2

2

Дважды в жизни Рональд Алексеевич побывал под общим наркозом: когда оперировали загноившийся аппендикс и на фронте, когда извлекали из челюсти минный осколок. Тринадцать лет отделяли одну операцию от другой, но ощущения под наркозом были схожи — оба раза он возвращался в детство. Не в свою реальную Иваново-Вознесенскую среду, а в детство идиллическое, никогда не пережитое, почти райское.

...Он видел себя в небольшом андерсеновском саду-цветнике, среди розовых кустов. В кресле сидела бабушка Агнесса, пела моцартовскую колыбельную, и весь сад отзывался ей небесной, тончайшей музыкой: стеклянные колокольцы подзванивали мелодию, ласковые шмели гудели контрабасами, а цикады и древесные лягушки еле слышно вели свои скрипичные партии. И он тогда знал, что это — навсегда! Тайна вселенской гармонии — постигнута. А через нее, ясным и прямым откровением вот-вот придет познание Бога и как высшее счастье — встреча с самим ликом Его... Это будет сейчас, сейчас...

Но вместо явления Лика — снова наступало темное забытье, глухо нарастала боль, и в позывах на рвоту, в тяжких судорогах к телу возвращалось из эфирного рая пробуждающееся сознание реальности земной; возвращалось падшим ангелом, низринутым Божьей десницей с горных высот на грешную Землю...

Нечто подобное своим наркотическим сновидениям Рональд Алексеевич ощутил наяву, год назад в Москве, когда очутился впервые дома, в Малом Трехсветительском. Думал, что и сейчас повторится то же ощущение нереальности переживаемого. Мол, снова ему предстоит побывать в квартирном мирке теней и призраков...

Ничуть не бывало!

Он теперь входил в квартиру не случайный проезжим, а полноправным прежним хозяином. Притом зная, что все обитатели сего гнезда, хоть и подверженные лишениям, опасностям и бедам, хоть и раскиданные друг от друга далеко, чуть не по разным концам света Божьего, все-таки живы, ждут встречи и соединения вновь. Притом не где-нибудь, а именно здесь, в этих мрачновато-мощных стенах старого церковного дома! И нельзя здесь поддаваться ни снам, ни галлюцинациям!

...Его поезд из Горького (как он ненавидел это уродливое, тупое переболвенивание заветных российских градов, как жалел чудесное название «Нижний Новгород») застрял где-то перед Владимиром. И добрался капитан Вальдек до Москвы по шоссе на автофургоне со срочным грузом. Вышел из кабины на Таганке в обеденный час. Знал, что поезд доползет до Курского лишь вечером, а то и ночью. Решил явиться на свою новую службу в Генштабе завтра поутру. А покамест весь остаток дня ждал полночи, вместе с дворничихой наводил порядок в квартире, обметал запыленные книги, переставлял вещи для мытья полов, рылся в «долгих ящиках» своего и Катиного письменного стола, перебирал на полках альбомы, письма, фотографии. Этот огляд на собственную жизнь почти со стороны вверг его было в тоску и уныние: не сочтешь потерь на этом жизненном пути, заблуждений, грехов, непоправимо упущенных возможностей, разочарований, разбитых надежд. Увидел на какой-то карточке цитату из Горького: «Сколько ненужного переживают люди!» Прояснилось, однако, в уме, что и само это чувство бесплодного уныния грешно, коли оно — без сердечного покаяния и духовного порыва к выздоровлению. Как-никак уцелел же он чудом среди эдакого огня, живы его ближайшие родные, а страна-родина оказала ему на этот раз немалое доверие!

Оправдать прежде всего именно это доверие! Остаток же сил посвятить обоим сынам и больной жене...

Перевесил Катин портрет работы фотохудожника Наппельбаума, чтобы лицо ее сияло ему всегда — и за работой, и — когда усталая голова уже на подушке...

...Служба его — в десяти минутах от дома, в Зарядье, наискосок от почитаемой некогда церкви Грузинской Божьей Матери, почти на углу Варварки. Улице давно присвоили имя разбойника Разина, а Варварскую площадь переименовали в честь старого большевика-самоубийцы Ногина, первоначально на этой площади и похороненного. Потом прах перенесли в кремлевскую стену. О самом Ногине говорили, что он заранее решил сэкономить «отцу народов» девять граммов свинца, предчувствуя острый дефицит этого рокового металла в 37-м...

