3

3

«Поднятая» цветными карандашами карта генералу Иванову понравилась. Он велел адъютанту и еще одному своему штабному офицеру сделать с нее штук пятнадцать копий для всех командиров танковых подразделений, участвующих в завтрашнем штурме.

Днем 11 сентября генерал провел с полковым ПНШ-2 Вальдеком несколько часов у оптических труб в двух дотах, «Пупе» и «Яблоке», на западной и восточной сторонах плацдарма.

То, что произошло потом, стало для Рональда Вальдека как бы кульминацией самого понятия войны.

...На туманном рассвете 12 сентября 1941 года скрытно подошедшие танковые силы генерал-майора Иванова — 52 машины (по условиям Ленинградского фронта в начале войны — довольно значительная группа), — заняли исходный рубеж для атаки.

Накануне было принято решение посадить на броню танков роту автоматчиков-десантников с задачей форсировать на танках с ходу оба первых рубежа финской обороны, высадиться с машин на третьей линии укреплений, подавить гранатами гарнизоны главных огневых точек на этом рубеже, после чего двигаться навстречу нашим наступающим батальонам, уничтожая в первую очередь неприятельских минометчиков и пулеметчиков.

Так как единственный, кто практически разбирался в том, где и что расположено у противника, единственный, кто уже побывал в ближнем финском тылу, был полковой ПНШ-2, сам генерал-майор Иванов решил, чтобы десантом автоматчиков командовал товарищ Рональд Вальдек. Ему предложили подобрать и самих десантников, так сказать, на свой вкус и цвет.

Из своей разведроты он отобрал человек 80, кого более или менее знал. Остальных выделили ему комбаты Рахманов и Иванов, понимавшие, какие это должны быть люди. Всех десантников вместе с Рональдом набралось 123 человека...

Командир автоматчиков, Рональд Вальдек, и его ординарец Уродов стояли у тяжелого КВ, где уже занял место генерал-майор Иванов. Башенный люк был еще открыт. Генерал отдавал последние распоряжения.

В 6.00 пошли в воздух сигнальные ракеты. Генерал махнул рукой, и люк его машины закрылся. Рональд забрался на броню, уже заметно вибрировавшую. Пожалел, что ободрал носок начищенного сапога о шероховатую броню танка... За четверть часа до того он велел раздать всей десантной роте «северный паек» и сам выпил стакан единым залпом. Подивился, что голова осталась ясной, зато в теле появилась некая легкость, а в душе — беззаботность. Мог жалеть о сапоге...

Танки были сосредоточены и слегка замаскированы на опушке леска между Каменкой и железнодорожным переездом, в полосе, шириною в двести-триста метров. Позади танков строились для наступления атакующие колонны пехоты. Командовал этой пехотой комбат-1 Рахманов. Танкам и людям предстояло преодолеть метров 800—900 сухого болота, миновать наш передний край, где уже были приготовлены проходы в предполье, причем из окопов должны были присоединиться к десанту главные силы батальонов, сидящих в обороне.

Когда Рональд накануне вечером на военной летучке осведомился, зачем же одной пехотной группе следовать за танками на всем пространстве болота, присутствовавшие комдив Буховцев и генерал Иванов пояснили, что приняли такое решение, чтобы создать у противника впечатление, будто из глубокого тыла наступают свежие резервные войска. На них будет сосредоточен ответный огневой удар противника, и бросок главных сил из окопов сможет внести смятение, рассредоточить огонь и уменьшить наши потери.

...Все мысли и усилия Рональда сосредоточивались сперва только на одном: удержаться на месте, не съехать вниз. При броске машины он ушибся о крюк, приваренный к броне. Переменил позу, вытянул ноги вдоль левого крыла над гусеницей, уцепился рукою за крюк и почувствовал себя увереннее.

Как танки выскочили из леса, он не осознал, но подивился быстроте хода: сливались в рыжеватые, белесые и коричневые полосы, мелькали по сторонам пучки болотного сухостоя, ямы, желтоватые елки, сосенки. Возникла справа еще одна машина, к ее броне прижимался немолодой автоматчик. Он высвободил правую руку и торопливо, быстро крестил лицо. Еще две машины обогнали командирский КВ слева. Людей на них Рональд узнать не смог.

