«Последний и решительный...»

«Последний и решительный...»

После 31-й партии Карпов взял свой последний тайм-аут. Ему надлежало привести в порядок пошатнувшуюся нервную систему, заделать прорехи в дебютной подготовке, юридически обосновать новое наступление на моих помощников-йогов. Для этого ему надо было дождаться и отъезда Эйве, единственной фигуры, которой немножко стыдились советские. Президент покидал Багио в самые горячие дни матча — для чего бы, вы думали? — чтобы навести порядок в Шахматной федерации Венесуэлы. Видимо, это было поважнее, чем вопрос, кто станет чемпионом мира. Правда, перед отъездом Эйве вызвал для беседы Кина и фрау Лееверик и заявил им, что если советские снова будут преследовать йогов, он разрешает мне остановить матч.

Карпов отправился в Манилу на пару дней разрядиться. Судя по его поведению там, он знал — до самых мелочей! — все, что произойдет в день последней партии.

У меня же появилось время подумать о том, что случилось в матче, и о предстоящей партии. При счете 5:5, когда позади было несколько месяцев напряженной борьбы, я совсем иначе осмыслил торг, предшествовавший переходу шахматной короны от Фишера к Карпову, иначе оценил и условия нынешнего матча, предписанные мне советской стороной. Крайне трудно вообразить себе равный счет в столь длительном матче,— но вот этот счет стал реальностью. Прав ли был Фишер, когда требовал защитить титул чемпиона мира двумя очками форы — чтобы претендент добивался победы со счетом 10:8 (или 6:4), а при счете 9:9 (или 5:5) чемпион сохранял свое звание? Да, теперь я понял, что это было вполне естественно: чемпион этого заслуживает, не говоря уже о том, что при равном счете дальнейшая игра до первой победы — чистая лотерея, и кто бы ни выиграл, это уже неубедительно!

Более того, я представил себе, что выигрываю матч. А через 12—15 месяцев должен состояться матч-реванш. И если я его проигрываю, то просто физически не успеваю принять участие в новом цикле борьбы за первенство мира, поскольку претендентские матчи уже начнутся... Все это я высказал в интервью накануне 32-й партии.

Да, гениальному Фишеру не дали отстоять свое звание, отказавшись предоставить ему перевес в два очка. А потом? 0отом советские приняли фишеровскую идею играть вместо матча из 24 партий безлимитный матч, но взамен двух очков форы они защитили Карпова куда надежнее, куда безжалостнее для претендента — матчем-реваншем!..

А чем занимался штаб Карпова, пока тот ездил в Манилу? Они строчили новые письма-указания для жюри, уточняли на месте все нешахматные детали предстоящей партии. В апартаментах советской бригады находился телекс, установленный для обеспечения секретной связи с Москвой. Члены нашей группы пользовались телексом, доступным для проверки всеми, и в первую очередь Кампоманесом. В эти дни по своей секретной линии советские, как выяснилось, отчаянно запрашивали Москву: что делать, если Корчной вдруг откажется продолжать матч и потребует немедленно выпустить его семью? Отличная идея! Увы, мы были взбудоражены ситуацией в матче, и никому из нас эта мысль не пришла в голову. Мы все, признаться, переоценивали мои шансы в дальнейшей борьбе.

С утра в день 32-й партии состоялось очередное, оказавшееся последним, заседание жюри. Лим Кок Анн к тому времени уже находился дома, в Сингапуре. Но, чтобы обеспечить требуемое большинство, его накануне тайно вызвали обратно. А уехавший Шмид был заменен в жюри послушным Филипом.

Зачитали письмо «Балашова — Карпова» от 16 октября. Чемпион отказывается играть, если члены организации «Ананда Марга» будут находиться в Багио. Все ясно. Было чуть-чуть неудобно, что жюри приходится отменять свои прежние решения, и причем в тот момент, когда казалось, что все удовлетворены, так сказать, домашним арестом йогов. Но желание советских — закон, и, поартачившись для виду, Кин написал заявление, что для спасения чемпиона от проигрыша ввиду неявки на партию он соглашается удалить йогов из Багио. Поставив подпись под этим документом, он взял на себя всю ответственность за дальнейшее. К двум часам дня Кин явился к нам на дачу и сообщил йогам, что они должны отбыть. И они — на моих глазах — покинули Багио.