...В глубине темного двора, типичного для конторских зданий старомосковского «сити» — Зарядья, Рональд Алексеевич увидел подъезд, охраняемый часовым. Истертыми ступенями поднялся на нужный этаж, в каждом уголке коридоров и переходов ощущая веяние духа коммерции, не выветрившегося из этих стен. Незримая тень Меркурия в сандалиях с крылышками привела его... к дежурному офицеру! Сдавая документы, узнал, что ждут его нынче чуть не с хронометром в руках — таков завал с работой!

Десяти минут не прошло, как он уже вычитывал гранки какого-то срочного издания, а курьер из типографии пребывал за дверью в ожидании. Начальник отдела, майор немецкого происхождения по фамилии Флоренс, уготовил заместителю большой стол в своем кабинете. Часом позже Рональд уже подписывал срочные бумаги и отдавал распоряжения, когда к нему за ними обращались. За стенкой справа трудился вольнонаемный профессор-геодезист и его помощник, инженер-картограф. А слева помещалась особая часть, где, оказывается, трудилась худенькая, большеглазая Верочка, лег двадцати двух, всего месяц назад потерявшая мужа-летчика. В браке они состояли с полгода, виделись урывками, а любила она его, видать, свято и самозабвенно.

Рональд представился генералу Куприянову, отвечал на вопросы, как на первый взгляд понравился Отдел и типография. Капитан заметил начальнику, что прибытие одного нового сотрудника не избавит от перегрузки: программа теоретически невыполнима наличными силами...

— А практически должна исполняться, капитан! — досказал генерал. — Мы здесь покамест вынуждены работать на износ!.. Это помните! Вам лично я имел в виду поручить редактирование «Научно-технического вестника», выпуск наших непериодических изданий, участие в надзоре за печатанием карт и, наконец, взаимодействие с соседним управлением, на предмет быстрой расшифровки оперативных разведданных, поступающих через соседей и союзников. Эти данные надобно срочно пересчитывать в нашу систему координат... Если станет очень уж туго — подумаем, как бы получить лимиты еще на одну штатную единицу. Пока такой возможности нет...

Новый, 1944-й, капитан Вальдек опять встречал в поезде: ехал в Ташкент за своей многострадальной семьей. Отпустили его со службы лишь после того, как «пятеро атлантов», по выражению майора Флоренса, «приняли на плечи», т.е. распределили между собой на десятисуточный срок весь груз обязанностей Рональда. Львиная доля литературной и корректорской правки досталась Верочке из особой части. На время Рональдова отпуска ей оставалось для сна не более трех часов в сутки, и она, единственная из пяти, не ворчала...

Катю он застал к отъезду готовой, но было ей снова много хуже: отеки, слабость, одышка... Гарнизонный врач только отмахивался:

Чего же вы еще ждали? Декомпенсированный порок! Вези скорее домой. Там, как известно, стены лечат.

Поезд шел почти без задержек, по расписанию. Сказывалось постепенное отдаление фронтов, возвращение важнейших транспортных узлов. Отпадала надобность в дальних объездах — линии восточные, сибирские, среднеазиатские разгружались...

...Дома Рональд нашел письма однополчан. Дивизия генерала Мельшина двинулась из-под Ленинграда, получила звание «Гатчинской», дралась на Псковском направлении. В конце января, у оперативной карты капитан Вальдек с волнением повествовал об исторических памятниках Новгорода, а у самого сердце щемило от дурных предчувствий и первых газетных вестей про то, в каком плачевном состоянии возвращались эти ценности в русские руки. Да и сами-то эти руки... надежная ли защита израненным и поруганным святыням древнего Новограда? Ведь сколько этими руками загублено не менее ценных и столь же заветных святынь великорусских до нашествия Гитлера! Вся Россия, от Москвы начиная, зияет пустырями и руинами на месте жемчужин славного русского зодчества, таких как белокаменный храм Христа Спасителя, гениальная потановская церковь Успенья на Покровке, Николо-Воробинский храм над Яузой, Успенские и Троицкие соборы в Суздале, Ярославле, Архангельске... Разве сочтешь эти русские утраты, причиненные стране «своею собственной рукой», когда ненавистники России командовали, а невежды слепо исполняли преступные команды... Потому и сжималось сердце от мысли, какая судьба ждет теперь, после освобождения, святые руины новгородских древностей, Жила, правда, надежда на большого зодчего, А.В. Щусева. Рональд познакомился с ним в годы журналистские, а теперь именно ему поручено возрождение всей красы искалеченного града на Волхове-реке...

