Искусство рисковать
Искусство рисковать
В этот день можно было умереть от тоски. Молодые люди в тропезианском доме наскучили ей со своими забавами под стать лицеистам: вся компания жалась к стенам, стараясь избежать пинка сзади. Этот инфантильный идиотизм заставил Франсуазу сбежать в Канны. Однажды в «Карлтоне», где она отдыхала вместе со своими родителями, ее поразила женщина, обладавшая необыкновенно благородной красотой, зрелой и завораживающей. Именно ее образ она воссоздала в чертах Анны Ларсен, «гранд дам» романа «Здравствуй, грусть!», персонажи которого отличались спокойствием и непринужденностью, а в их лицах читалась ирония и привычка властвовать.
Ясность ее памяти иногда удивляет: взгляд, жесты, все, что мы называем манерой держаться, отпечатываются в ее сознании, хотя она утверждает, что не слишком наблюдательна. Но ее воображение оживает мгновенно: едва какая-нибудь деталь заденет ее за живое, в ее сознании появляется новый персонаж, напоминающий игроков возле зеленых столов казино, вступивших в схватку с судьбой. В каннском «Палм Бич» в возрасте двадцати одного года Франсуаза переступила магический круг игорного зала. Это был незабываемый момент:
«Для себя лично я выяснила также, что в азартной игре, как нигде, важно скрывать эмоции. Читая их весь вечер на преувеличенно напряженных лицах игроков — именно так переигрывают плохие актеры, передавая целую гамму чувств: подозрительность, уверенность, разочарование, отчаяние, упорство, обличение, ликование или безразличие, сыгранное хуже всего, — я решила про себя, что в дальнейшем, как бы ни шли дела, я противопоставлю ударам или ласкам судьбы улыбку и даже приветливое выражение лица»[259].
Когда она вновь вошла в казино, с облегчением расставшись с неугомонной компанией, играть ей не хотелось. Нет, скорее она предпочла бы в этот момент проиграть. Она подошла к столу с баккара и, не заботясь о ставке, бросила фатальное: «Ва-банк!» Крупье никак не отреагировал, будто не слышал. Шла игра. В раздражении она почти выкрикнула: «Ва-банк!» На этот раз крупье обратил на нее внимание. В следующую секунду он лопаткой подтолкнул к Франсуазе жетоны.
Она выиграла сто тысяч франков.
— Какая удача! — произносит с медоточивой улыбкой старая дама. Она часто слышала подобные вещи. Ей говорили, что она родилась под счастливой звездой, что ее большие тиражи, ее миллионы — дарованы ей свыше. Об этом говорили многие, по-разному истолковывая и оценивая ее успех. Франсуаза попыталась выразить свое мнение по этому поводу в тексте, прочтенном ею в одной из радиопередач[260]. Он никогда не был ранее опубликован, мы приводим его in extenso[261]:
«Я не знаю, почему так тяжело говорить об удаче. Я понимаю достаточно хорошо, что это такое, она пришла ко мне год назад и с тех пор не покидает меня. Я, разумеется, говорю о той неожиданной дерзкой удаче, которую мы вдруг иногда встречаем на своем пути. Моя — совершенно невероятная. Я имею в виду огромное количество читателей, это приятнее всего.
Но она заводит меня иногда немного дальше, чем хотелось бы. Тогда я вынуждена заставлять ее себя простить. Это очень трудно, наверное, это как у матерей, дети которых чересчур много балуются. Я хотела бы смириться с тем, что я не прощена, это грустно, потому что она порой неоправданна: я думаю сейчас о Премии критиков и о замечательной книге Одиберти. К тому же моя удача — эксгибиционистка. Она всегда ставит меня в немыслимые положения, из которых потом буквально вытаскивает за волосы и остается при этом совершенно собой довольна.
Когда я несусь в машине, она меня кидает к деревьям или под автобусы. Когда я выбираюсь из-под обломков, мне говорят, что мне повезло. На самом деле, наверное, было бы лучше, если бы я проехала мимо автобуса и не въехала в деревья. Когда я не за рулем, на литературных коктейлях, например, она заставляет меня пускаться в абстрактные разговоры, из которых мне удается выбраться, лишь совершенно заморочив моего собеседника, который проникается ко мне расположением или, по меньшей мере, забывает глупости, которые я ему говорила в течение пяти минут относительно литературы, рассматриваемой как убийство или что-нибудь в подобном духе. Наконец, она везде со мной, она моя блистательная сообщница (стучу по дереву), она улыбается мне и пугает меня.
