Глава 4 В СОАВТОРСТВЕ С ГОРЬКИМ

Глава 4

В СОАВТОРСТВЕ С ГОРЬКИМ

В 1915 году исполнилось 25 лет сценической деятельности Шаляпина. Репортеру «Биржевых ведомостей» Шаляпин ответил: не время говорить о юбилее, когда на фронте гибнут миллионы людей. Однако публика настаивала, да и Горький убеждал Шаляпина: юбилей не частное его дело, а событие большого культурного значения. Из Мустамяк Горький писал Александру Ильичу Зилоти: «Был у меня Федор, говорил мне по поводу юбилея его, он сообщил мне о Вашем добром участии в этом деле, так хорошо задуманном им. Я уверен, что из этого дела можно устроить прекрасный культурный праздник, тем более прекрасный, что он будет сделан в дни всеобщего одичания и озверения. Предлагаю Вам себя сотрудником в этой сложной работе».

22 октября 1915 года в Мариинском театре торжественно отметили 25-летие со дня первого выступления Шаляпина в 1890 году в Уфе. Горький оказался прав: в эти трудные дни для России современники оценили, какой огромный вклад вносит Шаляпин в русское искусство. «Мы сами нуждаемся в оценке, чтобы отчасти дать себе отчет в прошедшей перед нами исторической картине, отчасти укрепить свои силы в сознании величия русского искусства. В такие великие исторические моменты, как ныне переживаемый, в момент величайшего напряжения духовных сил, в момент борьбы не только физической, но и духовной, культурной — в такие минуты оглянуться на себя, на свое родное достояние необходимо для того, чтобы почерпнуть силы для дальнейшей борьбы. Шаляпин принадлежит не только себе, но и нам. Мы видим в нем воплощение нашей гордости, нашей славы», — писал известный критик Н. Малков в петроградском журнале «Театр и искусство».

Проблема свободы личности находилась в центре этической мысли начала XX века. В массовом сознании все большие симпатии завоевывает героико-романтический образ художника-ниспровергателя, и Горький становится персонифицированным символом «смутного времени»: он автор пламенно читаемых на митингах, маевках, рабочих и студенческих сходках «Песни о Буревестнике», «Песни о Соколе», «выходец из народа», «ярчайший представитель социального „дна“», «самородок» — как его рекомендуют критики и журналисты, к тому же еще недавно амнистированный властью «государственный преступник», бывший заключенный Петропавловской крепости, «жертва режима» и одновременно его грозный обличитель, вынужденный жить вдали от родины…

Интерес к Горькому в России и на Западе велик, его преследуют журналисты, репортеры, от него настойчиво требуют «рассказов о жизни». Еще в начале 1890-х годов у Горького возникает намерение написать исповедальный биографический очерк, но осуществить замысел удается только спустя почти два десятилетия.

Практически все сюжетные мотивы прозы Горького обусловлены событиями собственной жизни. В автобиографической трилогии «Детство», «В людях», «Мои университеты» он рисует судьбу человека, сделавшего, «слепившего», сформировавшего себя в борьбе со «свинцовыми мерзостями жизни», пришедшего «в мир, чтоб с ним не соглашаться». Алексей Пешков рано понял: ничто не уродует личность так страшно, как покорность и терпимость. О примирении и тем более гармонии с окружающим миром не могло быть и речи. Вот что писал по этому поводу профессор С. А. Венгеров: «По своему происхождению Горький отнюдь не принадлежит к тем отбросам общества, певцом которых он выступает в литературе. Апологет босячества вышел из вполне буржуазной семьи. Рано умерший отец его из обойщиков выбился в управляющие большой пароходной конторы, дед со стороны матери, Каширин, был богатым красильщиком».

В контексте биографии Горького, его мировоззрения следует понимать и оценивать написанную им вместе с Шаляпиным «Автобиографию артиста». В жизни Шаляпина Горький — профессиональный литератор — видел исходный материал для художественной реализации собственных взглядов и убеждений. Между тем судьба певца не всегда укладывалась в разрабатываемый Горьким сюжет, бытие Шаляпина зачастую оказывалось богаче, сложнее, противоречивее замысла, реальность судьбы разрушала искусственно созданную «легенду».

