательном отряде при штабе Брянского фронта. Одновременно вылетели в тыл врага. Коля со своей группой действовал под Курском. После выполнения задания встретились в Брянском лесу и присоединились к партизанам. До февраля 1944 года воевали в разведке. Теперь Коли больше нет.

Вдруг вспомнилось, что Гапоненко — одиннадцатый из числа десантников, с которыми я простился. Правда, нескольких раненых отправили на Большую землю. Первый рейд из Брянского леса на правобережье Днепра вырвал из наших рядов Илью Краснокутского, Николая Щербакова, Костю Рыбинского, Костю Шамураева, Володю Савкина. Всех их отправили в госпиталь. Из Карпат не вернулись Саша Решетников и Костя Огрелюк. Улетели на Большую землю Аня Маленькая и разведчики Володя Лапин и Володя Зеболов. Из двадцати одного в соединении осталось лишь десять, включая меня и Вершигору. А что нас ждет впереди? Кому из нас удастся дожить до желанного дня победы, увидеть счастливые улыбки на лицах советских людей?

Переживал смерть друга и Петр Моисеевич Шепшинский. Его вид меня поразил. Он стоял бледный, сгорбившийся, подавленный горем.

— Что с тобой? На тебе нет лица! — воскликнул я.

— Он меня спрашивает, — заговорил взволнованно Шепшинский. — Ты мне скажи: знаешь, кем для меня был Витя? Мой командир Витя Ларионов? Не знаешь? Он был мне братом! Понимаешь? А ты меня спрашиваешь, что со мной!

Мне стало совестно: за своим горем забыл о других.

Шепшинский был старшиной второго эскадрона. Виктор был доволен своим неутомимым и неугомонным старшиной. Несмотря на то что Петр Моисеевич лет на двенадцать старше Виктора, они сдружились. Петр по-настоящему полюбил Ларионова.

Да это и не удивительно.

Жизнь не баловала Щепшинского. Детство и юность его прошли в панской Польше, в Белостокском воеводстве. С одиннадцати лет пошел в люди зарабатывать на хлеб. Батрачил. Затем два года прослужил в Войске Польском. После демобилизации женился и обосновался в селе Глинном на Ровенщине.

В 1939 году, после воссоединения Западной Украины и Западной Белоруссии с советскими республиками, Шепшинский был назначен заместителем председателя сельпо в селе Глинном Ракитнянского района. На этой работе и застала его Великая Отечественная война.

Шепшинского зачислили в техническую роту 9-го железнодорожного батальона. Работы хватало. Не успеют восстановить железнодорожный путь в одном месте, а фашисты уже. разбомбят в нескольких новых местах. Советские войска отходили на восток. С ними откатывался и железнодорожный батальон. Однако дальше Полтавы уйти не удалось. Попали в окружение. Шепшинский попытался с товарищами пробиться через линию фронта. Их постигла неудача. Тогда оставшиеся в живых повернули на запад, в леса. Добрались на Ровенщину. Здесь Петра ждала страшная весть. Немцы уничтожили всю его семью. Тогда он и двенадцать его товарищей ушли в леса. К ним присоединились еще несколько человек.

В декабре 1942 года я с группой разведчиков взорвал железнодорожный мост у Дубровицы и возвращался в часть. На пути мы встретили Шепшинского и его товарищей. Они попросились к нам. Так Петр Моисеевич оказался среди ковпаковцев.

Новичков зачислили в пятую роту. Шепшинский воевал рядовым, командиром отделения, а затем его назначили старшиной роты. Нелегкая это должность в партизанских условиях. Надо людей накормить, одеть, обеспечить боеприпасами, раздобыть для раненых медикаменты, создать необходимые запасы. Все это на совести старшины. Надо сказать, Петр Моисеевич оказался хорошим хозяйственником и смелым воином. Партизаны полюбили старшину и, несмотря на разницу в возрасте, называли его по-свойски Петей.

Леонид Прутковский рассказывал, как однажды командир роты, бывший бухгалтер Степан Ефремов, отчитывал за это старшину.

— Ты кто есть? — подражая Чапаеву, спрашивал Ефремов и тут же отвечал: — Ты есть старшина пятой героической роты. А что это значит? Это значит, что ты есть мой боевой помощник по тылу! Как же ты позволяешь подчиненным называть себя Петей? Ты для них не кто иной, как старшина Петр Моисеевич! Понятно?

— Товарищ командир, бойцы меня слушаются. Называют, как им нравится. За шо ж я на них буду обижаться? — отвечал старшина.

— Я знаю, что говорю! Не хочу, чтобы моего боевого помощника называли, как мальчишку, Петей. Су-бор-ди-на-ция! Понимать надо! — внушал ротный.

Правда, от этого разговора ничего не изменилось. Шепшинского продолжали называть Петей. Да, видно, ему и самому нравилось такое обращение.

Когда же у Ефремова роту принял Ларионов, Шепшинский привязался к молодому, энергичному командиру и заботился о нем. Не удивительно, что теперь так тяжело переживал гибель Виктора Игнатьевича.

Низенький, круглолицый, с чуть отвисающей нижней губой, обычно веселый балагур, Петр Моисеевич стоял сейчас как пришибленный. Как его подбодрить? Нет таких слов, которые бы смягчили утрату.