Она заставляет меня ее бояться и должна наводить скуку на многих людей, которые покупают какой-нибудь журнал и вынуждены прочесть историю моего детства, очень счастливую и потому неинтересную, или изложение моих взглядов. Во имя ее я прошу прощения с неблагодарностью, которая свойственна сегодняшней молодежи. Во имя последней я умоляю ее остаться со мной».
Вплоть до какого-то момента все шло, как она того хотела. Тем не менее катастрофа была ей предначертана. Как феникс, она возрождалась из пепла, становясь неуязвимой и отваживаясь на рискованные поступки. На самом деле, если ей и случалось флиртовать со смертью — она страстно любит жизнь. «Я думаю, что эти несчастные случаи подстегивали ее воображение», — говорит ее подруга, стилист Пегги Рош, которая на протяжении двадцати лет была редактором отдела моды в журнале «Эль». Ее присутствие часто помогало Франсуазе обрести стабильность, которой она была лишена в силу своего активного жизненного ритма.
Когда в октябре 1985 года в Боготе[262] у Франсуазы случился отек легких, она сопровождала ее во время срочного возвращения на борту специально зафрахтованного «Элизэ» самолета. Пегги Рош — настоящий ангел-хранитель Франсуазы, она останется рядом с ней в военном госпитале в Валь-де-Грас, куда Франсуазу приедет навестить президент Франсуа Миттеран[263], вернувшийся из Колумбии, где она была его гостьей во время официальной встречи. Он отдаст ей два визита. В первый раз, когда Франсуаза еще под наркозом во время процедуры очистки легких. Второй раз президент встретился с ней, когда она еще была вынуждена пользоваться специальным дыхательным оборудованием.
— Обычно вас не очень хорошо понимают, но сегодня вы явно преувеличиваете, — шутит Франсуа Миттеран.
— У меня были интересные комы, эта — нет, — говорит Франсуаза, расстроенная тем, что так неудачно закончилась поездка президента в Латинскую Америку.
В номере отеля «Текендама» ее обнаружила в бессознательном состоянии горничная. Она лежала в обмороке около трех часов, и это могло привести к печальным последствиям. Крайне обеспокоенный Франсуа Миттеран приложил все усилия, чтобы спасти писательницу. Конечно, прежде всего ей удалось выкарабкаться благодаря профессионализму медиков военного госпиталя Боготы. Еще один случай, когда удача ее не покинула…
Во Франции сообщение о несчастном случае приобрело едва ли не большую значимость, чем двухдневное пребывание президента в Колумбии. Комментаторы от оппозиции, однако, воспользовались этим событием, чтобы обвинить Миттерана в слишком больших расходах для налогоплательщиков. «В каком-то смысле это несчастье — благо, — пишет Ги Ба-рэ, — несчастье с Франсуазой Саган нам напоминает, что в каждом путешествии президенту сопутствует когорта лично приглашенных… Нас не должно вводить в заблуждение выражение “личные приглашенные”. От личного здесь только приглашение — счет оплачен из общественных средств…»
Это несчастье с Франсуазой Саган спровоцировало бурную реакцию в прессе, что лишний раз доказало степень ее популярности: сообщение, что она в коме, отозвалось горячей поддержкой огромного количества людей. На протяжении многих дней к ней на улицу Шерш Миди присылали букеты цветов, телеграммы, письма, люди звонили со всех концов света. Ее многочисленные друзья и почитатели приходили справиться о ее здоровье.
Часто им отвечал ее сын, Денис Вестхоф. В семье хорошо знали, насколько она вынослива, несмотря на хрупкость: ей удастся восстановиться — для домашних в этом не было никаких сомнений. Жак Куарэ, который отправлялся каждый день в Валь-де-Грас, замечает не без лукавства, что его сестра обязана жизнью военным: «С точки зрения того, что она думает о военных, это забавно!» Выйдя из госпиталя, Франсуаза собрала близких друзей, чтобы отпраздновать выздоровление. С чудесным избавлением на этот раз ее поздравляли Элен Рошас, Беттина, Джульетта Греко и ее сестра Шарлотта Айо, Мари-Элен де Ротшильд, Франсуаза Верни, литературный директор «Галлимар», кутюрье Жак Делайе, Жак Шазо, Фредерик Боттон, барон де Рэдэ, журналист Филипп Грумбаш и его жена Николь Висниак, Бертран Пуаро-Дельпеш.
