Детство

Детство

«Через пятнадцать лет, немного пресыщенную, меня потянет к привлекательному человеку, также слегка утомленному жизнью. Мне нравится воображать лицо этого человека. У него будут такие же маленькие морщинки, как у моего отца…» Знойным летом 1953 года Франсуаза предается прелестной неге, и пустынный Париж, изнывающий от августовской жары, вторит своим дыханием ее счастью. Как приятно работать в одиночестве над рукописью в пустой квартире на бульваре Малешерб, куда проникают лишь слабые отзвуки города. Ей нравится образ Сесиль, которой она дала имя одной из своих племянниц, и ее история про сорокалетнего отца быстро летит вперед строка за строкой.

Вечером, когда ее собственный отец машинально спросит: «Слушай, ты не слишком скучаешь?» — она ответит, вспомнив этот день одиночества перед пишущей машинкой: «Скучаю? У меня просто потрясающие каникулы!» Пьер Куарэ устроил семью в Ландах, где после отъезда из Сен-Марселена он каждое лето арендовал виллу, иногда в Кап-Бретоне, иногда в Оссегоре. На вилле Мари-Клер или на вилле Лойла — каникулы текли спокойно и однообразно — оба дома представляли собой классический образ пристанища, куда устремлялись на автомобилях горожане, бегущие от суеты к уединению.

Куарэ выбрали баскский берег, живительный климат которого был полезен Франсуазе, выглядевшей ослабленной. Но за этой хрупкостью маленького птенчика крылась невероятная энергия и сила воли. На вилле Лойла на улице Гольф в Оссегоре, которую они сняли вновь в 1954 году,

Пьер Куарэ ощущал себя счастливым отцом, видя за завтраком на террасе загорелую Кики. 1 августа он готовится отправиться в Париж по делам. Оставив службу на заводе по производству электроэнергии, он нашел работу на американской фирме, которая доверила ему управление шлифовальным заводом в Аржантейле, где дети Куарэ и их друзья играли в полуразрушенных нежилых зданиях, в изобилии разбросанных по округе.

— Я еду с тобой, — сказала ему Франсуаза.

— Что такое? Тебе не нравится в Оссегоре?

— Да нет, дело не в этом.

Часом позже Франсуаза, одетая в легкую юбку и полосатую блузку, с саквояжем из рыжей кожи в руке, который она только что получила в подарок на свое восемнадцатилетие, садится рядом с отцом в черный «бьюик», оставляя окружающих в недоумении по поводу своего внезапного отъезда. Она обеспокоена, чем — по ее загадочному виду судить сложно. Спрашивать было бы бесполезно, она не любит откровенничать. Даже в самом нежном возрасте Кики скрывает малейшую боль, самое ничтожное огорчение. В Кажарке, когда ей было одиннадцать лет, она подняла на ноги всю семью, которая ее разыскивала несколько часов. Ее нашли, когда уже стемнело, на дне ямы в руинах замка, стоящую на коленях — в мужественном ожидании она так и не осмелилась позвать на помощь.

Страсть к опасностям и эта удивительная стойкость характеризуют сильную личность Франсуазы, которая умела скрывать гордость за внешней беззаботной веселостью. В возрасте, когда девочки обычно заняты кукольными играми, она разгуливала вся в ссадинах и шишках. В этом хрупком теле таилось железное упорство. «Это настоящая крестьянка», — говорит ее давний друг журналистка Моника Готье, объясняя жизнестойкость Франсуазы, которую не могли сломить даже следовавшие одна за другой неудачи.

Ей едва исполнилось четыре года, когда эта «черноглазая черносливина», как говорил ее отец, впервые испытала страх. Во время лодочной прогулки по пруду в Виль-д’Аврей он хотел успокоить неугомонную Франсуазу и, присев с ней рядом, случайно перевернул лодку. До берега им помогли добраться игроки футбольной команды Франции, отдыхавшие перед матчем с Италией. Увидев промокших до нитки мужа с дочерью, Мари Куарэ решила, что над бульваром Малешерб разразилась жуткая гроза. Слова Кики, уже оправившейся от пережитого, мадам Куарэ запомнила на всю жизнь: «Мы с папой искупались прямо в одежде!» Эдмон Дельфур, полузащитник, теперь живущий в Корте, на Корсике, ловил поблизости рыбу, когда лодка опрокинулась: «Я тут же нырнул. Малышка плавать не умела, а глубина там была не меньше полутора метров. Отец помог мне ее подхватить. Так, ничего серьезного».