Потом, по резким, коротким содроганиям он понял, что башенное орудие над его головой ведет огонь. В какой-то миг ему показалось, что он видел самый снаряд — улетающее вперед темное пятно. И будто, чтобы напомнить, где он и зачем это все, справа возникло видение горящей машины. Поразительно, что железный, бронированный, грозный с виду танк может полыхать огнем и дымом, как деревянная изба, как ночной костер в лесу...

Но вот руины Товарной станции слева, и совсем близко наши окопы... Накат над траншеей, и там, внизу, вокруг — десятки людей в касках. Срытый, верно, специально для пропуска танка, отвал бруствера. Условный указатель прохода в минных полях. Все заволакивается разрывом вражеской мины, взметенной землей, дымом... Еще одна горящая машина, теперь слева. Солдаты пытаются сбить огонь, тушат его... опять адский взрыв! Неужто конец и нам? Сквозь черный дым танк прорывается дальше. Пулеметный треск. Ух, вверх! Ух, вниз... Это их окопы, траншеи, блиндажи. Мы — прорвались! Мы — среди НИХ!

Когда задержали танки свой бег, как десантники очутились на земле, Рональд рассказать не мог. Но о задаче десанта помнил четко! Автоматчики с ближайших машин тут же атаковали гранатами две пулеметные точки, разметали батарею ПТО прямо на огневой позиции, в широком окопе обнаружили и целиком уничтожили группу минометчиков вместе с двумя орудиями и запасом мин... Тут десантников стали окружать и взяли под точный прицел. Диск Рональдова автомата опустел, лишь в немой памяти пальцев еще некоторое время жило ощущение судорожной дрожи, вибрации оружия. Но куда оно девалось и как, откуда взялась в руках винтовка с трехгранным русским штыком, он, сколько ни старался сообразить, вспомнить не мог. С этой винтовкой наперевес он долго бежал среди разрывов, сознавая, сколь мало здесь своих и все вокруг — чужое, лишь впереди должны быть наши цепи.

И действительно, на бруствере финского окопа внезапно выросла высокая фигура комбата-1 Рахманова. Он было уж замахнулся гранатой на Рональда, но узнал бегущих навстречу и закричал радостно и удивленно:

— Живой, разведчик? Во, молодцы! Давай быстрее в траншею, фиников вышибать!

Рональд первым подбегал к траншее. Не глазами увидел, не умом оценил, но всем телом и душою постиг смертную угрозу Рахманову: внизу, в траншее — серозеленое плечо и рука с пистолетом. Ловит на мушку комбата, пока тот глядит на Рональда!

Отвлекая стрелка, подбегающий заорал что-то дикарское, зверское. Притом, хоть и заняло все это десятую долю секунда, Рональд успел сообразить: этой доли не хватит финну, чтобы совершить полоборота в сторону новой угрозы. И штык с ходу вошел тому меж ребер. Пистолет так и не разрядился.

С той же винтовкой Рональд бежал по траншее, уже из последних сил. Из-за поворота слева выскочил навстречу рыжеватый солдат без шинели, тоже с винтовкой. И тоже не поспел с выстрелом.

Штык вышел из его груди наружу и финский солдат остался приткнутым к песчаной стенке. Обгоняя разведчика, Рахманов крикнул ему восхищенно:

— Ну, ты нынче даешь, однако!

А у Рональда уже подкашивались ноги, и к сердцу подступила тошнота. Он подхватил винтовку финского солдата и краем глаза, сбоку, успел приметить, что у того еще шевелятся пальцы, ощупывают дуло, прижатое к ребрам...

Тут на траншею что-то тяжко надвинулось, сделалось темнее, и ударило в глаза ослепляющее пламя. Мир перевернулся, как бывает в кино. Потом весь этот перевернутый мир заслонило огромное, как небо, лицо ординарца Уродова.

Тут, кажется, и пришло ощущение бестелесности. И будто отнялось совсем другое видение и понимание мира, объятого розовым, просвечиваемым дымом. Некая особенно чуткая струна или звенящий точно луч света, а быть может, прозрачные, мудро озвученные буквы утешительно возвестили Рональду как бы сигнал отбоя. Сигнал, в звуках, цвете и звоне, обещал конец волнениям, начало совсем иной, новой, нездешней и легкой судьбы...