Интересно, думаю я сейчас, а что бы случилось, если бы они ослушались? Ведь в правовом государстве нет такой силы, которая могла бы депортировать свободных людей! Ведь не вступили же пока еще Филиппины в «союз нерушимый республик свободных» (кавычки тут можно было бы поставить к каждому слову)...

Я пришел на игру. Очевидцы рассказывали, что в этот день зал напоминал скорее арену полицейских маневров, нежели мирное шахматное соревнование. Здание было переполнено одетыми в штатское и форму полицейскими. Пройти из зала в буфет было невозможно.

Что меня поразило накануне партии: я встретился пару раз глазами с советскими — на их лицах было затаенное торжество, злорадство. У вас никогда не было такого чувства, читатель? О, это незабываемое ощущение! Вы проходите сквозь строй ненавидящих глаз, и каждый в этом строю мысленно разделывает вас под жаркое. Пожалуй, тот, кто не испытал такого, по-настоящему еще и не жил. А мне, дорогие мои, есть что вспомнить, уйдя на пенсию...

Началась партия. В первом ряду партера сидели руководители советских шахмат, а в 4-м разместился... наш старый знакомый — Зухарь!

Кин, побуждаемый Стином и Муреем, обратился к Батуринскому за разъяснениями. Батуринский ответил просто: «Это было джентльменское соглашение, оно обязательно лишь для джентльменов!» Потом, в Союзе, он любил рассказывать об этом эпизоде, похваляясь своим остроумием.

Несмотря на то, что Стин просил Кина прервать партию, тот отказался под предлогом, что это сильно подействует мне на нервы. Могли остановить партию и судьи — ведь они же знали о подписанном соглашении! Но разве чех и югослав могли перечить советским?!

В начале восьмого в зале появилась фрау Лееверик. Она тут же попросила Кина послать телеграмму протеста д-ру Эйве. Однако Кин уклонился от своей обязанности. Примерно без четверти восемь телекс был послан Стином.

А партия? Все шло своим чередом. Я подготовил вариант, вернее — новый ход в известном, хотя и не очень легком для черных варианте. Я анализировал его много дней, рассчитывая на психологический эффект новинки. Каково же было мое удивление, когда Карпов в критический момент ответил не раздумывая! Он знал этот ход, более того — я вдруг почувствовал, что он ждал его именно сегодня!

По идее я должен был быть к этому психологически готов — о том, что наши комнаты прослушиваются, я догадался уже после 7-й партии. И все-таки я почувствовал себя нехорошо. (Факт выдачи Кином моего дебютного построения в 32-й партии так и не доказан. Зато достоверно известно, что в 1981 году он приезжал в СССР и помогал Карпову готовиться к нашему матчу в Мерано.)

Что меня еще удивило — Карпов играл на редкость уверенно, не сравнить с последними партиями. Нет, я не видел Зухаря во время игры, я только через Карпова ощутил — кентавр опять обрел свою голову!

Да, Карпов играл неплохо. По дебюту, правда, он не использовал всех возможностей — дал мне высвободить игру. Но я упустил свой шанс. Трудности черных оказались уже стабильного характера. Потом я попал в цейтнот, понес серьезный урон и — партия была отложена.

Вечером друзья рассказали мне в деталях о событиях дня. Ситуация скандальная. Доигрывать партию я не собирался, а намерен был обжаловать ее как незаконную. Единственный, кто не хотел поднимать шума, был Кин. Наутро в 9 часов он по собственной инициативе позвонил Филипу и сообщил, что... Корчной сдает партию! Я же в час дня послал Филипу официальное письмо. Вот его текст:

«Я не буду доигрывать 32-ю партию. Но я не собираюсь и подписывать бланк, ибо партия игралась в совершенно незаконных условиях. Я не считаю эту партию законной. Матч не окончен. Я оставляю за собой право жаловаться в ФИДЕ на недопустимое поведение советских, враждебность организаторов, недостаточную активность судей. В. Корчной. 18.10.78».