Несколько лет спустя, в июне 1944 года, на берегу другого пруда в Сен-Марселене Франсуаза вновь легко избежала опасности. Утром похоронили двух партизан, местные жители сопровождали их останки на кладбище. Возможно, об этом узнали немцы. Были ли это репрессии или случайное стечение обстоятельств, но домики Табака подверглись бомбежке пилотами Люфтваффе, которые, правда, могли их принять за казармы. Один из них, особенно злобный, в смертельно опасном пике опустился совсем низко над девушками, выбравшимися после купания на луг, — сестрами Куарэ.

«Мы бежали, не чуя ног, как зайцы, — рассказывала Франсуаза. — Я видела, как вокруг мелькала трава. Моя мать не нашла ничего лучше, как закричать: “Сюзанна, прошу тебя, оденься. Оденься, прошу тебя. В таком виде ходить нельзя!” Она обладала способностью держаться с царственным достоинством, что успокаивало многие буйные головы»[78].

Ироническое спокойствие в подобных обстоятельствах прекрасно характеризует мать Франсуазы Саган, обладавшей шармом непринужденной светскости. Летом 1939 года накануне объявления войны она внезапно уехала из Ло, чтобы пополнить в Париже у модистки ателье де Полетт свою коллекцию шляпок. Когда ее спрашивают об этой легкомысленной поездке в такое неспокойное время, Мари Куарэ оправдывается, что, предвидя долгое отсутствие, намеревалась забрать с бульвара Малешерб одежду.

Устроившись с детьми в Кагоре, чтобы Жак и Сюзанна могли продолжать учиться в городском лицее, она приспособилась к ритму провинциальной жизни, избавленная Юлией от значительной доли повседневных забот. В это время Франсуаза впервые ощутила себя француженкой: «Слушая по радио речь Гитлера, моя мать принялась плакать. “Почему ты плачешь?” — спросила я ее. Ответил брат: “Потому что Франция в опасности”. Мне было четыре года».

Лейтенант запаса инженерных войск Пьер Куарэ отправился на линию Мажино. Он провел там десять месяцев, потом его отозвала Генеральная энергетическая компания, которая разрабатывала машину с электрическим двигателем. Директор парижского бюро, координирующего работу цехов по созданию электрических конструкций Деля, принадлежащих этой компании, решил поручить этот проект инженеру Ж.-А. Грегуару, его соученику по колледжу «Станислас».

Друзья, оба помешанные на автомобилях, не теряли друг друга из виду все эти годы. Они даже встречались на гонках Париж — Ницца в 1926 году. Куарэ на «сизере» с объемом двигателя два литра и шестнадцатью клапанами и Грегуар за рулем «матиса» с объемом полтора литра с впускными клапанами. Отметим, однако, что отец Франсуазы Саган участвовал в этой гонке благодаря пилоту Бюссиену, инженеру главного завода, с которым он познакомился во время военной службы. «Бюссиен, — говорит Ж.-А. Грегуар, — обладал размерами и горячностью защитника-регбиста. Он веселил все четыре дня своих соперников по состязанию, ловко меняя свечи зажигания с помощью своего язвительного механика-любителя»[79].

В Лозере, куда он уехал после демобилизации, инженер Грегуар получал от Пьера Куарэ телеграммы с просьбой проехать через Лион, чтобы встретиться там с Генрихом Ре-ми, швейцарским техником, возглавляющим Генеральную энергетическую компанию. В приронской метрополии, превращенной в лагерь для беженцев, Пьер Куарэ ощущал усталость и равнодушие: «Несмотря на тяжесть положения, — отметит Грегуар, — наш друг старался сохранить комическое воодушевление, выдумывая посреди этого столпотворения забавные истории, пронизанные блистательным юмором»[80]. Успешно сотрудничая в деле, которым руководил Реми, он взял под свое руководство заводы Сен-Марселена и Понт-ан-Руаяна в Изере.