Впрочем, Горький не исключение. Легенду о Шаляпине создавал, по сути дела, каждый, кто брался за перо с намерением рассказать об артисте, спрос же на его «жизнеописания» возрастал согласно стремительному росту его популярности.

6 декабря 1901 года Стасов пишет Шаляпину в Москву о двух английских дамах: «…они собираются писать Вашу биографию, разыскивают в печати всякие сведения о Вас и надеются даже кое-что услыхать о Вас и лично!» Речь шла о переводчице сочинений Л. Н. Толстого Изабелле Генгуд и музыковеде Розе Ньюмарч, которая в 1914 году и в самом деле издала в Лондоне книгу о певце.

В 1902 году журнал «Искры» публикует очерк Сергея Плевако «Ф. И. Шаляпин». В 1903 году в Москве выходит книга «Первые шаги Ф. И. Шаляпина на артистическом поприще (из воспоминаний провинциального актера И. П. Пеняева)». В 1904-м Н. А. Соколов подготовил к выпуску книгу «Поездка Шаляпина в Африку», она вышла из печати только спустя десять лет. В 1908-м появляются жизнеописание П. Сивкова «Шаляпин» и шикарно иллюстрированный альбом «Императорский Мариинский и Большой театры — сезон 1907–1908 года»: портреты артиста в жизни и в ролях; подписи: «Федор Шаляпин — король басов», «По таланту ему равных нет», «Властелин сцены — он покоряет публику всего мира».

Провинциальные газеты «Волжский вестник» и «Курьер» печатают в 1903 году воспоминания некоего Г. Жукова «Ф. И. Шаляпин в качестве земского стипендиата при Арском двуклассном училище». В том же году в январском номере «Русской музыкальной газеты» публикуется биографическая заметка за подписью «Л.» (И. В. Липаева) «Ф. И. Шаляпин»; а в марте та же газета помещает «Письмо в редакцию» тенора А. Г. Рчеулова, вспоминающего совместную с Шаляпиным службу в Тифлисской опере. В 1900–1910-х годах мемуарные зарисовки, статьи, очерки о Шаляпине публикуют С. Семенов-Самарский, И. Пеняев-Бекханов, Л. Андреев, А. Амфитеатров, В. Дорошевич, С. Плевако, Н. Соколов, П. Сивков, Ю. Беляев, Э. Старк, В. Держановский и многие другие. В 1920-х годах биографию Шаляпина намеревался написать Б. Асафьев. Одновременно в читательской среде циркулирует масса заметок, интервью, анекдотов, разного рода «свидетельств очевидцев».

В публикациях множество ошибок, домыслов, нелепых подробностей. Шаляпин хочет наконец внести ясность, высказаться сам, и «Петербургская газета» получает исключительное право публиковать «Автобиографию Ф. И. Шаляпина» с его слов в записи журналиста А. Потемкина. В восьми номерах газеты, выходивших в конце августа и начале сентября 1907 года, певец поведал о своих отроческих театральных впечатлениях в казанском балагане Якова Мамонова, о своих первых выходах на сцену, о работе в труппах Деркача, Семенова-Самарского, Ключарева, об уроках Усатова, о выступлениях в Тифлисской опере, в петербургских театрах. Первая «публичная исповедь» вызвала огромный интерес; очерк, опубликованный в «Петербургской газете», явился отправной точкой будущих книг Шаляпина.

В 1909 году артист оповестил репортеров: он начал писать мемуары: «…хочется передать опыт молодежи». «Петербургская газета» от 23 октября 1909 года связывала это намерение с «круглой датой» — в сентябре 1910 года Шаляпин собирался отмечать двадцатилетие артистической деятельности. Время от времени журналисты сообщают о рассказах и стихотворениях Шаляпина, ему приписывают авторство романсов, «написанных в духе Мусоргского». В 1912 году «Биржевые ведомости», «Волны», «Солнце России», «Рампа и жизнь» почти одновременно информировали о намерении итальянского издательства «Рикорди» выпустить мемуары артиста.

