БУРНЫЙ ФИНАЛ
БУРНЫЙ ФИНАЛ
Несмотря на отставание в счете, я не собираюсь складывать оружие. Наоборот, в каждой партии ищу бескомпромиссной борьбы. Карпов подавлен. Он испытывает крайнюю усталость от необходам ости все время обороняться. Но все не так просто. Отчаянная игра на выигрыш может в любой момент обернуться неудачей. И в 27-й партии это наконец случилось (кстати, я считаю ее одной из самых слабых в матче). Счет стал 5:2.
Карпову осталось выиграть всего одну партию, только одну! Ну что ж, пожалуйста. Я не стану делать ничью за ничьей, для того чтобы помучить противника или установить рекорд продолжительности матчей на первенство мира. Нет, я буду продолжать играть так, как играл. Чуть больше собранности, чуть меньше пренебрежения... Интересно, почему я так презираю своего противника? По-видимому, это неприязнь ко всему его облику — и к внешнему, и к политическому, да, пожалуй, и к шахматному. Лицемерием, фальшью пронизаны черты этого человека — его поведение, его высказывания в прессе, его «общественная» активность. Те, кто знает, как он силен, в какие высокие правительственные круги вхож, уверены: он наверняка приложил руку к тому, чтобы не была выпущена моя семья. Бесспорно, замешан Карпов и в истории с гроссмейстером Борисом Гулько. С мая 1979 года, когда Гулько со своей женой, экс-чемпионкой СССР Анной Ахшарумовой, подал документы на выезд в Израиль, он семь лет (!) не получал разрешения от министерства внутренних дел и находился в совершенно безвыходном положении.
Вспоминает экс-чемпион СССР Борис Гулько: «В это трудное время у меня были добрые отношения с другими шахматистами. Эту ситуацию создали не шахматисты, и многие советские гроссмейстеры остаются моими друзьями. Однако я очень удивился, когда прочел, что говорил Карпов во время выступления в Гарвардском университете. Когда его спросили об отношениях со мной, он сказал, что помогал мне в мою бытность «отказником» и что я знал об этом. Очень удивительно это читать, потому что я знаю, какой беспредельной властью обладал Карпов в брежневские времена. Он был причастен к решению, сделавшему меня «отказником». Но сейчас ситуация в СССР иная, и он видит прошлое иначе... Предложив мне остаться в СССР, люди из КГБ пообещали улучшить мое положение. Сказали, что оно станет таким же, как у других гроссмейстеров. А перед этой беседой один посланец Карпова предлагал мне то же самое. Полковник КГБ повторил условия, предложенные мне ранее» (из интервью в голландском журнале «Нью ин чесе» № 7, 1990).
Западу непросто разобраться в человеке, который предпочитает хранить «осмотрительное» молчание. Который, выезжая на зарубежные турниры, неизменно надевает на себя маску снисходительного превосходства. Остаются, правда, высказывания в прессе. Но если собрать их в хронологическом порядке, вы будете поражены хитростью и изворотливостью Карпова. Ничего не скажешь, у чемпиона воистину советский характер!
...Хотя Карпов имеет явное преимущество в счете, ему трудно; у него начинает сдавать нервная система. Он стал жаловаться на плохой сон, пытается спать то в отеле, то на даче, то в кантри-клубе. Газета итальянских коммунистов «Унита» сообщила, что в Багио некие хулиганы устраивают оргии под окнами чемпиона — советская пресса перепечатала это без комментариев. Позвольте, а филиппинская полиция, а Пищенко с Крыловым, личные телохранители Карпова,— что же они прохлаждаются, что же они не могут охранить покой великого сына советского народа?! Даже если великий сын ложится спать с первыми петухами...
А. Карпов: «Вот когда у меня пропал сон... Я промучился полночи и позвал Зухаря. Он колдовал-колдовал надо мной — тщетно. Следующий день я ходил как ватный, ночью не стал испытывать судьбу, попросил Зухаря сразу браться за дело. И опять все зря» («Сестра моя Каисса».)
В эти дни Карпов, чтобы успокоить свою нервную систему, стал поигрывать в свободное время в игру, которой чемпиона и его соратников обучил Эдмондсон,— «Отелло». Как это полагается у них, у советских, чемпион должен быть образцом во всем: он и отличный студент, и прекрасный семьянин, и побеждает во всем! Естественно, прошел слух, что Карпов побеждает всех и в «Отелло». Но вот однажды Эдмондсону довелось сыграть с Балашовым. Играл тот слабо. Разговорились, Эдмондсон спросил, играл ли он с Карповым. «Да»,— был ответ. «Ну и кто выигрывает?» Балашов осторожно огляделся вокруг, не поймают ли его в момент разглашения государственной тайны, и кратко ответил: «Я».