...Он очнулся от жестокой тряски. Его куда-то влекли (потом он понял, что ординарец Уродов тащит его на спине к нашему танку). Он почти вне сознания и мысли смог все-таки ощутить, что человек в шлеме и еще двое каких-то помощников подняли его к башне с открытым люком, потом кое-как спустили, вдоль железных ступеней, вниз. И там он успел отметить остатками сознания, что ему знакомы черные хромовые сапоги человека, лежащего в неживом положении на дне машины, лицом вниз. Этим человеком был генерал-майор Иванов. Но это Рональд понял попозже.

* * *

Наше сентябрьское контрнаступление на Белоостров, имевшее задачей отбить город и отбросить противника за реку Сестру, полным успехом не ознаменовалось.

У наступающих не было должного превосходства в живой силе, огневой мощи и технике. Пехота недостаточно активно поддержала смелые действия танков и десантников, которым удалось на некоторое время нарушить систему огня и привести в замешательство тылы противника.

Однако, заметив нерешительные действия батальонов, финны умело отсекли огнем пехоту от танков, а брошенный в бой резерв — батальон морской пехоты — стушевался и залег под огнем шестиамбразурной дот. Чтобы уйти от позора и ответственности за потерю управления батальоном и невыполнение боевого приказа, полковник Голубятинский, командовавший этой особой морской частью, попытался симулировать ранение. Но кто-то из матросов заметил, как полковник укрылся в кустах и через платок прострелил себе руку. Доставленный в госпиталь, он был там сразу же разоблачен врачами и живым свидетелем, после чего в результате партийного и следственного дознания разжалован в рядовые и послан в штрафбат, где вскоре и погиб. Но это произошло позднее, в самый же горячий, решающий момент белоостровского сражения, бездействие резервного батальона (который по стратегическому замыслу Буховцева и Иванова должен был буквально разгромить деморализованного противника) поставило под угрозу всю сложную, хорошо задуманную и успешно начатую операцию.

И едва ли не тяжелейшим потрясением для нашей стороны явилась смерть самого генерал-майора Иванова, ибо именно этот человек был душою контрнаступления. Гибель его иные называли «глупой». Он презирал мелочное коварство противной стороны, да и самую смерть презирал. Когда, сбросив на второй линии финских укреплений наших десантников, три десятка боевых машин ворвались в город Белоостров, перед ними оказалась городская площадь (вокзал выходил на площадь главным фасадом). Как речки в озеро, впадали в эту площадь шесть городских улиц. Экипажи машин действовали без радиосвязи между собою. Танки замедлили ход, стали рассредотачиваться по площади, а некоторые уже успели завернуть в ближайшие улицы. Генералу это, видимо, не понравилось, он открыл башенный люк, высунулся из башни и двумя сигнальными флажками, как на учениях, стал показывать танкам, каков должен быть дальнейший маневр.

Водитель успел крикнуть;

— Товарищ генерал! Закройте люк! Опасно!

Сам водитель потом рассказывал Рональду после похорон генерала на кладбище в поселке Песочное:

— Я его еще за ногу схватить успел, подергал, мол, нельзя так... И тут он со ступенек и падает, уже неживой. Снайпер его чуть не в упор застрелил, сзади. Там, у вокзала, домик был невзрачный, а на чердаке —снайпер. С десяти-пятнадцати метров стрелял, не больше. Прямо в затылок.

Вернулись из этой операции три десятка машин. Два десятка было подбито на сухом болоте и в самом городе. Подбитые танки удалось впоследствии эвакуировать с поля боя и сдать в капитальный ремонт. Часть из них вернулась в строй. Уже с новыми экипажами. Но и эти новые, в глаза не видавшие генерала Иванова, поминали его как героя.