В это же время Н. Д. Телешов от имени «Среды» обращается к Шаляпину с просьбой написать для сборника «…страниц пять — десять — двадцать. Может быть, Вы расскажете о Вашей жизни. (Вы иногда так интересно, остро и мило-шутливо рассказывали нам о некоторых эпизодах); может быть, расскажете о разных приключениях, об удачах и неудачах, о первом выходе, о знакомстве с Горьким, о встречах с интересными людьми, о своей интимной работе над ролями, о судьбе своей, о заграничных впечатлениях и т. д.».

В мае 1910 года Шаляпину жалуют звание Солиста его императорского величества и «Петербургская газета» в связи с этим событием публикует основные вехи биографии артиста и рассказ С. Я. Семенова-Самарского о его встречах с Шаляпиным.

Артист обращается ко всем своим поклонникам с просьбой относиться ко всем публикациям с крайней осторожностью. В интервью «Синему журналу» (1912. № 12) он предупреждает: печать часто распускает ложные слухи, ему уже не раз приходилось, например, опротестовывать несуществующие мемуары «Моя жизнь», рукопись которых якобы была у него украдена и обнародована.

Однако правомерно полагать: серьезные намерения написать биографическую книгу возникли у Шаляпина раньше. Есть сведения, что поездку в Казань он предпринял в эту пору специально для сбора материалов. 5(18) марта 1910 года Шаляпин писал из Монте-Карло: «Я еду на Капри, чтобы говорить с Горьким по поводу книги, которую он хочет написать к моему 20-летнему юбилею».

Шаляпин в эти годы достигает вершин артистического мастерства. Внимательно следит за его триумфами живущий на Капри Горький. Узнав от К. П. Пятницкого о намерении артиста публиковать свою биографию, он пишет Шаляпину письмо, предлагает соавторство, настаивает на своем монопольном праве интерпретировать его жизнь. При видимых гарантиях «невмешательства» в повествование («я ничем не стесню тебя») Горький оставляет за собой главное — оценку и определение значимости событий («…а только укажу, что надо выдвинуть вперед, что оставить в тени»). Шаляпин уже не принадлежит себе, он — герой Горького, «богатырский гениальный мужик в равнине серой и пустой».

«…Ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое, то есть интересное не только для нас, русских, но и вообще для всего культурного — особенно же артистического мира! Понятно это тебе?.. Я тебя убедительно прошу — и ты должен верить мне! — не говорить о твоей затее никому, пока не поговоришь со мной.

Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, неспособного понять всю огромную — национальную — важность твоей жизни, жизни символической, жизни, коя неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови чистой, которая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Федор, не брось своей души в руки торгашей словом!..

Я предлагаю тебе вот что: или приезжай сюда на месяц-полтора, и я сам напишу твою жизнь, под твою диктовку (здесь и далее курсив Горького. — В. Д.), или — зови меня куда-нибудь за границу — я приеду к тебе, и мы вместе будем работать над автобиографией часа по 3–4 в день.

Разумеется — я ничем не стесню тебя, а только укажу, что надо выдвинуть вперед, что оставить в тени. Хочешь — дам язык, не хочешь — изменяй его по-своему.

Я считаю так: важно, конечно, чтобы то, что необходимо написать, было написано превосходно! Поверь, что я отнюдь не намерен выдвигать себя в этом деле вперед, отнюдь нет! Нужно, чтобы ты говорил о себе, ты сам!

О письме этом — никому не говори, никому его не показывай! Очень прошу!

Ах, черт тебя возьми, ужасно я боюсь, что не поймешь ты национального-то, русского-то значения автобиографии твоей! Дорогой мой, закрой на час глаза, подумай! Погляди пристально — да увидишь в равнине серой и пустой богатырскую некую фигуру гениального мужика!

Как сказать тебе, что я чувствую, что меня горячо схватило за сердце?..

…По праву дружбы — прошу тебя — не торопись, не начинай ничего раньше, чем переговоришь со мной! Не испорчу ничего — поверь! А во многом помогу — будь спокоен!

Ответь хотя телеграммой.

И еще раз — молчи об этом письме, убедительно прошу тебя!

Алексей».