Двадцать восьмая партия. Накануне уехал главный судья Лотар Шмид. Он загодя предупреждал, что в октябре у него будут неотложные дела. Я понимаю Шмида: будь у него действительно сколь-нибудь важная роль, он бы остался! А если он должен был лишь включать часы да фиксировать просрочку времени, если организаторы и жюри отобрали у него все остальные функции главного судьи — что же ему было делать в Багио?!
Еще заранее было оговорено, что в случае отъезда Шмида руководить судейской бригадой будут Кажич (Югославия) и Филип (Чехословакия), с условием, что Филип не может быть главным судьей. Как бы не так — Филип и стал главным! (Человек, который освещал матч — и как! — в партийной газете «Руде право»!) Серьезно повлиять на ход матча это, конечно, не могло, но все же и на сцене у советских теперь верховодил свой человек!..
Отправляясь на доигрывание 28-й партии, я был уверен, что Карпов аккуратной игрой может свести ее вничью. Но на помощь неожиданно пришел... мой цейтнот! Карпов, безостановочно играя в темпе блиц, дважды упустил верную ничью.
А когда развеялся дым цейтнота, развеялись и его надежды спасти партию. 5:3!
Двадцать девятая партия. Снова мне удалось найти вариант, о котором у чемпиона — никакого представления! Больше часа он потратил на первые девять ходов, но так и не нашел путь к уравнению... При доигрывании он, опять в моем цейтноте, сбивается с правильного курса и проигрывает. 5:4!
Ох, что творилось в те дни в советском лагере! Высокие официальные лица — Ивонин (государственный шеф советских шахмат), космонавт Севастьянов (шеф, так сказать, общественный) уже давно в Багио, ждут не дождутся заключительного банкета. А банкета все нет!..
На 29-ю партию, кстати, к чемпиону подоспел и четвертый тренер — гроссмейстер Васюков. Существует ли в советском лексиконе слово «порядочность»?! Человек, который работал со мной накануне турнира претендентов на Кюрасао в 1962 году, во время межзонального турнира в Сусе в 1967-м, помогал в ходе московского матча с Карповым в 1974-м,— и этот человек оказался теперь среди тренеров Карпова!
В 31-й партии к моменту откладывания возник ладейный эндшпиль, на вид — выигрышный для меня. Велико же было наше разочарование, когда, придя домой, мы обнаружили, что в главном варианте Карпов единственными ходами добивается ничьей!
Это был трудный анализ. Предстояло отыскать продолжение, которое могло бы выпасть из поля зрения Карпова и его помощников. Позиция была сравнительно простой, и заставить Карпова работать за доской самому было задачей не из легких! Доигрывание этой партии стало головоломкой даже для видавших виды гроссмейстеров... Карпову нужно было сделать несколько точных ходов, но он — спотыкается! Просмотрев мой промежуточный ход, он потерял важную пешку и вскоре сдался. 5:5!
А. Карпов: «Потерпев поражение в 31-й партии, я расстроился не на шутку... Сами понимаете, иметь возможность получить 5:1 (в случае победы, например, в 18-й или в 20-й партии), добиться 5:2 и вот теперь «докатиться» до 5:5... Было от чего потерять голову» («В далеком Багио»).
Г. Каспаров: «Спустя годы в «Шпигеле» появилось сенсационное сообщение: оказывается, именно в день проигрыша 31-й партии Карпов заключил контракт с фирмой «Новаг» в Гонконге на рекламу шахматного компьютера. Можно только позавидовать выдержке и хладнокровию нашего чемпиона, который в самый трагический момент матча «не потерял голову». Посредником в сделке выступил деловой партнер Карпова, западногерманский тележурналист Гельмут Юнгвирт... Лишь много позднее, когда выяснилось, что Юнгвирт утаил от чемпиона около полумиллиона долларов, подробности этого контракта стали достоянием общественности. Помогли ли власти Карпову в этой сделке? Или просто закрыли на нее глаза, как, возможно, закрыли глаза и на его валютные счета в западных банках? Или же он проделал все за их спиной? Ответа на эти вопросы до сих пор нет. Несомненно одно: в дальнейшем Карпову была оказана помощь в его попытке запопучить свои «законные» деньги. И помогали ему в этом (в 1983—1984 годах) не советские официальные лица, а Кампоманес и Кинцель (тот самый Кинцель, который вместе с Кампоманесом действовал против меня в феврале 1985 года). Кампоманес выступал в роли доверенного лица Карпова и раньше, а «тройственный союз» был оформлен документально в апреле 1984 года в Лондоне. Частное расследование прошло успешно: 30 августа Юнгвирт в разговоре с Кинцелем (кстати, бывшим шефом полиции) наконец признал, что получал деньги для Карпова...
Момент, выбранный для заключения контракта, вызывает удивление. Позднее Юнгвирт заявил, что Карпов, опасаясь гонений у себя на родине в случае поражения от эмигранта Корчного, собирался бежать в США и в кассе манильского аэропорта его ждал билет авиакомпании «Пан-Ам» до Лос-Анджелеса. 30 ноября 1988 года суд в Гамбурге признал «откровения» Юнгвирта вымыслом» («Безлимитный поединок»).