— В каждом бою мы теряем людей. Ларионов не первый и, к сожалению, не последний. Войне еще не видно конца, — попытался я успокоить старшину, но это только подлило масла в огонь.

— Шо ж ты хочешь, чтобы я забыл Витьку? Кто я, по-твоему? — ощетинился Шепшинский. — Я им Витьку-комэска не прощу!

— Никто не заставляет тебя забывать товарища, — начал я злиться. — Мы должны помнить тех, кто отдал жизнь за Родину. Ты думаешь, мне или другим легче? Но и руки опускать не следует…

— А я шо, руки опустил? — перебил меня Шепшинский. — Да? Я рук не опустил. Рано еще опускать. Я проклинаю войну. Будь прокляты фашисты! Уничтожать их надо. Безжалостно. Коля Гапоненко пожалел… Патроны кончатся — зубами буду грызть. Они мне за все ответят.

Большой ценой достается нам победа в каждом бою. В обозе накопилось около двухсот раненых.

…Противник подтягивал все новые части. За нами увязались некоторые подразделения немцев, выделенные для преследования отрядов генерала Наумова. Не проходило дня без боя.

На следующую дневку мы расположились в лесных деревушках Хмелек и Лукова Билгорайского повята. Только успели выставить заставы, как на оборону второго полка немцы повели наступление из Билгорая. Бой не прекращался весь день. Гитлеровцы на этот раз действовали очень напористо. Пользуясь численным превосходством, они трижды приближались вплотную к деревне. Казалось, еще одно усилие, и им удастся сломить сопротивление партизан.

Но в самые критические моменты, когда враг уже готов был торжествовать победу, командир второго полка Кульбака вводил в бой свой резерв, поднимал подразделения в контратаку и всякий раз отбрасывал противника. Особенно успешно действовали роты батальона Шолина.

Встретив упорное сопротивление партизан, гитлеровцы несколько поостыли. В их действиях почувствовалась нервозность, атаки стали менее напористыми и легко отражались партизанами. К вечеру гитлеровцы и вовсе прекратили наступление.

По сведениям жителей Хмелека, мобилизованных для вывозки трупов, на поле боя подобрали около пятисот гитлеровцев.

В руки партизан попал дневник немецкого фельдфебеля Вальтера Краузе, участвовавшего в бою за Хмелек. Вот некоторые из записей.

«27 февраля 1944 года. Вчера наступали на Кособуды. Получили по носу. Офицер говорит: в селе укрепилась банда… Рассчитывали на легкую победу. Встретили упорное сопротивление хорошо вооруженной части. Бандиты носят погоны. Франк говорит, что это — русский десант. И результат: потеряли бронетранспортер, убито 23, ранено 13. Говорят, француз и бельгийцы из экипажа бронетранспортера сдались в плен. Ночью с самолетов русские выбросили десант. Мы готовились утром повторить наступление. Но в Кособудах никого не оказалось. Исчезли, как духи… День прошел спокойно. Я жив. С нами бог.

2 марта. Несколько дней не дотрагивался до дневника. Все время в движении. Потеряли следы красного десанта. (Командиры утверждают, что это банда, но мы не дураки, понимаем, что имеем дело с десантом.) У них одна дорога, а у нас десять… На рассвете 1 марта нас подняли по тревоге, посадили в машины и повезли. Куда — не говорят. Через несколько часов остановились. Оказывается, разведка нащупала русских. Они заняли Домбровицу Дужу и Ожанны. Приказано уничтожить. Одно дело приказ, другое — его выполнение. Если бы все приказы выполнялись — давно бы ни одного русского не осталось в живых. А мы никак не справимся с одним десантом… Задумано было грандиозное наступление. Кроме дивизии «Галичина» и нашего батальона, в бою участвовали: школа танкового полка, татарский и азербайджанский легионы (тоже нашли вояк! Так и смотрят, как бы к партизанам перебежать), 26-й эсэсовский полк и подразделения других частей. Поддерживали танки. Мы, наученные опытом, не лезли на рожон. Потери незначительные. (Жаль Франка, погиб, бедняга.) Зато курсанты школы наступали рьяно и почти полностью погибли. Казаки изрубили их шашками.

Поляки поддерживают русских. Нас боятся и ненавидят. Распускают слухи, якобы вчера ночью русские выбросили крупный десант: пехоту, артиллерию, танки и кавалерию. Не верю! Людей, груз, орудия — верю. Возможно, и танки. А кавалерию — это уж слишком…»

На этом записи обрываются. В дневнике довольно точно отражены события последних дней. Дневник примечателен и тем, что в нем нет того высокомерия, той уверенности, которыми были заполнены дневники немецких офицеров год — два тому назад. Тогда записывались успехи и надежды на скорую победу. Теперь же о победе — ни слова… От дневника веет унынием и тоской.