...Катя снова обживала родной дом, радуясь каждой уцелевшей мелочи, каждой книжке, фотографии, картине. А супруг ее работал, по-прежнему на износ, в своем высоком военном ведомстве. Участвовал в разработке крупнейшей стратегической операции «Багратион». Этим кодовым названием именовали план операции против центральной группировки немцев в Белоруссии. В мае генерал армии Антонов, высший Рональдов начальник (зам. нач. Генштаба), уже докладывал Сталину этот план, включавший согласованные действия четырех фронтов — Первого Прибалтийского (Баграмян), Третьего Белорусского (Черняховский), Второго Белорусского (Захаров), Первого Белорусского (Рокоссовский) и Днепровской флотилии. От цифр кружилась голова: в операции намечалось участие миллиона с четвертью солдат, четырех тысяч танков, более пяти тысяч самолетов...

И когда шла разработка плана, и офицеры штаба хладнокровно подсчитывали, сколько огня и металла обрушится на гитлеровцев, никому даже в голову не закрадывалась мысль, что весь этот всесокрушающий вал придется по родной земле, испепеляя ее и все, что на ней, вместе с противником... Должно быть, хирург, вырезающий опухоль, не должен думать о мускулах и тканях, уничтожаемых попутно?

Через некоторое время Рональду выпала честь послужить живой указкой при генеральском докладе самому Верховному о положении дел на Западном направлении.

Перед тем как отправляться на доклад в соседнее управление, где тоже имелась такая же огромная карта с оперативными отметками (только здесь их делали цветными карандашами и часто меняли листы), Рональд достал из своего служебного стола электрический фонарь-указку, которым пользовался на пятиминутках в своем управлении.

Полковник Тузов, автор известного в стране учебника низшей геодезии, заметил, что Рональд положил электроуказку в карман.

— Не вздумайте там достать эту штуку из кармана, — прошипел он Рональду уже на ходу. — Послушайте, лучше вернитесь, положите на место от греха... Что вздумали — наводить какую-то стрелочку на карту! Да вы эту вещь из кармана достать не успеете — и бац! — останется от вас одно воспоминание! Неужто вы такой... наивный человек?

Капитан счел за благо послушаться совета и отдать указку проходившей мимо Верочке. Она, кстати, знала, куда направляются товарищи офицеры. Накануне она «обеспечивала выпуск» тисненной золотом папки для нынешнего доклада...

Рональду Вальдеку выпала во время этого доклада роль даже не статиста, а просто одушевленного предмета. От него требовалось, стоя на лесенке, быстро и безошибочно обводить указкой (не электрической, а самой простой!) нужные пункты и линии. И все-таки ощущение сопричастности к великой тайне войны у него еще усилилось...

Он их высоких зрелищ зритель.

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил![12]

Но странно: от самого главного участника совещания, усатого человека в маршальском мундире и глянцевитых сапогах, осталось в душе Рональда впечатление натянутости и настороженности. Он дважды уходил в соседний кабинет, сделав жест докладчику не прерывать речи. Рональд старался не глядеть на Самого, будто тот, перехватив взгляд, в чем-то заподозрит глядящего слишком пристально и смело... Замечаний, сделанных им, Рональд почти не слышал — подводили контуженные уши! Но докладчик, кажется, остался удовлетворен своей живой указкой... Удаляясь снова в соседний кабинет, Сам слегка кивнул участникам совещания. Высшие начальники последовали за ним, остальные отправились обедать рядом, в Управление гвардейских минометов. Там хорошо кормили!