8 января 1916 года газета «Речь» сообщала: Горький посетил Шаляпина, чтобы договориться об издании мемуаров певца. Осведомленность репортера не вызывает сомнений: Шаляпин писал дочери Ирине о своих ближайших планах — до 16 мая занят в спектаклях в Народном доме, затем поедет в Крым с Горьким: «…он чувствует себя, в смысле здоровья, отвратительно и должен обязательно побыть в тепле на солнце, но по своей беспечности и по увлечению разными общественными делами никогда, конечно, этого не сделает, — вот я и решил прибегнуть к — так сказать — военной хитрости, т. е. предложить ему следующее: я, мол, буду писать книгу моих воспоминаний, а он будет написанное редактировать».

Обосноваться решили в Форосе, в имении Ушковых, родственников Марии Валентиновны: ее сестра Тереза замужем за владельцем чайной фирмы и любителем музыки Константином Капитоновичем Ушковым. 13 июня туда прибыл Горький, спустя неделю объявился Шаляпин, для ускорения дела пригласили стенографистку Е. П. Сильверсван. 30 июня Горький пишет И. П. Ладыженскому: «В 9 является Федор и Ев<докия> Петр<овна> (Е. П. Сильверсван. — В. Д.), занимаемся до 12 приблизительно. Могли бы и больше, но Е. П. не успевает расшифровывать стенограмму. Дело идет довольно гладко, но — не так быстро, как я ожидал. Есть моменты, о которых неудобно говорить при барышне, и тут уж должен брать перо в руки сам я. Править приходится много… В день мы делаем листа два, даже — три, после моих поправок остается ?».

Горький к этому времени закончил первую часть своей биографической трилогии «Детство», нередко читал отрывки друзьям, работал над второй частью — «В людях». И в шаляпинской биографии Горький, по сути дела, развивал близкую ему тему становления личности и ее отношений с миром.

Проходит полмесяца, Горький сетует: работа расползается и вширь и вглубь, напечатано 500 страниц, а дошли только до первой поездки в Италию, много времени уходит на расшифровку. «Править я, конечно, не успеваю. Федор иногда рассказывает отчаянно вяло, и тускло, и многословно. Но иногда — удивительно! Главная работа над рукописью будет в Питере, это для меня ясно. Когда кончим? Все-таки, надеюсь, — к 20, 22-му».

Часы совместной работы, когда в Форосе Горький слушал рассказы певца, а потом правил и редактировал машинописный текст, были важным, но отнюдь не единственным источником биографической книги. В ней, конечно же, отложились и собственные впечатления Горького о Шаляпине, от их давних долгих бесед в Нижнем Новгороде, в Москве, на Капри, в Крыму, в Петербурге. Немалое отражение нашла в книге и обширная переписка, которая носила — для Шаляпина, во всяком случае, — «исповеднический характер» и потому сохранила живые блики и интонации искреннего чувства.

Стремление Горького максимально выявить духовное богатство и многогранность национального гения, природное своеобразие удивительной натуры Шаляпина, несомненно, внесло свои краски и в горьковскую концепцию личности современника. Горькому важно воссоздать личность незаурядного человека, прежде всего художника, рожденного своей средой, приобретшего жизнеутверждающее мироощущение из реальной действительности, в которой ему суждено было самоутвердиться, осуществить свой нравственный и общественный идеал.

«Работа моя идет пока успешно, — сообщает Шаляпин в Петроград, — хотя должно считаться только сбором материала. Самое трудное будет потом. Горький говорит, что все очень интересно, что думает, что книга будет очень интересная, но едва ли мы успеем управиться, чтобы ее напечатать даже в декабре месяце. Ну что ж! Лишь бы вышло хорошо, а для этого поработать можно и больше».

В Форосе Горький и Шаляпин задержались до конца месяца.

В октябре «Летопись» анонсирует подписку на будущий 1917 год, среди прочих названий объявлена «Автобиография Ф. Шаляпина. (Редактированная М. Горьким.)». Анонс вызвал неожиданно резкую читательскую реакцию: «сотрудники рабочей прессы» (32 человека) осуждали публикацию сочинения «человека, запятнавшего себя коленопреклонением». На упреки читателей надо отвечать — Горький от имени Шаляпина пишет пространное предисловие.