Слухам о высадке крупного советского десанта, распространяемым поляками, поддавалось даже гитлеровское командование. В оперативной сводке специального отдела при штабе германских вооруженных сил, ведающего изучением партизанского движения на Востоке, от 1 марта 1944 года, в частности, говорилось:

«Сильные, хорошо вооруженные крупные соединения советских партизан, подкрепленные, по-видимому, армейскими подразделениями, имеющими на вооружении артиллерию, танки и самолеты, проникли на территорию польского генерал-губернаторства. Проводя многочисленные акты саботажа, особенно на основных путях подвоза, отряды сумели пробиться до Сана, близ Перемышля и Летайска, где и закрепились в лесистой местности вокруг Билгорая. Отсюда они угрожают железным дорогам Перемышль—Люблин, Люблин—Львов, а также ряду важных военных и промышленных предприятий»[18].

А немецкий военный обозреватель генерал Дитмар добавлял: «В тылу германской армии образовался численно сильный враг. Деятельность вражеских отрядов создала серьезные препятствия германскому командованию в снабжении фронта и передовых линий, став в конце концов бичом этих районов».

Гитлеровцы понимали, какую угрозу их тылам представляет наше соединение. Поэтому не оставляли нас в покое. Бои становились все труднее. К тому же погода была неустойчивая: то снег, то дождь. Дороги совсем испортились. Обоз с ранеными продолжал расти. Все это сковывало нашу подвижность.

Дивизия, избрав районом своих действий Люблинское и Жешувское воеводства, с густой сетью железных дорог, продолжала маневрировать на территории Билгорайского, Томашувско-го, Сенявского и Цешанувского повятов. Десятки групп подрывников ежедневно уходили на задания. Взвод разведчиков Барсукова пустил под откос эшелон с грузом, устроил засаду и уничтожил автомашину и находившихся в ней офицеров.

Второй полк под командованием Кульбаки совершил нападение на гарнизон противника в Краснобруде. Гарнизон был разгромлен. Убито 40 и пленено 47 гитлеровцев. Остальные разбежались и были выловлены партизанами Блыскавицы…

— И малые удары заставляют немецкую военную машину работать с перебоями, — говорил Петр Петрович. — Кроме больших потерь, малые, но частые удары держат врага в постоянном страхе, заставляют его нервничать, опасаться каждого куста. Одним словом, подрывают его боевой дух.

Действительно, так и было. Стоило партизанским минерам активизировать действия на железных и шоссейных дорогах, как враг ослаблял удары по главным силам дивизии. Но затем, опомнившись, он с еще большим остервенением бросал свой войска против партизан.

До сих пор мы избегали боев одновременно со всей карательной группировкой немцев, сосредоточенной против нас, громили ее по частям. Последнее время чувствовалось — назревает серьезный бой.

— Фашисты слишком обнаглели. Видно, решающего боя не миновать, — сказал Вершигора.

И бой грянул.

Еще до рассвета 6 марта обоз рассредоточили и замаскировали по дворам уже знакомых нам селений Кособуд, Верховцев, Зажечья… Ночью выпал снег, пришлось маскировать следы на дороге. Однако, как только взошло солнце, самолет-разведчик нащупал наше расположение.

После завтрака мы с Бакрадзе собрались в штаб дивизии.

— Погода летная, — щуря глаза от ослепительного солнца, сказал Давид, когда мы вышли на крыльцо.

— Нашел чему радоваться, — ответил я. — Видишь, «костыль» носится над деревней. Хоть бы на один день самолеты оставили нас в покое.

Выехали со двора, повернули направо. Ездовой Валерий пустил лошадей рысью. Отъехали порядочно, и тут я спохватился, что автомат оставил в штабе полка.

— Эх, кацо, мой всегда при мне! — засмеялся Давид, поглаживая ладонью приклад автомата. — Бой сегодня обязательно будет. Видишь, у меня глаз танцует?

Я посмотрел: глаз действительно дергался. А это уже верный признак: бой будет непременно. Проверено многократным опытом. Такой уж глаз у Давида. Эта примета многих удивляла. Некоторые были склонны считать Бакрадзе предсказателем. Ответ же был прост. Во-первых, бои приходилось вести ежедневно. Во-вторых, Бакрадзе знал обстановку глубже, чем остальные командиры в полку. Он отвечал за судьбу сотен людей. Это требовало большого напряжения и сказывалось на его нервном состоянии. Каждый по-своему реагировал в ожидании боя. Мне, например, перед боем очень хотелось курить, У Бакрадзе глаз «танцевал».

Я хотел было вернуться за автоматом, но подумал: «Обойдусь пистолетом». К тому же штаб в этом селе — долго не задержимся. А возможно, вообще обойдется без боя.

Однако получилось не так, как мне хотелось.

Подъезжая к штабу дивизии, мы услыхали стрельбу на заставе второго батальона.

— Ну, Давид, началось — сказал я. — Твой глаз и на этот раз не ошибся.

— Гони прямо, — приказал Бакрадзе ездовому.

Валерий хлестнул вожжами по бокам лошадей, и они сорвались в галоп. Проезжая по селу, я заметил, как напуганные стрельбой жители убегали с улиц во дворы и со страхом выглядывали из-за заборов и плетней.

Промелькнул дом штаба дивизии. Впереди окраина села. Дальше ехать нельзя. Остановились и соскочили с саней.

— Привези автомат, — сказал я ездовому. Он развернул лошадей и погнал их обратно, а мы пошли вперед.

У крайних домов встретили связного от Тютерева.

— Танки! — выпалил он, как только увидел нас.

— Много?

— Пока три и человек пятьсот пехоты.