* * *

Общественной нагрузкой капитана Вальдека считалось старшинство в группе командирской учебы. Этой учебе отводился на неделе ПОНЕДЕЛЬНИК: два часа — строевой; два часа — тактики (а при выездах — четыре); два часа — политучебы; два часа — Уставы. Изучался по преимуществу новый БУП-2, утвержденный САМИМ (об этом прямо писали, и самый Устав называли сталинским). Он был приведен в соответствии со знаменитым сталинским приказом № 306 о наступательных строях и маневре резервами людскими и огневыми. Приказ этот опрокидывал все прежние положения о вводе в строй огневых средств, а травное— резервных сил. Практически этот приказ запрещал маневр резервами, ибо оставлял в распоряжении ведущего бой командира столь ничтожное количество живой силы в резерве, что подобный резерв никакого влияния на ход боя оказывать не мог: полку разрешалось, например, оставлять в резерве взвод, дивизии — роту и т.д. Приказ требовал также единовременного ввода в действие всех огневых средств и боезапаса, для нанесения противнику внезапного, «оглушающего» шока...

В закрытой печати (а также в газете «Красная Звезда») приказ восхвалялся, ему приписывались все победы, но фронтовые командиры про себя только головами качали и... поступали по обстановке! Во всех Военно-учебных заведениях и всех группах командирской учебы теперь требовали отличного знания и неукоснительного применения как приказа 306, так и обновленного Боевого Устава Пехоты (части второй).

* * *

...Капитана Вальдека назначили ответственным за командирскую учебу во всем управлении.

Но в один из майских понедельников замполит, генерал-майор Полозов, велел капитану выстроить офицерский состав во дворе, проверив, у всех ли имеются при себе удостоверения личности. Офицеры в строю переговаривались, гадали, куда замполит намерен их вести.

— За мной! — сказал генерал и зашагал по тротуару впереди строя. Рональд вел все шесть десятков коллег по мостовой к Красной площади.

— По одному — заходи! — дана была команда перед белой дверью закрытой поликлиники. Оказывается, привели «на уколы» поливалентной вакцины НИИСИ. Предотвращавшей, как веровали медики, шесть болезней, включая столбняк, все виды тифов и т.д. Рональду, как и всем, засадили шприцем под лопатку полстакана этой чудотворной вакцины и сделали о сем отметку в документе. Учебу отменили, разрешили вернуться к текущим рабочим делам. У Рональда в кабинете сохли на нитях звонковой проволоки еще влажные гранки очередного номера «Вестника». Он засел за правку и забыл о слабо саднящей спине...

В корректорском деле он набил руку и теперь понимал, что опечатка цифровая или в учетном варианте — полбеды, а вот опечатка с политическим привкусом — полная беда! Зимой у него вычли 80 рублей за «выдерку» и замену двух страниц из полного тиража ноябрьского номера «Вестника». Там вместо слов «25 лет советской власти» было дважды напечатано «советской валсти». Номер, как и остальные, был подписан в печать капитаном Вальдеком. Пришлось ехать в типографию «Молодая Гвардия», где печатался номер, и по-доброму договариваться с техноруком Матвеевым... Технорук, поняв смысл просьбы, предъявил редакции божеский счет за свою поправку. С той поры капитан с особым вниманием относился к подводным рифам, грозившим политической двусмысленностью.

В тот день он, как всегда, работал, не разгибаясь, пока не ощутил странного звона в ушах. Поднял голову — удивился: свисавшие с нитей полоски гранок сделались красными. А звон в голове быстро нарастал, по коже щекотно носились муравьи, комната пошла кругом. Был еще один проблеск сознания, когда перед самым носом оказался угол железного ящика... Того, что стоял на полу, слева от стола.

Говорили потом, что он удачно упал со стула: хватился бы виском об угол — и закончился бы этим роман его жизни!

Сперва его отвезли домой. Термометр перешел за 41°С. Катя сама еле таскала ноги. Ночной бредовый крик больного мужа наводил на не мистический страх. В жару он командовал танковым десантом автоматчиков на белоостровском болоте, матерился и рыдал.

Под утро на машине «скорой помощи» его отправили в окружной госпиталь у Петровских ворот. Только здесь и поняли, что прививка поливалентной вакцины разбудила в его крови среднеазиатскую, заполученную в Чирчике и доселе коварно дремавшую «малярию терциана» — трехдневную малярию.

На третьи сутки жесточайшего приступа он очнулся и огляделся в незнакомой палате. Сосед, майор Воздушно-десантных войск Михеев, признался, что вся палата просила вынести койку с больным капитаном хоть в коридор — так страшен был бред. Здесь, в палате, он больше не воевал, но тихо перечислял зловещим голосом приметы выкопанных из могил покойников:

— Извлечен труп... восковой зрелости... пулевое отверстие в затылочной части черепа...