Разумеется, он продолжал участвовать в разработке машины с электрическим двигателем, тем более что создание первой модели было задачей срочной. «Машина на электричестве — это больше не шутка. Это необходимость, — провозгласил Анри де Реми. — Генеральная энергетическая компания должна создать ее возможно быстрее, чтобы предоставить возможность ездить на электричестве своим директорам и друзьям». Конструкция Тюдора обладала радиусом действия в пятьдесят километров и максимальной скоростью в пятьдесят пять километров в час, она стала любимой игрушкой Франсуазы Саган. Проказница Кики научилась водить эту бесшумную машину, окрашенную в великолепный небесно-синий цвет, с отделкой цвета красноватой меди, со светло-бежевым капотом. Холодным апрельским утром 1942 года автомобиль был представлен маршалу Петену во дворе отеля «Дю Парк» в Виши.

Семья Куарэ выехала из Кагора в Сен-Марселен и поселилась на зиму в Курс-Моран, в Лионе, пятисоттысячном городе, куда стекалось к тому же множество людей, оставленных на произвол судьбы. Префектура Ло по средам — дням поставки — благоухала трюфелями (урожай 1939 года был обильным — «мы ели трюфели, как картошку», — вспоминает Жак Куарэ), а в ронской префектуре с 1 августа 1940 года было принято решение о пайковом распределении провизии. Приходилось приспосабливаться к жестоким условиям существования.

«Когда моя мать чудесным образом нашла сумку с фасолью или, вернее всего, выменяла на черном рынке, — рассказывает Франсуаза Саган, — мы проводили вечера за большим семейным столом, усевшись будто для игры в лото и приговаривая: “Фасоль, жучок. Фасоль, жучок…” Мы перебирали ее два часа»[81].

Об этом времени у нее в памяти сохранился также случай с цесаркой, которую раздобыл где-то пропадавший весь день отец. Преисполненный гордости за свой трофей, он явился домой.

«Все выстроились перед дверью, чтобы присутствовать при возвращении героя: мать, Юлия и мы, дети. Открыв багажник с видом победителя, отец провозгласил: “Посмотрите, что я нашел!” И цесарка со спутанными ногами взлетела и исчезла в небе Лиона»[82].

Так случилось, что она была вновь обретена, но уже другой семьей. Более тридцати лет спустя Франсуаза получила письмо лионца, описывавшего удивление его домашних, когда они обнаружили у себя на балконе цесарку, и радость, которую они испытывали, ощипывая птицу, свалившуюся на них прямо с неба.

Для Франсуазы новая жизнь совпала с ее первым учебным годом. Учиться она начала в старом монастыре, в школе «Ле Кур де ла Тур Питра». Как во всех французских школах, там поют: «Маршал, вот мы, перед спасителем Франции». Провозгласив похвалу дедушке Петену (встреченному овациями во время его визита 18 и 19 ноября 1940 года) и прославив Деву Марию, класс поедает витаминизированное печенье, которое каждое утро раздает монахиня. Для Кики это также время исполнения гамм на фортепьяно под руководством весьма оригинальной преподавательницы.

«Я ходила к бедной вдове, — говорит Франсуаза Саган. — У нее не было пианино, и она нарисовала клавиатуру на картоне, подписав диезы китайскими чернилами. Я должна была учиться играть, пользуясь этой своеобразной выдумкой. Мне было пять лет, и я не понимала, в чем польза подобных упражнений. Вуаль вдовы падала на черные диезы. Это было ужасно».

Таким удивительным молчаливым способом она приобщилась к столь любимой ею впоследствии классической музыке: Моцарт, Бетховен, Бах, Брамс — продажи их записей увеличились впятеро, когда вышел ее четвертый роман «Любите ли вы Брамса..»[83].