— Где комбат?

— Там, — связной указал на домик и несколько сараев, стоявших на отшибе.

Открытый участок преодолели короткими перебежками. Пробрались к домику и увидели танки и пехоту противника. Они под прикрытием артиллерийского и минометного огня надвигались на жидкую оборону второго батальона. Пулеметчики и автоматчики немцев держали под обстрелом заставу Тютерева.

Партизанские роты экономили патроны. Огонь вели лишь бронебойки и станковые пулеметы.

Противник не встречал особого сопротивления и смело продолжал наступать. Основные усилия гитлеровцы направили вдоль дороги, где оборонялась третья рота Гриши Дорофеева.

Подпустив немцев метров на сто пятьдесят, партизаны открыли огонь из всех видов оружия. В это время раздались взрывы. Два немецких танка подорвались на минах. Настроение партизан поднялось. Усилили огонь и заставили немецкую пехоту залечь, а затем отбросили к лесу.

Тютерев торжествовал. Удивительный человек Александр Филиппович. Много раз я видел комбата в бою и всякий раз удивлялся его поведению. Он секунды не оставался на месте: ложился, но тут же вскакивал, пригнувшись, пробегал вдоль цепи, часто приседал, хлопал себя по бедрам, бурно выражал восторг, каждой удаче радовался, стоя стрелял по убегавшим немцам и весело выкрикивал:

— Захватили Кособуды! На-кось, выкуси! Двух «коробочек» не досчитались. Спины показали… Федор Васильевич, подсыпь им жару, — приказал Тютерев пулеметчику Звягину, хотя тот и без этого бил длинными очередями.

Саша знал по имени и отчеству всех бойцов и командиров батальона и при удобном случае старался подчеркнуть это.

Такой уж был сибиряк Тютерев.

— Рано торжествуешь, Саша, — постарался я охладить командира батальона. — Не бравируй — пулеметной очередью срежут.

— Ничего, главное — отбить первую атаку, а там пойдет как по маслу. Лиха беда — начало, — ответил Тютерев, но все же лег рядом со мной и, протягивая кисет, предложил — Закури сибирской…

Не успели докурить самокрутки, противник обрушил ураганный артиллерийский и минометный огонь по всей нашей обороне. И на этот раз больше доставалось роте Дорофеева. Пехота противника вновь поднялась в атаку. Теперь силы немцев увеличились примерно на батальон. Расширился фронт атаки.

Бой накалялся. Видимо, фашисты решили любой ценой прорваться в село. А цена действительно велика. Об этом свидетельствовали трупы гитлеровцев: с каждой минутой их все больше оставалось на заснеженном поле.

— Дорофеев рукопашную ведет! — крикнул наблюдатель.

Около пятидесяти гитлеровцев ворвались в оборону роты.

За ними шло еще около двух рот. Шутки плохи!

— Отсечь остальных, — приказал Бакрадзе.

Рота Бородового ударила во фланг. Фашисты залегли. Это решило участь прорвавшихся гитлеровцев. Третья рота перебила их в рукопашном бою. Атаку и на этот раз отразили.

— Я пойду к Дорофееву. Надо его усилить бронебойками, — сказал Бакрадзе. — Кроме того, установлю связь с Сердюком.

Давид где ползком, а где короткими перебежками пересек открытый участок поля и скрылся за домами. Там его ждали неприятные вести. Рота понесла большие потери. Командир роты Григорий Иванович Дорофеев тяжело ранен. Его чуть ли не из-под танка вытащил Вася Полевой.

В рукопашной схватке партизанами роты было уничтожено тридцать с лишним фашистов. Одного захватили в плен.

Прежде чем начать новую атаку, противник подверг нашу оборону длительному артиллерийскому обстрелу и бомбардировке с воздуха. В селе занялись пожары. Загорелись постройки, возле которых мы находились. До трех рот карателей обошли нас справа, намереваясь отрезать роту Бородового от села.

Должен признаться, я всем нутром ненавидел оборону. Наступление — вот это да! Но уметь наступать — это еще не значит уметь воевать. Научись обороняться. И в каждом бою я учился…

— Саша, отводи роту на основную позицию, — приказал я Тютереву.

— Пробирайся сначала ты. Потом я оставлю взвод для прикрытия, а остальных буду отводить. Там их встретишь и расположишь в оборону, — сказал Тютерев.

Отойти оказалось не так просто. Немцы были почти рядом и вели отсекающий огонь. Сто метров, отделявших нас от села, пришлось ползти по тропке, проторенной в снегу. И так досадно, а тут еще Тютерев шлет мне вдогонку насмешки:

— Что, начштаба, прищучило? Брюхом пашешь.

— Посмотрим, как ты оттуда будешь выбираться, — огрызался я.

Возле крайней хаты меня встретил Бакрадзе. И этот не упустил случая поддеть:

— Вано, как воюется без автомата? Думаю, такой глупости больше не допустишь… Получай свое оружие. Благодари Валерия.