«Я знаю: никто не поверит мне, если я скажу, что не так грешен, как обо мне принято думать, — заявляет он от имени Шаляпина. — И если порою у меня невольно вырывалась жалоба или резкое слово — я извиняюсь. Что делать? Я — человек и чувствую боль, как все.

Я написал эти, может быть, несколько скучные страницы для того, чтоб люди, читая их в это трудное время угнетения духа и тяжких сомнений в силе своей, подумали над жизнью русского человека, который хотя и с великим трудом, но вылез, выплыл с грязного дна жизни на поверхность ее и оказал делу пропаганды русского искусства за границей услуги, которые нельзя отрицать.

Забудьте, что этого человека зовут Федор Шаляпин, и подумайте о тех сотнях и тысячах, которые по природе своей даровиты не менее Шаляпина, но у которых не хватило сил победить препятствия жизни, и они погибают, задавленные ею, погибают, может быть, каждый день…

Я просил бы верить, что мне нет надобности кривить душою, прятать свои недостатки, оправдываться и вообще выставлять себя лучше, чем я есть».

Однако этот важный «программный» текст опубликован не был. Причина неясна, но нельзя совершенно отрицать и того, что сам Шаляпин мог воспротивиться его публикации. В 12-м номере «Летописи» за 1916 год появилось заявление редакции, написанное в извинительных тонах, оно опровергало домыслы читателей относительно перемены политической позиции журнала, а также их предположения о том, что публикация мемуаров — это попытка защитить Шаляпина от общественного мнения. Таким образом, «Автобиография» певца низводилась редакцией до историко-этнографической зарисовки быта и нравов нравоучительного толка: «Помещая его мемуары, редакция рассматривает Ф. Шаляпина исключительно как великого артиста, деятеля искусства. В глазах редакции его автобиография, рассказанная им устно М. Горькому и обработанная этим последним в форме художественного произведения, является ценным и поучительным документом из истории русской жизни, русского искусства.

Редакция находит, что если все слои русского общества полагают для себя допустимым посещать спектакли Ф. Шаляпина и придают им большое художественное значение, если наиболее чуткая в общественном отношении рабочая демократия считает возможным принимать участие в качестве зрителей в спектаклях, специально для нее устраиваемых самим Шаляпиным, то журнал не только не делает ничего предосудительного, но исполняет одну из своих культурных задач, сообщая читателям, как и откуда пришел на сцену артист Шаляпин и при каких условиях создалась и развилась его художественная индивидуальность. Никакими иными мотивами редакция, печатая автобиографию Ф. Шаляпина, не руководствовалась».

Покаяние не спасло ни журнал, ни Шаляпина от дальнейших попреков. Однако на фоне общественно-политических событий последующих месяцев дискуссия потеряла свою актуальность, а с приходом советской власти журнал «Летопись» закрыли и повествование Шаляпина оборвалось на середине.

В 1916 году отмечалась первая годовщина журнала «Летопись». В юбилейном вечере в редакции участвовали Шаляпин и Маяковский — молодому поэту в ту пору покровительствовал Горький. С Маяковским Шаляпин познакомился в Народном доме, его привел туда писатель А. Н. Тихонов (Серебров). Тихонов вспоминал о случившемся разговоре, который тогда произошел. «Вот бы написал кто-нибудь музыку на мою трагедию („Владимир Маяковский“. — В. Д.), а вы бы спели», — сказал Маяковский и вдруг смутился. Шаляпин, видимо, знал о Маяковском от Горького. Снимая парик (в тот вечер шел «Борис Годунов»), он лукаво заметил: «Вы, как я слышал, в своем деле тоже Шаляпин?» — «Орать стихами научился, а петь еще не умею», — отшутился поэт.

Был Маяковский вместе с Горьким и Тихоновым на дневном спектакле «Бориса Годунова» для петроградских рабочих 20 апреля 1915 года в Народном доме. Газета «Русское слово» подробно описывала триумфальный прием, оказанный Шаляпину зрителями.

Отношение читателей «Летописи» к Шаляпину не было однозначным. Они представляли собой часть огромной художественной аудитории, которой в целом отнюдь не был свойствен столь суровый идеологический радикализм: она ценила в Шаляпине великий сценический дар и с радостью отмечала круглые даты жизни и деятельности великого артиста.