До конца сентября не утихали бои за Белоостров. Противник энергично оборонялся, но активной, наступающей стороной были русские. Сражавшимся здесь частям и соединениям 23-й армии не хватало, правда, огневой поддержки, танков, авиации, да и сами войска были измотаны в более ранних боях, однако кое-где им все же удалось улучшить свои позиции и нанести противной стороне немаловажные потери. Один итог белоостровского сражения был очевиден: если противник действительно помышлял о броске отсюда «нах Петерсбург», как выражались немцы, то он смог убедиться, вопреки прежним легкомысленным чаяниям, что сопротивление русских будет здесь железным, непоколебимым. И при малейшей возможности русские войска перейдут на этом участке от обороны к наступлению.

Как заноза, тревожила, однако, наше командование шестиамбразурная дот. С окраины Белоострова она активно мешала нашему сентябрьское контрнаступлению, уничтожила тех десантников, кто имел задачей ее атаковать, заставила залечь моряков, выдержала при шестиметровой толще своих стен прямые удары дивизионных пушек и гаубиц.

Было сделано несколько попыток овладеть ею, снова с танками и огнеметами, обещанием наград и вводом в бой коммунистов-добровольцев. Ни одна из этих попыток успеха не принесла. Попробовали ввести в дело заградотряд. Его новый политрук Иван Лобачик при этой операции попал к финнам в плен. Лишь спустя месяц тело его, до неузнаваемости изуродованное, финны бросили ночью на колючую проволоку, в предполье. Политрук был зверски замучен и, по-видимому, проявил большую стойкость. В каждый глаз было вбито по патронной гильзе, на спине вырезана пятиконечная звезда, руки и ноги опалены в пламени костра. Снимок изуродованного трупа обошел всю советскую печать, а четверть века спустя именем замученного политрука была названа одна из окраинных улиц Москвы, откуда он прибыл защищать Ленинград.

* * *

Спустя неделю в полк приехал генерал-майор Буховцев. Полчаса он совещался в командирском блиндаже с Белобородько и Полесьевым. Потом прислал нарочного за ПНШ-2.

...Он был еще на пороге, когда генерал, не ожидая доклада, встал как бы навстречу гостю. Ожидавший разноса Рональд удивился тону генеральских слов. А их смысл не сразу и дошел до сознания.

— Товарищ Вальдек, мне уже не раз докладывали, как образцово вы несете службу Родине! Просмотрев ваше личное дело, я нашел в нем ходатайство покойного генерал-майора танковых войск товарища Иванова о представлении вас к правительственной награде и о присвоении вам внеочередного воинского звания. Кроме того, им лично объявлена вам, товарищ Вальдек, благодарность за подготовку танкового штурма Белоострова. Рад довести до вашего сведения, что командование дивизии уже представило вас, активного участника белоостровского штурма, к награждению боевым орденом Красной Звезды и к присвоению вам воинского звания «старший лейтенант».

— Служу Советскому Союзу! — кое-как выдавил из себя Рональд, охрипнув от волнения. Ожидал он чего угодно, только не признательности своих!

— Я еще не кончил! И продолжаю! Лично от себя как ваш комдив вручаю вам небольшой, чисто символический боевой подарок. Дайте-ка сюда ваш револьвер!

Рональд отстегнул от поводка свой видавший виды наган. Поцеловал его рукоять, как в XIX веке русские офицеры целовали свои шпаги.

— Оружие ваше, которое вы носите с честью, станет отныне вашей собственностью и получит мою дарственную надпись! Через час в мастерской ее навсегда прикрепят к рукояти.

Он приложил к рукояти серебряную пластинку-планочку, точно откованную под размер деревянной боковой щечки. На пластине было красиво вычеканено:

«Ст. л-ту Р.А.Вальдеку за храбрость в бою 23 сентября 1941. Командир Н-ской дивизии генерал-майор Буховцев».

Ошеломленный водопадом начальнического благоволения, Рональд подумал, что, видимо, командование ждет от своего полкового разведчика какой-то серьезной службы. Не деблокировки ли шестиамбразурнной дот? Но торопиться с обещаниями и заверениями он не стал, получил разрешение удалиться к себе в землянку и тут же, на листе ватмана, начал разрабатывать план захвата белоостровской дот.

