Глава 5 ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ «ВЕЛИКОГО НЕМОГО»

Глава 5

ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ «ВЕЛИКОГО НЕМОГО»

Эпоха кинематографа началась в России с показов французских лент братьев Люмьер на Нижегородской ярмарке 1896 года, а в Москве — с сенсационного показа в том же году в театре «Эрмитаж» «новейшего изобретения века — живой движущейся фотографии».

С первых шагов кинематограф складывался как искусство массовое, уличное, ярмарочное, он вобрал в себя яркость и динамику площадных зрелищ, аттракционов, балаганов, темперамент гуляющей и митингующей толпы. В кинематографе фольклорное сознание, народно-театральные традиции тесно смыкались с формами общественного городского быта. Триумфальное шествие кинематограф начал в социальных «низах», последовательно шел «наверх» и, достигнув «вершин», расслоился на массовый, коммерческий, экспериментальный, авторский.

В 1907 году Андрей Белый написал статью «Синематограф», в которой назвал его «демократическим театром будущего». Все три понятия, вместившиеся в заголовок, весьма значимы — массовость, зрелищность, время. В 1911 году А. С. Серафимович увидел в кинематографе разрушительное нашествие массовой культуры. «Загляните в зрительную залу, — пишет он. — Вас поразит состав публики. Здесь — все — студенты и жандармы, писатели и проститутки, интеллигенты — в очках, с бородкой, рабочие, приказчики, торговцы, дамы света, модистки, чиновники — словом все. Как могучий завоеватель продвигается кинематограф. Повторяю — этому ни печалиться, ни радоваться. Это — стихийно. Грядущее царство кинематографа неизбежно».

Кинематограф становится важной частью культурного быта. Заинтересованный в массовой аудитории, он увлекает широкие слои публики, конкурируя и выигрывая соперничество у балагана, ярмарочных развлечений, он, наконец, вступает в серьезный поединок с театром. Именно поиски тесных связей и контактов с массовым зрителем, с одной стороны, и стремление постичь образность, художественность, выразительных средств и поднять кинематограф до высокого искусства — с другой — обусловили приход в кино видных театральных деятелей своего времени: режиссеров Вс. Э. Мейерхольда, А. Я. Таирова, А. А. Санина, драматургов Л. Н. Андреева, М. Горького, А. А. Блока, артистов В. И. Качалова, И. М. Москвина, В. Р. Гардина, Ф. И. Шаляпина, В. Г. Гайдарова, О. В. Гзовской, В. Н. Давыдова, К. А. Варламова, В. Н. Пашенной и многих других.

За два прошедших десятилетия кинематограф из ярмарочного аттракциона превратился в любимое массовое развлечение. Многим казалось, что он неизбежно вытеснит из культурной жизни все другие виды популярных зрелищ. Стали снова поговаривать и о «кризисе театра». Однако серьезных деятелей сцены нашествие кинематографа не пугало. «Театр и кинематограф лежат в разных плоскостях, и то, чем театр нас волнует, влечет и чарует, этого никогда не сможет воспроизвести кинематограф, — убежденно заявлял К. С. Станиславский, включившись в дискуссию. — Театр живет тем обменом духовной энергии, который беспрерывно происходит между зрителем и актером, той симпатической связью, которая невидимыми нитями единит актера и зрителя… Кинематограф не может заменить театр, но может, если его изучат и возьмут в свои руки преданные духовному прогрессу люди, приобщить народные массы к общей культурной жизни, и теперь это несомненно важное и прекрасное дело».

Это хорошо понимал и Шаляпин.

В 1913 году М. Ф. Андреева при поддержке Горького намеревалась организовать кинофабрику. Писатель предложил Шаляпину войти в дело одним из пайщиков. Пригласили также актеров и режиссеров преимущественно мхатовского направления: В. И. Качалова, Л. М. Леонидова, И. М. Москвина, К. А. Марджанова, А. А. Санина. Промышленник Г. Н. Лианозов согласился финансировать постройку студии во дворе Художественного театра, но начавшаяся война помешала осуществить эту идею.