Затем я обратился в ФИДЕ с протестом, поддержанным Швейцарской шахматной федерацией.

Я отказался явиться на закрытие матча. Это тоже был мой протест против поведения советских и Кампоманеса. Считаю себя правым на все сто процентов. В матче, превращенном в побоище, где при пособничестве жюри были выброшены к чертям все понятия о честной игре, где бессовестно нарушались правила и соглашения,— в таком соревновании и церемония закрытия превращается в место казни бесправного...

А. Рошаль: «На сцене вечером 17 октября, когда игралась 32-я партия, ставшая решающей, мы увидели за столиком чемпиона, которого привыкли видеть и хотим видеть... На следующий день, когда арбитр матча чехословацкий гроссмейстер М. Филип сообщил, что противник сдает 32-ю партию без доигрывания, устало улыбнувшийся чемпион мира «разрешил» сообщить домой о своей победе. А председатель Шахматной федерации СССР летчик-космонавт СССР В. Севастьянов сказал: «Вот и настал, Толя, твой звездный час»...

В тот же день Анатолий отправил телеграмму в Москву: «Товарищу Брежневу Леониду Ильичу. Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Счастлив доложить, что матч на звание чемпиона мира по шахматам закончился нашей победой. Примите, дорогой Леонид Ильич, сердечную благодарность за отеческую заботу и внимание, проявленные ко мне и нашей делегации в период подготовки и проведения матча. Заверяю Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР, Советское правительство и лично Вас, Леонид Ильич, что в будущем приложу все усилия для приумножения славы советской шахматной школы. Чемпион мира Анатолий Карпов. 18 октября 1978 года, Багио, Филиппины» (из книги «Девятая вертикаль», Москва, 1978).

А. Карпов: «20 октября стало особо знаменательным днем для меня: на мое имя в Багио поступила поздравительная телеграмма Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева. Все члены нашей делегации собрались 8 отеле, была оглашена телеграмма Леонида Ильича, прозвучали бурные аплодисменты. Мне трудно передать, какое я испытываю чувство благодарности за эту высокую честь. И я, и все советские шахматисты обязаны ответить на заботу народа, партии, правительства, личную заботу дорогого Леонида Ильича новыми успехами» («Неделя» № 44, 1978).

...Спустя годы (из интервью в «Огоньке» № 33, 1990): А. Карпов: «Я никогда не заискивал перед сильными мира сего и не ощущал, будто член Политбюро стоит явно выше чемпиона мира по шахматам. Вы об этом знаете». А. Рошаль: «Да».

...За три месяца матча я получил более 300 писем из 28 стран. Здесь были доброжелательные письма из Болгарии, Польши, СССР (!), стран Азии, Южной и Северной Америки, Западной Европы, Австралии, Южной Африки. Вот лишь одна из телеграмм: «Всем сердцем с вами. Жан-Поль Сартр, Сэмуэл Беккет, Эжен Ионеско, Фернандо Аррабаль».

Особенно возросла почта после 17-й партии, после моей пресс-конференции в Маниле. Даже далекие от шахмат люди поняли, что в Багио идет грязная политическая игра, они выражали мне свою солидарность, писали, что болеют, переживают, молятся за меня. Не всем из них были ясны мои гражданские и тем более религиозные взгляды, но они сознавали, что это борьба одиночки против страны-хищника, страны, попирающей элементарные права человека. Я получал ободряющие письма от протестантов, католиков, православных, иудеев, индуистов, мусульман, иезуитов. Я чувствовал за собой поддержку всего мира! С точки зрения пропаганды эта крохотная репетиция накануне афганской войны дорого обошлась Советскому Союзу...