Эти замогильные словеса сопровождались и жестами — указательным пальцем, нацеленным куда-то вниз.

Объяснение такого бреда было несложно: капитану Вальдеку приказали напечатать в «Вестнике» длинные отрывки и заключения Государственной комиссии по расследованию убийства военнопленных польских офицеров в Катынском лесу под Смоленском. Их расстреляли советские чекисты в 40-м году, а затем, в 1941 и 42-м немецкие фашисты-оккупанты, раскопавшие катынские могилы и предавшие широкой гласности факт расстрела поляков русскими, сами убивали и закапывали здесь свои жертвы — военнопленных, партизан и местных жителей. Заметая следы собственного преступления — убийства польских офицеров, советские власти после освобождения Катыни от немцев шумно публиковали «материалы расследования» немецких зверств в Катыни, умалчивая, разумеется, о зверствах собственных. Эти-то «расследования» и перепечатывал из официальных источников «Научно-технический вестник».

Рональд Алексеевич знакомился с соседями и врачами, медсестрами, нянями. Отделением заведовал седовласый профессор-кардиолог, палатным врачом была привлекательная девушка с латышской фамилией. Отец ее, как выяснил Рональд, недавно погиб в северных лагерях. Мать как-то сумела сохранить московскую комнату (вторую при аресте отца отобрали) и вернулась сюда из казанской эвакуации, где дочь закончила высшее образование.

Майор Михеев угодил на соседнюю койку в госпиталь с тяжелым сердечным приступом. О его причинах он долго таил правду, но однажды отважился на откровенность с глазу на глаз. Никакой Боккаччо не выдумал бы такой истории!

Двоих офицеров, майора и лейтенанта из Хрулевского управления тыла, что в Настасьинском переулке послали на «козлике-газике» проводить подписку на очередной выигрышный заем 1944 года среди колхозного населения Рузского района.

Офицеры несколько удивились готовности колхозниц подписываться на облигации. План подписки даже несколько перевыполнили. Но... оказалось, что по неписаному местному закону все приезжие из Центра представители (агитаторы, лекторы, заготовители) подлежали некой... гражданской повинности: их оставляли ночевать у самых гостеприимных сельских активисток. Притом существовал, оказывается, даже некий неофициальный диспетчерский график этих ночевок, дабы ни одной активистке не обидно было!

Посему, после завершения подписки троих гостей — майора, лейтенанта-помощника и шофера-солдата «распределили» по домам, напоили, уложили и... приголубили!

Ночлег, однако, оказался неспокойным!

То ли бригадирша слегка погрешила против графика и проявила кумовство, то ли тройка военных показалась селянкам очень уж завидной добычей, только сон их после полуночи был нарушен...

Сладко уснувшего майора разбудили довольно бесцеремонно, а бригадиршу-хозяйку совсем неделикатно вытащили из-под мужского бочка... Дескать, хватит с тебя. Другие-то ничем тебя не хуже! Давай-ка, дорогой, сдавайся, да пошли-ка с нами! Теперь вот у этой дамочки побудешь!

Дородная, черноокая дамочка действовала так решительно, с таким ясным сознанием своего конституционного права на отдых, что майор, смущенно покрякивая, все же собрался и... до утра поддерживал гусарскую славу под кровом энергичной дамочки.

Но и тут покой был утром нарушен!

Майор проснулся от громкого женского спора в доме. Оказывается, женщины привели шофера, застигнутого при попытке завести машину. От майора красавицы потребовали категорического запрета заводить еще по меньшей мере на сутки.

Как и где провел он эти сутки — майор в точности не помнил, но картины, смутно сохранившиеся в его отуманенном мозгу, приближались не к «Декамерону», а к образам Гойи. Вдобавок женщины слили из бака бензин, а канистру спрятали.

Под утро разыгралась гроза с ливнем. В суматохе (ибо во многих домах потекли крыши, и воды хлынули в погреба) шофер учуял канистру, залил бак горючим, а радиатор — водой из кадки. Потом вынес полубесчувственного майора, вызволил плененного доярками лейтенанта и под лютой грозой летел — проселком, лужами, рытвинами, включив оба моста и рискуя башкой. Вот так и был доставлен майор Михеев в госпиталь, героем подписки на заем обороны.