В начале 1914 года Шаляпин высказал свое мнение о кино в «Театральной газете»: «При серьезном отношении к делу кинематографии можно использовать киноэкран для истинных задач театра и искусства… Мною действительно ведутся переговоры с одной кинематографической фирмой, и если я выступлю, то в „Борисе Годунове“ или в „Степане Разине“».

Выбор пал, однако, на «Псковитянку», за основу взяли пьесу Л. А. Мея. (В прокат фильм выпустили под названием «Царь Иван Васильевич Грозный».) Импресарио Шаляпина В. Д. Резников организовал акционерное общество «Шал-Рез и К°». Певец возлагал надежды на свой кинематографический дебют. «…Эта пьеса будет у нас пробным камнем для будущих, — писал он дочери Ирине, — и если дело пойдет хорошо, то предпримем ряд многих пьес, а там, если будет возможно, может быть, дадим тебе и Лидии сыграть какие-нибудь роли».

Известный в будущем кинорежиссер А. В. Ивановский вспоминал постановщика «Псковитянки» А. И. Иванова-Гая (1878–1926), бывшего провинциального журналиста, переквалифицировавшегося в кинорежиссера, — весельчака и балагура, рассказчика анекдотов, лихого гармониста. Этим он поначалу сильно расположил к себе Шаляпина, обещая к тому же все строить в фильме так, как сочтет нужным артист. В действительности все оказалось иначе.

Съемки происходили в Угличе, в Кунцеве, на Ходынском поле. Для массовых сцен использовались старые «хоромные» павильоны торгово-промышленной выставки. В батальных эпизодах заняли почти две тысячи человек. Кинотехника была в ту пору крайне несовершенной. А. В. Ивановский так описывал съемки:

«Вот вдалеке показалась свита — и мимо меня промчался грозный царь со своими опричниками. Шаляпин гневно сверкнул глазами. В театре такая сцена была б недостижимой. В перерыве я спросил у Шаляпина, где он учился так хорошо ездить верхом.

— Я же артист — надо ехать, ну я и еду.

Дальше все дело испортил режиссер И. Г. (Иванов-Гай. — В. Д.). Снималась сцена: Иван Грозный сидит у шатра в глубоком раздумье, на ладони он держит птенца. Смысл сцены такой: вот ты, птичка, взмахнешь крылами и улетишь в поднебесье, а я прикован цепями к царскому престолу.

Шаляпин с большим лиризмом вел эту сцену, у него даже слезы на глазах заблестели.

Иванов-Гай, видимо, желая покрасоваться перед артистами, сказал:

— Федор Иванович, сцена должна длиться двадцать семь метров, а у вас вышло сорок семь — в кино это скучно.

Шаляпин ошеломлен: вот как? Шаляпин стал уже скучен!

С негодованием сорвал он парик, бороду и с руганью набросился на режиссера. Шаляпин в гневе ушел со съемок. Назревал большой скандал. Фирма „Шал-Рез“ разваливалась. Уже были затрачены большие деньги на массовки, на подготовительные работы, на костюмы. С большим трудом Резникову удалось уговорить Шаляпина продолжить съемку».

Действительно, работать Шаляпину было трудно. Он стремился к психологической наполненности образа и ситуации, в фильме же отсутствовала продуманная режиссура, картина создавалась по приблизительному сценарию, без ансамбля: снимались и монтировались отдельные, наиболее эффектные эпизоды, в которых, правда, участвовали талантливые актеры: Б. М. Сушкевич, Г. И. Чернова, Н. А. Салтыков.