Кстати: это тот самый гамбургский Юнгвирт, у которого— помните? — странным образом полностью сгорел при копировании фильм, «где очень рельефно показано необычное поведение Спасского» во время финального матча претендентов с Корчным (стр. 61).
...Что же все-таки случилось во второй половине матча? Карпов, имея колоссальный психологический, спортивный, шахматный, наконец политический перевес,— не только не сумел его использовать, но вообще растерял все по дороге. Единственная уступка, на которую согласилась советская сторона,— убрать своего психолога из пределов моей видимости,— дорого обошлась чемпиону. Карпов утратил свои лучшие качества, и прежде всего — тонкость психологической оценки позиции! Боюсь, что этот термин не всем понятен, включая даже многих гроссмейстеров. Это не реальная оценка позиции, а как бы знание того представления о позиции, которое имеет противник. Способность понять ход его мыслей — это очень много! Это значит — по меньшей мере наполовину сократить анализ возможных ответов противника, рассматривая лишь те, которые он считает наиболее опасными для вас или для себя. То есть, попросту говоря, это значит предвидеть, что будет делать противник!
Этим качеством Карпов владеет более, чем кто-либо другой,— и его-то он и утратил! Насколько мощным он выглядел в этом плане в 13-й и в первой половине 17-й партии, настолько же беспомощным — в 29-й и 31-й! Налицо была и полная потеря уверенности в себе.
Нельзя не сказать несколько теплых слов о йогах, которые всю вторую половину матча самоотверженно трудились, стараясь укрепить мое физическое состояние и боевой дух. А если передача мыслей на расстояние и впрямь существует, то здесь они оказались просто незаменимы. С их появлением Зухарь стал увядать буквально на глазах! С самого начала на йогов начались форменные гонения. Их стали изолировать, ограничивать в свободе передвижения. Странное дело! Йоги уже и с дачи-то не выходили, а советские все никак не могли успокоиться. Денно и нощно охраняемые тайной и явной полицией, Карпов и Зухарь уверяли, что их жизни угрожает опасность! Накануне 32-й партии Балашов «по поручению Карпова» выдвинул письменный ультиматум. Чемпион заявил, что не может чувствовать себя спокойно, пока «преступники-террористы» находятся в Багио, и отказывается играть очередную партию.
Эм. Штейн: «В матче возникла ситуация фарса, когда будущий победитель оказался в роли побежденного. Потрясенный спуртом Корчного, Карпов обращается в жюри матча с протестом против секты гуру — член ЦК ВЛКСМ испугался черной магии. Феноменальное «пять — пять» стало не только спортивным равновесием, но и идеологическим: оказалось, что невозвращенец, лишенный семьи и родины, зачастую окруженный целым стадом -«носорогов»,— в условиях свободы может творить невозможное («Континент" № 21, 1979).
К сожалению, я ничего не знал об ультиматуме Карпова. Читатель может догадаться, какой была бы моя реакция. Но вся полнота власти и информации находилась в тот момент у Кина... Зная всплывшие позднее факты, нетрудно прийти к выводу, что Кину была крайне невыгодна моя победа! Помните, читатель, о нашем контракте, заключенном накануне матча? Так вот, выяснилось, что Кин писал книгу, писал тайком в ходе матча, ежедневно отправляя свои телексы-главки в Лондон! Стало быть, он вообще не имел права претендовать ни на какой гонорар! Более того, став чемпионом мира, я вполне мог добиться и того, чтобы Кин не получил даже тренерского гонорара от организаторов,— должно же в конце концов быть наказуемо столь вероломное нарушение договора!
Наконец, еще один штрих: Кин писал книгу в предположении, даже в уверенности, что я проиграю матч. Одержи я победу, ему, бедняге, пришлось бы переделывать книгу! И тогда бы °на не могла появиться в лондонских магазинах на следующий день после окончания матча (как это в действительности и случилось). Пришлось бы на недельку задержать ее выход, тем самым поставив под угрозу финансовый успех!
Нет, господин Кин все отлично продумал, прежде чем избрать свою линию поведения.
Г. Каспаров: «Теперь все зависело от того, кто одержит следующую победу. Тогда-то и появились слухи о том, что советская делегация, озабоченная состоянием здоровья Карпова, предложила прекратить матч при счете 5:5, при этом Карпов, конечно, сохранял титул чемпиона. Опровержение этих слухов показалось мне тогда убедительным, но с годами возникли сомнения. Тогдашний президент ФИДЕ Макс Эйве сказал Кину, одному из секундантов Корчного, что матч при равном счете следует прекратить. Он выдавал это за свою собственную идею, хотя вполне возможно, что она была ему подсказана, как спустя семь лет другому президенту ФИДЕ — Кампоманесу, когда он прекратил наш первый матч с Карповым в сходной ситуации и под тем же предлогом» («Безлимитный поединок»)-