Для меня это был второй урок. В первые дни войны я без малой саперной лопатки попал под танковую атаку. Танки надвигаются, а я лежу на поле, как на столе. Бойцы кругом копошатся, окапываются, а мне хоть сквозь землю провались! Тогда сошло. Танк не дошел до меня метров тридцать и был подбит… Это было давно, стал забывать. Но после этого второго случая я и шагу не делал без автомата…

— Положение, сам видишь, тяжелое, — продолжал Бакрадзе. — Просил подкрепление, комдив ответил: «Не жди». Куль-баке и Брайко приходится еще туже. Самолеты над ними висят непрерывно, бомбят. Вепшец и Зажечье горят…

— Палят и палят. Откуда только снаряды берут? — возмущался Петька Бычков.

— Откуда? Не понимаешь? На них вся Европа работает, — отозвался Даниленко.

— А наши артиллеристы все время экономят…

— Как бы эта экономия нам боком не вышла…

Обстановка складывалась не в нашу пользу. На один первый полк наступало свыше восьмисот гитлеровцев, поддерживаемых артиллерией, танками и авиацией, а на второй и третий и того больше. Противник решил запереть нас в трех селах, подтянуть свежие силы и уничтожить все соединение. Дивизию могла спасти только ночь. Надо было драться до темноты.

— Иди в штаб дивизии, доложишь обстановку и пришлешь одну роту Сердюка. У него, кажется, легче, — сказал Бакрадзе. — Заодно прихвати пленного, пусть там разберутся, что это за птица. Держит себя вызывающе, понимаешь, на вопросы Юрия не хочет отвечать.

— Я должен встретить роту Тютерева.

— Ничего, я встречу… Иди.

Прихватив пленного, я направился в штаб дивизии. На улице не видно ни одного поляка. Видимо, все попрятались в погребах. В центре села группа ездовых толпилась вокруг раненого бойца. Тот с жаром объяснял им что-то. Подошел ближе и слышу: «Немец ворвался в село. Скоро нам крышка!» Услыхав эту новость, я просто оторопел. «Как так ворвались?!» — чуть не вскрикнул я, готовый поверить раненому, но вовремя сдержался. Ведь я-то знаю — немцев отбили… Поистине, для паники достаточно одного паникера.

— Кто вам сказал, что немцы в селе? — спросил я раненого, с трудом сдерживая ярость, кипевшую во мне.

— Сам видел… Нашего командира Гришку-артиста убили, — оторопело ответил раненый.

— Не этот ли немец ворвался в село? — указал я на пленного немецкого офицера. — Я сейчас оттуда. Противник отброшен. И командира своего вы рано хороните, он ранен, живой… Панику распускаете? Марш в санчасть! А вы что уши развесили? Раненому поверили. По местам, живо! — приказал я.

Ездовые со всех ног кинулись во дворы, а раненый растерянно и виновато посмотрел на меня, потом на пленного, хотел что-то сказать, но раздумал, махнул рукой и заковылял в санчасть.

Штаб дивизии и тылы были на колесах. Подводы стояли запряженные, готовые в любую минуту выехать. А в санитарной части кипела работа. Туда доставляли раненых. Санитарки и медсестры еле успевали перевязывать. Тяжелораненых сразу же заносили в дом, где хирург Скрипниченко и доктор Зима делали операции.

В штабе дивизии я доложил обстановку и попросил подкрепления.

— Помочь нечем, — сказал Вершигора.

— Тогда я сниму одну роту первого батальона и переброшу к Тютереву, — сказал я.

— Поздно. Я ее уже перебросил на западную окраину…

— Как же быть?

Вершигора долго не отвечал, потом повернулся к Ленкину, дивизион которого находился в резерве, и сказал:

— Пошли Годзенко с одним эскадроном в помощь Бакрадзе. Действовать по варианту номер один..

Ленкин молча вышел. Вслед за ним к выходу направился и я.

— Задержись на минутку, — остановил меня комдив.

— Мне надо еще в первый батальон, — ответил я.

— Там все в порядке. Сердюк занимает выгодную позицию. Да туда немцы не особенно лезут… Я тебе уже говорил: роту Бокарева перебросил на западную окраину села, чтобы прикрыть правый фланг Тютерева, а заодно и тылы. Там у нас никого не было. А фрицы обходят второй батальон и угрожают штабу дивизии, — сказал Вершигора. — Задержись, послушаем пленного. Тебе может пригодиться.

Меня радовало, что все же подкрепление послали. Да и Тютерев может не опасаться за свой фланг…

Гитлеровский офицер вел себя на допросе самоуверенно и, я бы сказал, нахально.

— Какой части? — спросил переводчик Вальтер Брун.

— Голландской дивизии СС «Викинг», — с гордостью ответил пленный.

— Дивизия полностью здесь?

— Нет, лишь один полк. Остальные в другом месте.

— Какие части, кроме вашей, принимают участие в бою?

Пленный самодовольно начал перечислять номера уже знакомых нам 1, 22, 26 и 115-го полицейских полков, танковой роты.

— Эти части в полном составе участвуют сегодня в бою? — спросил Вершигора.

— Почти. Незначительная часть сил оставлена на охране железных дорог и других объектов, — ответил пленный, улыбнулся и добавил: — Но и тех, которые действуют, достаточно, чтобы покончить с вами раз и навсегда. Мы имеем точные данные, что у вас не более трех тысяч человек, из них около трехсот раненых… Предлагаю свое посредничество. Могу от имени командования гарантировать жизнь всем партизанам. Вы сражались отважно — это делает вам честь. Дальнейшее ваше сопротивление бесполезно. Напрасная трата человеческих жизней. Сейчас вы окружены тройным кольцом. У вас иного выхода нет, кроме как сложить оружие или погибнуть в бою.