Молодой артист Михаил Жаров изображал в массовых сиенах одного из опричников Грозного. Его поставили рядом с царским шатром, из него вскоре вышел царь Иван Васильевич. Жара, солнце… Шаляпин прищурился, приставил руку к глазам, грозно оглядел разбросанные по берегу реки отряды актеров и статистов, изображавших псковскую вольницу… Суровая фигура Грозного была монументальна — блестящая кольчуга, кованый шлем, широкая епанча… Режиссер скомандовал: «Начали!» — и всё пришло в движение…

Первый просмотр фильма состоялся в «электротеатре» «Фатум» в два часа дня 16 октября 1915 года. Газета «Рампа и жизнь» откликнулась на премьеру пространной рецензией, указывала на принципиальные достоинства картины, выделявшиеся из общего кинематографического потока: «На экране ярко отразилась и хищная злоба ехидны, готовой растерзать „ненавистных крамольников“, и царственная мощь покорителя Казани и псковской вольницы, и великая скорбь отца, невольного убийцы любимой дочери, „плода юношеской любви“…16 октября 1915 года является началом новой эры в немом царстве победоносного кино, в этот день венчался на киноцарство Ф. И. Шаляпин».

В такой оценке, конечно, преобладала журналистская экзальтация. Фильм не отличался хорошим вкусом и оригинальной образно-кинематографической выразительностью. И Шаляпин, и Горький были явно разочарованы. Тем не менее это не охладило их интереса к новому искусству. Газета «Театр» 24 октября поместила их интервью. «Я одобряю кинематограф будущего, который безусловно займет исключительное место в нашей жизни, — подчеркивал Горький. — Он явится распространителем широких знаний и популяризатором художественных произведений».

Хотя Шаляпину не удалось в фильме «Царь Иван Васильевич Грозный» полностью выразить себя, он, как и Горький, видел огромные перспективные возможности кинематографа: «Мое выступление в кинематографе — не случайное. Я смотрю на будущее кинематографа уповающе и считаю, что в области кинематографии есть такие возможности, которых, пожалуй, не достигнуть и театру… Я выступил в „Псковитянке“, убедившись, что кинематограф может художественно запечатлеть сочетания красок, грима и мимики. Я рад и счастлив от сознания, что лента „Псковитянки“ может попасть в самые отдаленные уголки глухой провинции, что я, таким образом, буду иметь возможность, быть может, „выступить“ в деревнях и селах. Я считаю, что кинематограф достигнет апогея тогда, когда он станет необходимым проводником научных фильмов в школах, в земствах и послужит источником развлечения для деревни».

«Царь Иван Васильевич Грозный» привлек массовую аудиторию. Об этом свидетельствует организация в январе 1916 года так называемого «Петроградского Товарищества». В него вошли, кроме самого певца и Марии Валентиновны, юрист Шаляпина М. Ф. Волькенштейн и антрепренер В. М. Резников. Товарищество занималось прокатом фильма и кинопроекционной аппаратуры для его демонстрации. Уже при советской власти, в 1919 году, Кинокомитет при Наркомпросе приобрел у Шаляпина права на тиражирование картины «для публичной эксплуатации во всех городах, селах и деревнях Советской России». Таким образом, мечта Шаляпина быть увиденным в глухой провинции в какой-то степени сбылась. Возможно, это обстоятельство побудило певца продолжить свою кинематографическую деятельность. Режиссер И. Н. Перестиани вспоминал о подготовленном им плане фильма «Степан Разин», который должен был сниматься по сценарию М. Горького с Шаляпиным в главной роли. Замысел этот не осуществился.

…Война тем временем продолжается. Постепенно из газет уходят казенные ура-патриотические заклинания, уверения в близкой победе. Лазареты полны раненых, в городе ощущается нехватка продовольствия, дров, растут цены. Шаляпин тревожится о своих «москвичах», 31 января 1915 года пишет Иоле Игнатьевне: «Несколько раз я собирался говорить с тобой по телефону, но — увы… Это совсем не так легко, как и все в России — хотя и империя, но оказывается не в достаточном количестве — телефон все время занят „по военным делам“ и обывателю к нему не подступиться».

Интерес публики к серьезному искусству в эти тревожные дни ослабевает, многие жаждут «забыться», уйти «в мир красивых иллюзий» от страшной и неприглядной реальности. В «Жар-птице», обосновавшейся в Камергерском переулке по соседству с Художественным театром, с огромным успехом выступал молодой Александр Вертинский. Его песенки подхватывает «вся Москва». Из гостиницы «Марсель» в Столешниковом переулке Вертинский выходит в костюме Пьеро, с набеленным гримом лицом и, сопровождаемый шумными поклонниками, идет в Камергерский переулок на концерт.