Вечером начальник боепитания воентехник Павлов принес ему наган с генеральской дарственной надписью. Павлов открыл собеседнику, что вчера, во время операции у Красных казарм генерал Буховцев находился в расположении 22-го укрепрайона, в дот «Яблоко», следил с помощью перископа за всеми действиями и очень одобрительно выразился по адресу ПНШ-2, когда тот тащил сперва на себе, потом волок на шинели тяжелораненого взводного Шевлякова. Ему казалось, что происходило это под очень плотным огнем противника. Присутствовавшему при сем Павлову генерал тут же приказал достать серебряный рубль, отковать пластинку и сделать чеканку...

Ну хорошо, — согласился Рональд с товарищем, — пусть ларчик с наградным оружием открывается так просто. Но ты мне скажи: когда же генерал-майор Иванов успел и благодарность мне выразить, и о награде похлопотать, и к званию представить? Ведь я его впервые в глаза увидел утром 11 сентября. Ну, правда, почти весь тот день мы провели вместе. Потом я карты «поднимал» для его командиров. Утром 12-го пошли уже на штурм — автоматчиками командовал, на его танке сидел, потом вел рукопашный бой в финских траншеях, а его в тот миг и убили в самом Белоострове. Меня тогда контузило, только 14-го кое-как в Песочное добрался, генерала похоронить... Когда же он успел обо мне-то подумать?

— Он не о тебе одном подумать успел. Видно, чувствовал, что из этого боя не вернется. Штабиста вызвал, еще перед самой танковой атакой подписывал наградные и назначения. Сильный был генерал! Вот тут, верно, и тебя не забыл. За час до последнего своего боя!

* * *

ПНШ-2 всерьез решил брать шестиамбразурную...

Попыток атаковать ее с налета, нахрапом, к концу месяца уже насчитывалось до десятка. Финны защищали ее бдительно, активно, и надежды на авось обошлись нам в полсотни жизней. Требовались точные, терпеливые наблюдения, расчеты и немалая огневая сила. По Рональдовым предварительным данным, в доте находилось всегда не менее 9-10 человек, дежурные у амбразур сменялись не в одно время,. покидать дот, видимо, разрешалось лишь по одиночке, скрытым ходом сообщения. Запасы продуктов, снаряжения, медикаментов практически неисчерпаемы. Шестиметровой толщины стены уязвимы лишь для морской артиллерии или сухопутной тяжелой, РГК (резерва верховного командования).

Утром 25 сентября почва одеревенела от сильного заморозка. Бои на Белоостровском плацдарме шли уже чуть потише, наше контрнаступление выдыхалось, но поиски разведчиков, перестрелки, ночные диверсии в тылах и артиллерийские налеты на «передке» все еще сливались в одно ожесточенное, не всегда управляемое единой волей массовое действо. Порой стихийно вспыхивали местные стычки там, где оборонительные рубежи сближались слишком тесно, до какой-нибудь сотни метров. Тогда, как от соприкосновения проводов высокого напряжения, получалось короткое замыкание — с огнем, громом, криком: летели из окопа в окоп мины, а то даже гранаты с помощью самодельных катапульт или гранатометов, и еще пуще летели злобные возгласы и брань. Рональду казалось, что у финских солдат ненависть к русским сильнее, органичнее и непримиримее, чем у немецких.

Рональд оставил в своей землянке нового писаря — Сергея Ломовцева, в недавнем прошлом — студента. Его точно так же, как и Игорька-Ежичку взяли с первого курса: Ежичку — на Финскую, Сергея — на эту, Немецкую. Ежичка воевал уже второй год, Сергей — первый месяц. Что-то общее было между этими мальчишками, может, по причине неуловимого сходства Рональд и взял к себе Сергея. От Ежички пришло в полк сообщение о том, что мама и Федя живут теперь в Котуркуле, близ курорта Боровое. И пришло это сообщение утром 25 сентября, когда Рональд уже отправился в Третий батальон, к Иванову, обсудить план захвата шестиамбразурной...

Вдвоем с комбатом они пробирались к позиции второго взвода восьмой роты, сильно выдвинутой вперед. Оттуда, с запасного ротного НП можно было наблюдать за шестиамбразурной... Впоследствии эту бетонную точку прозвали «дот-миллионщик», имея в виду миллионные затраты то ли на ее постройку, то ли на ее штурм, а может, и миллион кубиков крови, из-за нее пролитой. Навстречу шла, а точнее ползла караульная смена. Рональду не понравилось, что солдаты чрезмерно опасливо относятся к беспорядочному огню противника — щелканью разрывных пуль, глухим взрывам мин, свисту осколков. А тут, как на грех, еще и знакомый, неприятный, прерывистый звук в осеннем небе — натужное дыхание авиамотора...