— Вы так думаете? — спросил Вершигора, пристально рассматривая выхоленного гитлеровского офицера с самоуверенным и нахальным взглядом голубых глаз.

— Уверен!

— Но у нас есть еще один выход: разгромить врага, прорвать кольцо блокады…

— Не уверен, что вам это удастся. Вернее, уверен, что не удастся.

— С нами уже не раз пытались покончить, но не сумели. Вам надо было поговорить с офицерами двадцать шестого полоса. Это наши старые знакомые по Карпатам… Мы в свою очередь гарантируем вам жизнь, если вы укажете уязвимые места в группировке немецких войск, — сказал Вершигора и улыбнулся.

— Ничего смешного в вашем положении не вижу, — серьезно сказал пленный. — Слабых мест нет. Прорваться невозможно. Да если бы были такие места, я бы все равно никогда не указал их.

— В таком случае найдем выход без вашей помощи, только тогда вы не можете рассчитывать на сохранение жизни.

— Поживем увидим, — неопределенно проговорил пленный гитлеровец.

— Чего вы с ним разговариваете?! Видать, заядлый фашист. Расстрелять его, — вмешался я в разговор.

— Не горячись, Иван Иванович, — сказал Вершигора, а потом обратился к пленному: — Вот майор предлагает расстрелять, но я этого не сделаю. Дам вам возможность лично убедиться в том, что мы найдем выход… Уведите его, — приказал комдив часовому.

— Видали, каков гусь? — сказал Петр Петрович, когда увели пленного офицера. Вершигора зашагал по комнате, по привычке засунул руки в карманы брюк. — Действительно, в нашем положении мало веселого… Офицер неглупый, мало таких нам попадается за последнее время, самоуверенных. Что ж, посмотрим. Передайте Бакрадзе, держаться до вечера!

Я возвратился в полк. Первым меня встретил взволнованный Тютерев.

— Два лучших пулеметных расчета, гады, уложили, — зло сказал он. — Один раздавили гусеницами танка. А Белов расстрелял все патроны, израсходовал гранаты и из пистолета пустил пулю себе в лоб. Смерть предпочел плену. Погибли Патрикей и командир отделения Митя Ежиков.

Эта весть потрясла меня. Пулеметчика Белова я знал давно как отважного воина. Воевал храбро и погиб как герой.

Партизаны дрались мужественно, однако положение второго батальона продолжало оставаться критическим. Атаки немцев следовали одна за другой. Вот-вот могла рухнуть вся оборона, и тогда для противника открывался путь к штабу дивизии и тылам, почти не имевшим прикрытия.

— Колесников, скачи к командиру дивизии и попроси помочь артиллерией, Что-то она молчит, — сказал Бакрадзе.

Юрий скрылся за домами.

К командиру дивизии Колесников влетел разгоряченный и сразу запальчиво выкрикнул:

— Артиллерию! Немедленно артиллерию на участок Бакрадзе!

— Бакрадзе артиллерию просит? — спокойно, даже удивленно, спросил Вершигора. — Не может быть! К вам эскадрон ушел.

— Вот именно, Бакрадзе! Если он просит, значит, иного выхода нет, — настаивал Колесников. — А эскадрона мы не видели.

— Не видели, так услышите. Артиллерии вам дать не могу, — серьезно ответил Вершигора.

— Как хотите, но я без орудий отсюда не уйду. Положение тяжелое… Там ждут, — Колесников снял кубанку, сел на стул, давая понять, что не уйдет.

— Тяжелое, говоришь? М-да. Ну что ж, если так настаиваешь, — проговорил командир дивизии, почесал пятерней бороду, задумался, посмотрел на Войцеховича, затем на командира артиллерийской батареи Тюпова, улыбнулся и приказал: — Пошлите одно орудие.

Командир артбатареи удивленно уставился в глаза Верши-горе, намереваясь что-то ответить, но Петр Петрович не дал ему и рта открыть, отрывисто бросил:

— Выполняйте!

Тюпов растерянно козырнул и побежал к орудиям. Через несколько минут четверка кряжистых лошадей вскачь промчалась по улице, увлекая за собой семидесятишестимиллиметровое орудие. Впереди на быстроногом жеребце летел сияющий Юра Колесников.

— Берегитесь, фашисты! — выкрикнул он. — Сейчас получите.

По цепи понеслись радостные возгласы партизан: «Артиллерия! Артиллерия!»

Упряжка выскочила на пригорок, развернулась на месте. Артиллеристы проворно сняли орудие с передка. Лошадей укрыли за ближайшими сараями. Повеселевшие партизаны следили за четкими действиями орудийного расчета.

— Приготовиться к контратаке! — приказал Бакрадзе.

Приказ повторил Тютерев, а затем командиры рот, взводов, отделений. В воздух взвилась красная ракета — сигнал контратаки. Прогремел орудийный выстрел. Пехота поднялась и дружно бросилась на врага. Пулеметный и автоматный шквал дополняли гранатные взрывы и хлопки выстрелов из бронебоек. В тылу врага послышалось «Ура!» — это Александр Годзенко с эскадроном пробрался лесом и зашел гитлеровцам в тыл.

