Пока я пишу…
Пока я пишу…
Нужно ли ненавидеть Саган? Писатель-дипломат Ромен Гари[393] задал этот вопрос в «Эль»[394], прочтя «Немного солнца в холодной воде». Авантюрист, эксперт по безнадежности, заметил в романистке (это была ее восьмая книга) жестокое намерение продолжать описывать некую социальную реальность. Ее верность «буржуазному реализму» раздражала многих, особенно после событий мая 1968 года.
В отблеске голлистской идеологии это писатель, которого нужно низвергнуть, — отсюда провокация автора «Корней неба», задавшегося вопросом, нужно ли ненавидеть Саган.
«Да, конечно, — отвечает он, — если вы из тех, кто ставит себя вне общества, которое сильнее своей смерти, потому что постоянно возрождается из пепла, вновь похожее на само себя. И нет, если вы любите в романе верность зеркального отражения».
«Здесь есть аморальность. Есть декаданс, по меньшей мере декаданс сохраняется. Я любуюсь ее отказом уступить террору в изящной словесности, тому террору, который требует от романиста, чтобы он заботился о том, чтобы изменить мир, чтобы он дал себе идеологическое алиби, пусть даже для большого переворота. Если романист “буржуа”, считается необходимым, чтобы он имел, как минимум, стыдливость, чтобы восставать, делать вид, что себя ненавидит, быть против того, чем он является. Франсуаза совершенно лишена этого чувства “вины”».
Во время событий мая 1968 года на романистку, золотая легенда которой порождала сарказм, показывали пальцем студенты, занявшие «Одеон». Ей ставили в упрек, что она ездит на «феррари». Ее спасли чувство юмора и находчивость: «Нет, нет, это “мазерати”!» Вокруг нее все засмеялись. «Были моменты очень серьезные, были моменты веселые», — говорит она об этих днях бурных уличных дебатов. Царивший тогда дух анархии и вольнодумства Франсуазе был очень близок.
Бунтовщики Латинского квартала не мешали завсегдатаям модных ночных клубов. Франсуаза, верная «Джимми’с» Режины, видела, как у ее ног упала граната. Дамы были в шоке, у них потек макияж.
«Они стали неузнаваемы, — говорит романистка. — Ко мне на колени упал парень, истекающий кровью. Раненый укрылся в клубе. Режина организовала эвакуацию… Друзья поднялись в ее квартиру, где можно было промыть глаза».
Из этого бурного периода она извлекла мораль пьесы «Пианино в траве», премьера которой состоялась в театре «Ателье» 15 сентября 1970 года. Сорокачетырехлетняя Мод, богатая, красивая (ее роль сыграла Франсуаза Кристоф), решает пригласить на дачу друзей и воссоздать атмосферу каникул, проведенных вместе двадцать лет назад. Переживут ли они вновь счастливые дни?
Луи, сорока пяти лет, милый, но неудачник (роль сыграна Даниэлем Ивернелем), говорит Изабель (Эвелин Бюйль), глупенькой девушке Анри (Доминик Патюрель): «Вы робот, моя дорогая, как и все, вами манипулируют. И, Бог свидетель, ваши маленькие друзья, воздвигающие баррикады, мне часто докучают, но я вам говорю — у них есть все основания выйти из себя. Что вы об этом думаете?» Изабель ошарашена: «О чем?» Луи: «Что вы думаете о молодых людях вашего возраста, которые строят баррикады, которые недовольны жизнью?» Изабелла: «Я нахожу, что это очень мило — все крушить, но при этом нужно себе представлять, что будет вместо этого».
Образ Луи воплощает ускользающее счастье молодежи, имевшей идеалы, которые предательски отравила жизнь. «Жизнь невыносима, моя милая, ты этого не понимаешь, — говорит он Мод. — ЛСД, алкоголь, транквилизаторы, морфин — все это действует одинаково. Все это — чтобы провести время». Он считает, что в тридцать пять лет есть вещи, которые уже не вернуть — «любовная история, амбиции, представление о себе, потом таких вещей становится все больше». Для Мод, которая надеялась встретить Очаровательного Принца двадцати лет, Жан-Лу (Жак Гарден), ее бывшая большая любовь, явится еще более жестоким разочарованием (Жан-Лу стал банальным деловым человеком).