Но в большинстве своем театры миниатюр стали рассадниками дурного вкуса. «Синематографы» и «электротеатры» зазывают на зловещие боевики «Ямщик, не гони лошадей!», «Смерч любовный», на Неглинной процветает так называемый «парижский жанр»: «Четные дни для женщин, нечетные — для мужчин, дети и учащиеся не допускаются». В маленьких театриках идут новинки — «Курортная плутовка», «Я не обманываю своего мужа», «Нахал». Названия говорят сами за себя. В этом море обрушившейся на публику пошлости спектакли и концерты с участием Шаляпина отстаивают вечные, незыблемые художественные ценности, заставляют зрителя чувствовать и сострадать.

Газеты следили не только за успехами Шаляпина. Падкие на сенсации и слухи репортеры в угоду публике обсуждали гонорары певца, сравнивали их с доходами других артистов, с заработками Шаляпина в юности. Ползучие слухи пытаются опровергнуть серьезные журналисты. Они старались разобраться в его отношениях с публикой, определить его место в современной жизни, понять, поддержать и даже защитить его талант и достоинство от злобных укусов обывательской молвы. В этом плане опубликованный в журнале «Аргус» (1916. № 4) фельетон Л. М. Добронравова «Ты Царь — живи один!» (название взято из стихотворения А. С. Пушкина «Поэту») — факт весьма примечательный:

«— Восемь часов! — крикнул кто-то.

Словно сигнал подал. Застучали ногами, раздались хлопки, голоса: Пора! Пора! Время!

Чей-то пьяный голос, споткнувшись в икоте, рявкнул:

— Музыка… играй! Товарищ Федька — пой!

Один из чиновников, с носом, как вареный картофель, громко сказал с такой уверенностью в голосе, будто бы только что приехал от Шаляпина:

— Пьян. Раньше десяти вряд ли начнет.

Старичок быстро повернул лицо к чиновнику:

— Да ну-те! Принимает?

— Пф-ф… „принимает“! Не напьется — ни за что не выйдет на сцену. За границу всегда с собой бочку водки везет.

— Н-ну-у!

— Факт! — Чиновник говорил громко и убежденно, видимо, рисуясь тем, что ему так много интересного известно о Шаляпине. — Вы знаете, за границей его всякий городовой знает.

— Почему такое? — спросил старик.

— Скандалист, напьется — сейчас стекла бить в магазинах, в драку лезет, ну, разумеется, в участок. Потом откупается.

— Да вы-то почем знаете?

— Мне передавал его друг.

— Так-с-с! — Старик еще придвинул свое лицо, иссеченное морщинами, к лицу чиновника и, хлюпая слюною, тихо спросил:

— А как насчет женского пола?..»

Пространный фельетон Л. Добронравов заключил грустной концовкой:

«Мне предложили написать о Шаляпине что-нибудь веселое, написать о Шаляпине по обывательским рассказам. Но о страданиях нельзя писать веселое. Трудно ему, тяжело среди фимиамов, интриг, сплетен, глупости, бездарности, в ядовитых испарениях обывательских и газетных восторгов. Если Шаляпин и ведет дневник — это будет страшная книга. „Ты Царь. Живи один“. А ему приходится жить среди многих.

Обыватель не прощает никому ни таланта, ни труда и величия. Норовит плюнуть, толкнуть, грязно швырнуть, рассказать гадость. И для него, темного и убогого, несомненно, что Шаляпин — великий артист, и не потому вовсе, что был очарован им, а больше потому, что Шаляпин — во-первых, получает большие деньги, во-вторых, пользуется успехом за границей, в-третьих, на шаляпинские спектакли трудно попасть, в-четвертых, шутка ли, с царями разговаривает и т. д. Все это импонирует обывателю, особенно деньги и почет у сильных мира…

Шаляпин — тонкий и очень чуткий человек, чувствует он и это. Тяжело ему, должно быть…»