Противник не выдержал натиска партизан и отступил. Положение было восстановлено. Последующие попытки врага ворваться в село успешно отражались ковпаковцами…

После удачной контратаки Колесников подбежал к артиллеристам и спросил:

— Орлы, почему вы только один раз стрельнули? Поддали бы жару, мы бы с фашистами расправились похлеще.

— А чем? — в свою очередь спросил Вася Алексеев. — У нас был всего один снаряд. Берегли на всякий случай.

— Как один? — оторопел Юра.

— Вот так, — проговорил заряжающий горьковчанин Ершов.

— Командир дивизии знает об этом?

— Конечно, знает.

— Знал и послал! — сказал растерянно Колесников. Ему вдруг вспомнилась хитрая улыбка Вершигоры, удивление и растерянность Тюпова. Выходит, командир дивизии послал орудие просто для поднятия духа партизан.

— Вот так да-а! — протянул Юра, вытирая кубанкой обильно выступивший на лбу пот. — Все равно молодцы, ребята. А о том, что снарядов нет, — ни гугу. Понятно?

— Чего уж там, ясное дело! — невесело загудели артиллеристы.

Как бы то ни было, а находчивость Вершигоры помогла партизанам одержать верх над сильным противником.

Об этом случае почти никто из партизан не знал. О нем стало известно лишь после того, как с самолетов сбросили нам новую партию боеприпасов.

Перед вечером прибежал связной Гриша Филоненко с радостной вестью. Второй и третий полки отбили все атаки противника и отбросили его от сел Вепшец и Зажечье.

— Все поле усеяно трупами фашистов. Танки горят, — весело выкладывал новости Филоненко.

— Откуда тебе известно? — спросил я связного.

— Сам слышал, когда докладывали командиру дивизии, — ответил он. — Подполковник приказал держаться до темноты, а затем будем прорываться…

О победе второго и третьего полков через несколько минут знали все партизаны. На душе стало легко и радостно.

— А мы что-хуже их? Выстоим! — говорили повеселевшие ребята.

Перед вечером прибежал старшина Боголюбов и сообщил, что исчез пленный немецкий летчик, которого мы захватили со сбитого самолета в селе Мосире.

— Как же ты его проморгал? — спросил я.

— Кругом кипел бой. Бомбежка… Не до пленного. Начали готовиться к маршу, тут я и кинулся. Смотрю — подвода без ездового. Я сюда-туда, а немца и след простыл…

— Вот вам и сын социал-демократа! — сказал Колесников. — Я вам тогда говорил, что нельзя ему верить. Социал-демократы всегда предавали.

— Побег пленного — не велика потеря. Беда в том, что он расскажет карателям о нашем тяжелом положении с боеприпасами. Надо доложить в штаб дивизии, — посоветовал я Боголюбову.

Наступил вечер. К этому времени командир и начальник штаба дивизии наметили план прорыва, создали ударную группу, выделили заслоны… Все готово для начала действий. В этот момент в штаб дивизии пришел 57-летний старик, местный житель Станислав Сажинский.

— Могу товажишам показать дорогу, — предложил он свои услуги.

— В каком месте?

— Лясом, лясом проше пана-товажиша, — ответил старик.

— По карте в лесу дорог нет, одни овраги, — высказал сомнение Вершигора.

— Для германов нема, для товажишей есть…

— Проскользнуть среди боевых порядков вражеских войск без боя — это здорово! — сказал Петр Петрович. — Попробуем.

Глубокой ночью подразделения покинули пылающие Кособуды и втянулись в лес. Последним уходил батальон Ивана Сердюка.

В ночь на 7 марта лесными холмами и буераками, по еле заметной тропе, а местами и просто без дороги, дивизия вышла из вражеского кольца. Подошли к железной дороге Рава-Русская—Хелм. Пользуясь тем, что противник ослабил охрану железных дорог, мы выслали к ним минеров.

На железнодорожном переезде рядом со станцией колонна появилась настолько неожиданно, что противник не успел изготовиться к бою. Кавалеристы Ленкина перебили охрану и захватили воинский эшелон. Уничтожили паровоз, пять платформ с танками и восемь — с автомашинами. колонна еще шла через переезд, когда со стороны Замостья подошел состав с войсками. Саперы первого батальона успели заминировать дорогу и подорвать паровоз. С платформ открыли огонь немецкие танки. Один снаряд угодил в повозку. Погиб Юзек — отважный польский паренек, пришедший к нам в начале февраля.

Наконец железная дорога осталась позади, а с ней и главная опасность. Вершигора подъехал к санкам, на которых находился пленный гитлеровский офицер. Он сидел словно пришибленный. Куда только делись его высокомерие, самоуверенность, спесь и наглость!

— Теперь-то вы убедились, что были не правы? — спросил Вершигора.

— Кто бы мог подумать! — пробормотал упавшим голосом пленный. — Вы бы тоже так сказали, когда бы знали, сколько против вас сосредоточено войск.

— А мы знали. Наши разведчики не даром хлеб едят, — парировал Борода.