Она пытается покончить с собой, вскрыв себе вены. По этому поводу Луи говорит: «Нужно страшно любить жизнь, чтобы пытаться ее покинуть».
Однажды в тяжкий час Франсуаза Саган вскрыла себе бритвой вены на кистях рук:
«Гнет безнадежности. Но я не хотела умирать, ведь я здесь. И потом — это отвратительно, везде кровь, жжет. Люди убивают себя, чтобы допечь других. Элегантные самоубийства редки».
Самоубийство Ромена Гари 2 декабря 1980 года — одно из них, как свидетельствует последняя фраза его прощального письма: «Я наконец высказался вполне»[395].
Под именем Эмиля Ажара он осуществил потрясающую литературную мистификацию, которая восхищала Франсуазу Саган, часто мечтавшую скрыться под псевдонимом.
«Но написать книгу, — говорит она, — это не шутка. Был риск, что все пойдет прахом, что она не будет замечена ни читателями, ни критиками, что она ничего не принесет. С другой стороны, если мистификация раскроется, мне попадет. Это великолепный акт альтруизма, поскольку у каждого писателя есть лицо, имя, привычки. Он должен подняться на подмостки, а там его заставляют изображать ученого медведя. И, если он не пытается воспользоваться образом, который представляет, его в этом жестоко упрекают. В конце концов его обвинят в мошенничестве. Так зачем эта маска? Это так утомительно — выпутываться из этого маскарада, даже если это очаровательная вуалетка».
В 1976 году Франсуаза Саган перенесла операцию в связи с острым панкреатитом, в госпитале Бруссэ, и была уверена, что пришел ее последний час, — она думала, что у нее рак поджелудочной железы.
«В смерти нет ничего романтического. Это пошло, тускло, это ужасно пугает; в этом есть какая-то драматическая конкретность, ничтожность…»
Ничего общего с тем, что она написала: «Должно быть, смерть — это всего лишь голубоватый туман, нетрудное падение в провал» («Смутная улыбка»); «я вижу смерть… облаченной в черный бархат, черные перчатки, неотвратимой, бесповоротной, совершенной» («Душа, покрытая синяками»).
Еще один раз Франсуаза проснулась живой, теперь ей, однако, строго противопоказан алкоголь. На самом деле воспаление не удалось излечить операцией, и малейшее излишество доставляет мучительные страдания. Содовая, фруктовый сок и время от времени бокал белого вина — вот все, что она себе может позволить. Это действовало ей на нервы, но страсть писать и жажда счастья не оставляют ей времени жаловаться.
Ей необходимо продолжать сочинять истории, живя спокойно свою собственную жизнь. В обществе стилиста Пегги Рош и секретарши Мари-Терез Бартоли, верных друзей, она продолжает идти по жизни, прислушиваясь «к подлинным проблемам времени». Вместе с Жаком Лангом она отправилась в Польшу, в Гданьск, и нанесла визит Леху Валенсе: «Это невероятная сила души. Он сопротивляется всему. Его невозможно не уважать. Мы договорились поохотиться во Франции».
Ее в данный момент также занимает политическая деятельность на стороне Франсуа Миттерана. Внимательный читатель ее произведений констатирует: «Ее талант один из самых искренних в ее поколении, и его регистр гораздо шире, чем казалось в начале ее творческого пути». Франсуаза Саган — историческое лицо. Весной 1980 года ее пригласили в Японию, где она обнаружила, что символизирует «свободу» для трех четвертей японских женщин, что там существуют «клубы Саган».
«Пока вы пишете, вы свободны, — утверждает она. — Сартр говорил: “Быть свободным не значит делать то, что хочется, это значит хотеть то, что возможно”. Пока я пишу, у меня есть чувство, что я делаю именно то, для чего я родилась»[396].