Немецкий самолет шел низко, курсом на север, казался очень большим. Бомбардировщик-«лапотник», пикирующий юнкерс-87 с его толстыми обтекателями колес шасси. Правда, похоже на лапти. Вероятно, идет из челночного полета, откуда-нибудь из-под Новгорода, клевал, должно быть, Ленинград, теперь близится к финской базе. Скорее всего пуст, отбомбился уже на маршруте. Но как панически испугались этого самолета караульные! Вжались в землю, попрятались по всем щелкам и кустикам, лишь бы не заметил, не спикировал, не вдарил бомбой!..

— Товарищ комбат-три! Старший лейтенант! Почему вооруженные солдаты прячутся от «лапотника»? Покажите им, как надо встречать таких гостей!

Пока Иванов поднимал людей с земли, Рональд и сам выскочил на открытую полянку, схватил из рук солдата карабин и послал вдогонку «Юнкерсу» две-три пули. Еще один бомбардировщик показался из-за растрепанных лесных верхушек.

— Взвод, слушай мою команду! — спокойно и уверенно приказывал Иванов. — Встать! По самолету тремя патронами, залпом! Огонь! Огонь! Огонь!

Люди кое-как привстали, подняли в небо винтовочки, беспорядочно тюкнули раз, два... И повеселели! Проводили воздушных фашистов недобрыми словами, взяли винтовки «наплечо!» и зашагали (уже не поползли!), слегка посмеиваясь, как будто приободренные. Поглядывали назад, на обоих офицеров, спокойно куривших под финскими пулями и осколками.

Бравада? Нет, не бравада! Приходилось учить людей, еще подчас вовсе не обстрелянных, военному хладнокровию, учить их «воевать с головой», помогать им преодолевать животный страх смерти, порой более опасный, чем сами пули, который парализует волю к сопротивлению, заставляет забыть, что в руках у тебя — винтовка.

Нужна бывает, разумеется, и осторожность, особенно близ потаенного НП, где блюсти скрытность подходов и дисциплину движения — закон войны! Здесь «педагогика бравадой» неуместна — открывать врагу такой НП нельзя! Уж очень выгодно он тут сокрыт! Все просматривается!

Увы! Глазастые финны тоже кое-что здесь рассмотрели.

Как только ПНШ-2 закончил ранние наблюдения и вышел из замаскированной траншейки на воздух, дорогу преградил минометный разрыв. Инстинкт сработал: Рональд успел резко кинуться в сторону, но тут-то и открылся снайперу!

...Все его тело болезненно отозвалось на резкий хлопок, острый пороховой дух и тяжкий удар повыше коленной чашечки. Левая нога подкосилась. Падая, он успел подумать, что ногу оторвало напрочь.

Сколько продлилась нирвана, он не знал, но когда снова обрел способность понимать и видеть, сообразил, что ранен разрывной пулей в ногу. Ему уже разрезали брюки выше сапога и колена, сделали тугую повязку. Спросили, способен ли он, опираясь на плечи двоих человек, переступать одной ногой или надо ждать волокуши? Он согласился переступать, втайне пожалел, что заботливый ординарец сам лежит в полковой санчасти с легким ранением ног.

Путь траншеями был мучителен и долог, нарастала слабость от потери крови, тело становилось непослушным, тяжелым, он выскальзывал из рук, сознание уходило, путалось, сказывалась, верно, и недавняя контузия. Иванов тоже помогал вести его, но в неудобном, узком ходе сообщения сам угодил под финскую пулю. Рана оказалась серьезной. Повели теперь уже двоих.

Добрались до ручья под звучным названием Серебряный. Он служил разгранлинией между третьим батальоном Первого полка и батальоном морской пехоты с «Марата». Кто-то вспомнил, что у моряков есть свой санитарный пункт, всего шагах в двухстах. Но... по открытому сухому болоту, на виду финских снайперов.