— Вы воюете не по правилам, — выложил свой последний козырь гитлеровец.

— Не к лицу вам, офицеру армии, вероломно напавшей на нашу страну, бросать нам такой упрек! — в обычно мягком голосе Вершигоры послышались стальные нотки. — Мстить зарвавшемуся врагу — вот наше правило!

— Хорошо. Я проиграл, — сдался пленный. — Но откройте секрет ваших успехов. Вас не так много, чтобы противостоять многим тысячам хорошо вооруженных моих соотечественников. Но вы побеждаете. Откуда у вас силы берутся?

— Вам приходилось слышать о Денисе Давыдове? — хитро прищурившись, спросил Вершигора. Он особую симпатию пи «тал к этому герою Отечественной войны 1812 года.

— Кто это? — переспросил удивленный гитлеровец.

— Не знаете? Жаль! Прежде чем напасть на Советский Союз, следовало бы поинтересоваться историей. Вспомнить Наполеона. Денис Васильевич Давыдов — это русский патриот, прославленный партизанский командир. Можно сказать, наш прадедушка. Он много неприятностей причинил армии Наполеона. На вопрос, подобный вашему, Давыдов ответил примерно так: «Успех сей определяется, кроме умения, внезапностью налета и горевшей в партизанских сердцах священной ненавистью к врагам отечества». Вас устраивает такой ответ?

— М-да, — промычал гитлеровский офицер и скис, окончательно потеряв всякий интерес к беседе.

Когда отъехали от повозки, на которой находились пленный и переводчик Вальтер Брун, адъютант командира дивизий Ясон сказал:

— Это вы здорово ему насчет Давыдова: умение, внезапность, ненависть. Но разве фашисты меньше ненавидят нас, чем мы их, или не умеют воевать? Почему в каждом бою их потери в десятки раз превышают наши?

Подобные вопросы я мне задавали многие партизаны. Действительно, почему?

— Кроме всего прочего, мне кажется, причина в характере действий, — сказал Вершигора. — На фронте, где все четко определено уставами и наставлениями, немцы — сильный, опытный и опасный враг. А к партизанской тактике они никак не могут подобрать ключей. Партизанских отрядов много, и что ни отряд, то своя тактика. Попробуй приноровись к каждому! Правда, нам зачастую тоже не сладко. Иной раз труднее, чем на фронте. Резервов нет, средства ограничены, соседей, как правило, тоже нет. Кругом враг. Но у нас есть и преимущества. Мы сами выбираем объекты для нападений. Когда он нам не по зубам — не суемся туда. Главный наш козырь — внезапность и подвижность. Там, где нас нет сегодня, можем появиться завтра и не с той стороны, откуда нас ждет противник. Кроме того, мы не привязаны к определенной местности, которую бы должны удерживать любой ценой. На нашей стороне свобода маневра. Чем больший маневр, тем мы менее уязвимы. Партизаны не дают возможности противнику по-настоящему подготовить наступление. Не ждать, пока противник сосредоточит и введет в бой все силы, а бить его по частям — вот принцип наших действий. Уразумели? — спросил Вершигора.

— Представьте себе, если бы мы задержались в Кособудах еще на два-три дня, что бы получилось? — продолжал Петр Петрович. — Фашисты крепко-накрепко заперли бы все выходы и расправились бы с нами. Своим маневром мы спутали все их тщательно разработанные планы… То, что мы навязываем противнику бой в выгодных для себя и невыгодных для него условиях, обусловливает большие потери врага. Я уже не говорю о других факторах: стойкость нашего воина, преданность, всенародная помощь партизанам… В этом наша сила.

Вершигора подумал и продолжал:

— Гитлеровцы бросают против нас все новые и новые части Создается впечатление, что инициатива в их руках. На самом деле совсем наоборот. Мы своими активными действиями заставляем их это делать, приковываем к себе большое количество вражеских войск, срываем переброски резервов и грузов по железным и шоссейным дорогам, нарушаем работу немецкой администрации и тем самым облегчаем выполнение задачи нашими войсками на фронте. Чем больше сил врага сумеем отвлечь с фронта, тем лучше выполним свою задачу. Получается парадокс: чем нам труднее, тем лучше для дела. Думаю, немецкое командование, обозленное неудачами в последнем бою, усилит свою карательную группировку свежими частями. Этого мы и добиваемся. А кроме нашей дивизии, десятки партизанских соединений не дают покоя врагу. Представьте себе, сколько войск потребуется фашистам для борьбы с партизанами!

Я слушал Вершигору и радовался тому, что такую почетную задачу выполняем именно мы. И еще я радовался, что командует нами такой умный командир, как Петр Петрович Вершигора.

Вырвавшись из блокады, дивизия заняла круговую оборону в Гоще Ордынацкой и разослала мелкие группы для организации засад и минирования железных дорог. За два дня этими группами, совместно с польскими партизанами, взорвано три железнодорожных моста, разгромлены два гарнизона в фольварках, сожжено два спиртозавода.

Эти операции на некоторое время сбили с толку немецкое командование. Фашисты потеряли нас из виду. Мы приняли грузы с самолетов, значительно пополнили запасы патронов, мин, снарядов, гранат и были готовы к новым боям.

Все же мы надеялись на передышку, хотя бы кратковременную.