Иванов терял силы, идти дальше не мог. Подоспели санитары в белых халатах с красным крестом и одной парой носилок. Может, из уважения к красному кресту финики не откроют огонь? Да и выхода не было: оба раненых погибнут без скорой госпитализации!

...На открытом болоте к Рональду вернулось ясное сознание.

Белые халаты — не спасение, а мишень! Он велит носильщикам ступить в русло ручья, себя вести берегом. Русло — каменистое, сейчас под осень, полусухое, кругом — валуны, болотные кочки, сухая трава. Ясно видно финские позиции. До них — шестьсот метров, а до опушки спасительной, где скрыты санитары моряков, — не более ста. Оттуда нас, конечно, видят... Но видят и не только оттуда!

Трое финских солдат покинули траншею и тащат миномет на открытую площадку. Один из них несет и ящик мин, прижимает к животу...

Носильщики почти бегут. Ведущие Рональда тоже, и сам он торопится переставлять здоровую ногу. Впереди — большая меховая кочка, густо поросшая клюквой... Финские минометчики — уже на месте и пустили первый снаряд. Перелет — 50 шагов, направление верно! Солдаты опускают Рональда лицом вниз на кочку, сами вытягиваются рядом. Тут же и носилки с комбатом.

Вторая мина! Недолет — 25 шагов...

Рональду страшно хочется пить. Ягоды — спелые, не очень кислые, прохладные. Он дважды успевает набрать их прямо с куста, полный рот. Сок бежит по лицу. Выныривает из глубин блоковская строчка: «Истекаю клюквенным соком...»

Третья мина шелестит... отчетливый внутренний голос произносит: «Капец».

Взрыв поднимает в воздух чуть не всю моховую кочку. Ощущение космического полета в бездну... Полунирвана. Сквозь нее — тупая боль в скуле, кажется, что она — пухнет, наливается горячим соком... И еще в руке — болячка острая, как от сильного укола иглой... Слух ушел, кажется, совсем, будто перепонки лопнули... Потом ушли и все прочие ощущения бытия. Стало пусто, темно, безмолвно.

...Слух вернулся, как будто, первым. Шелест хвои и чья-то речь. Слова:

— А другого — насмерть. Остался под огнем. Этого принесли еле-еле.

Потом — жадно пил. Позднее — колыхание носилок, запахи аптеки, лица полкового врача и сестры. Где-то видел ее. Та самая, что в Песочном... Она сейчас гораздо ласковее, сердечнее, чем тогда. В руке — шприц, очень большой. Противостолбнячная жидкость. Укол в низ живота. Сильная боль в ноге, в щеке, в левой руке. Еще укол. Боли утихают, но сказать им, этим спасительным людям, слово благодарности невозможно: щека, челюсть — все чужое, рот не раскрывается, стиснут повязкой... Опять муть и нирвана.

Осознал себя в медсанбате. Узнал Яковлеву, комиссара. Что-то говорила доброе, сердечное. Все — очень добры, спокойны и советуют потерпеть.

Потом — опять носилки, их недолгое колыхание, лестница наверх, во второй этаж каменного дома с большими окнами, похожего на шикарную виллу, пропахшую, однако, карболкой и йодом. Операционная... Человек грузинского типа. Слова его:

— Если бы они вздумали вынимать в медсанбате осколок — уже ничего поправить было бы нельзя! Наркоз — общий!..

Рональду удалили минометный осколок, застрявший в челюсти слева. Профессора челюстной хирургии звали Каридзе. Он повторно взял пациента на операцию еще три недели спустя, дав ему поокрепнуть. Обещал, что лицо не исказится от повреждения лицевого нерва, если... Все докторские «если» Рональд обещал соблюдать и исполнял это свято. Двадцатью-тридцатью годами позже он, кроме благодарной памяти о профессоре, хранил на левой щеке лишь небольшой, аккуратный шрам, мало заметный даже для людей близких, знавших, что всех осколков было шесть. Большой и три малых Каридзе удалил, а последние два, прочно засевшие в кости, вышли потом сами, довольно мучительным для Рональда образом, уже в новой его жизни, непохожей на ту, первую...

В госпитале его вскоре стали мучить следователи и дознаватели. Кто-то сочинил донос, будто ПНШ-2 Вальдек расправился со старшим лейтенантом Бардиным... по причинам личной к нему вражды. Один из дивизионных политотдельцев упорно вел под Рональда Вальдека планомерный тайный подкоп. Причиной могла быть безотчетная ненависть к лицу германского корня, либо к лицу корня российского, офицерского. Но тайную войну против себя Рональд ощущал по многим приметам, и собственное будущее в Советской армии, которую он горячо любил, представлялось ему, подчас, отнюдь не в розовом свете! Но участие в решающих событиях войны, службу на ее переднем крае он считал счастьем и честью и готов был драться за эту честь зубами! В конце концов «дело Бардина» было доложено комдивизии. И тот, по докладу генерала Буховцева, наложил на акты дознания такую резолюцию:

«Действия командира Вальдека признать правильными. Дело производством прекратить.» Сам генерал Буховцев, инспектируя госпиталь, заглянул в палатку к Вальдеку, пожал ему руку и обещал, что наградной револьвер с дарственной надписью, сданный в мастерскую боепитания, будет по выздоровлении владельца возвращен ему с выдачей аттестата о личной принадлежности. Медсестрам, слушавшим генерала, Буховцев сказал:

— Вы мне этого офицера поскорее на ноги поставьте!

И в заключение поздравил Рональда Вальдека с тем, что Ленинградский фронт, по представлении дивизионного начальства, присвоил полковому разведчику звание старшего лейтенанта...

...Из всего пережитого в госпитале ППГ-2, развернутого в бывшей даче фабриканта Ралле, среди парковой зелени поселка Осиновая Роща Рональду особенна запомнился такой случай.

Однажды ночью в госпиталь тайком привезли финского военнопленного, раненного в ногу. Кажется, это был летчик-штурмовик. Его требовалось вылечить ради каких-то ценных сведений, которых от него ожидало наше командование. Рональд узнал об этом, потому что к нему стали приходить с просьбами перевести те или иные врачебные предписания на финский или хоть на немецкий язык. По этим предписаниям Рональд догадался, что за таинственный незнакомец спрятан в одной из малых палат и почему туда и близко никого не подпускают. Видимо, тот капризничал и повышал себе цену. В частности, ему разрешили столовый ножик, им категорически затребованный. Этот ножик пленный потихоньку, ночами, точил о раму кровати.

И когда прелестная докторша Елена Сергеевна, общая любимица всего госпиталя, наклонилась над ногою раненого, чтобы сменить повязку, тот ударил ее этим отточенным ножиком в горло. Перехватил ей артерию и голосовую связку. Это было утром, операционная находилась наискосок. Елену Сергеевну буквально в следующую минуту кинули на операционный стол. И спасли. Только голоса ее спасти уже не могли — он остался сиплым и тихим!

Пленного тут же увезли. Вероятно, расстреляли. Может, этого он и хотел? А может, тупо рассчитывал, что, мол, вот хоть одну, да все-таки еще уничтожу! Об этом только оставалось гадать. Госпиталь, конечно, узнал про этот случай и дня три жил им...

Полесьева перевели командиром полка в другую дивизию. Новый начштаба Мишулин прислал Рональду отчаянную записку: «Командиров всех выбило, если можешь — скорее возвращайся в полк, а то я тут один воюю!»

Так, не долечившись, он покинул «виллу Ралле» в Осиновой Роще и ночью вернулся к себе, под самое 7 ноября. Пустынную дорогу из Песочного в Каменку занесло сухим, колючим снегом. Рональд ехал по ней на своем Мудреце, первый раз верхом после ранения, Мудреца сберег ординарец Уродов, шагавший теперь рядом в молчании.

Им встретились подряд три волокуши с убитыми — их тащили в Песочное, к братскому кладбищу. Эти белые фронтовые ладьи Харона и пустынная, заснеженная лесная дорога поразительно напоминали древний Стикс, но спутник Рональда, комсомолец Уродов, едва ли разбирался в древнеэллинских мифах! Он был сейчас отягощен совсем иными, более земными заботами, ибо уже началась блокадная зима, а ему велели поскорее поставить на ноги своего командира!..