В этом было что-то невероятное: она, еще очень слабая, спускалась к ним по лестнице на высоких каблуках. «Мы ждали в страхе, что она упадет», — говорит Жан-Поль Фор. Спектакль, на котором он присутствовал, показался ему странным, почти сюрреалистическим. «Ты была великолепна!» — восклицают те, кто видел интервью с ней на «Антен 2». Элен Рошас приглашает ее в офис, где ее ждет сюрприз: она появилась в сопровождении двух поваров, с провизией для приготовления изысканного и обильного ужина.
Атмосфера праздника, которая царила в квартире, чуть не была нарушена из-за конфликта двух приглашенных, злоупотребивших алкоголем. Франсуазу эта перепалка очень развеселила. «Я дам тебе в рожу», — прорычала жертва словесной агрессии. «Дорогая моя, только не стесняйся», — отвечает насмешливо Франсуаза. На самом деле, она вовсе не пребывала в плену иллюзий, оказавшись вновь в кругу светских знакомых. Другое дело в Кажарке, вдали от парижского шума, куда она отправится отдыхать с Пегги Рош в сопровождении своей служанки Пепиты и двух фокстерьеров, Лулу и Банко. Там все было связано для нее с воспоминаниями о детских каникулах, о семье, о юности, о лете, у нее было успокаивавшее ее фантастическое ощущение, что счастье совсем рядом. Какая светлая радость охватывала ее тогда. Она делится с нами этим ощущением в статье для «Юманите»[264]:
«В шесть часов я сажусь на каменные ступеньки перед домом; я смотрю на проходящих людей, они заговаривают со мной, собаки пробегают мимо и иногда ложатся подле меня, я смотрю, как спускаются сумерки, я удивляюсь — я почти шокирована, если вижу машину с неместным номером. На другой стороне улицы стоит старый колодец, где мы, малышки, набираем воду в кувшины утром и вечером. Насос, разумеется, скрипит, и церковные часы часто путаются и звонят три или четыре раза в один и тот же час, но никому до этого нет дела. Зажигаются уличные фонари, отмечая желтым ореолом каждые сто метров; соскальзывают, очнувшись, в полумрак летучие мыши; двое прохожих торопятся к ужину; меня начинает знобить, я чувствую голод. Я поднимаюсь, стук двери нарушает тишину улицы. Завтра будет такой же день».
Кажарк, люди из Ло, Косса — это для Франсуазы Саган символ свободы. Этот городок, населенный умными и порядочными людьми, лишен духа пересудов, порой так характерного для провинции. «В Кажарке, — замечает Франсуаза, — можно увидеть молодую девушку на восьмом месяце, о которой не ходит ни одной сплетни. За нее радуются. Такое, вероятно, невозможно в Бордо на площади Кинконс».
Когда Клод Груэ — «мадам Клод», основательница знаменитой сети заведений с девушками по вызову, стала часто приезжать в эти места, никто за ее спиной и словом не обмолвился. Она была приятельницей Жака Куарэ, который здесь родился, и этого было достаточно, чтобы ее появление в Коссе было воспринято, как удар молнии. Брат Франсуазы привез в Ло веселую компанию гуляк из Сен-Жермен-де-Пре, Сиднея Чаплина, сына Шарлотты, актеров Ноэля Говарда и Мориса Ронэ, писателя Антуана Блондэна, Жана-Клода Мерля и его жену Иветту.
Последняя, кстати, решила обосноваться в Кажарке, открыла антикварную лавку на Тур де Виль, там, где раньше жил Эдуард Лобард, рядом с домом Франсуазы. Романистка сняла на год дом неподалеку, где раньше располагался магазин готового платья под вывеской «А ля конфьянс», переделанный теперь в жилое помещение. Ее присутствие ощущается будто по волшебству, едва переступаешь порог ее дома. Где бы она ни была, в Париже, в своих нормандских владениях, здесь, в Кажарке, ее окружает все та же спокойная атмосфера, буржуазный сдержанный интерьер, где выцветшие краски картин наводят на мысли о вселенском одиночестве.
Среди ее необычных находок есть одна, которую она особенно любит. Это полунаивная живопись, что-то голландское, где изображен ужин с очень странными сотрапезниками. У них совершенно безумные глаза, Саган поэтому считает, что они ужасно напились. Она даже придумала прикрепить к раме медную табличку с такой гравировкой: «Ужин у Ван Зин Зин, картина, которую приписывают Алоизиусу Ван Зин Зину»[265]. Этот очаровательный розыгрыш дал Франсуазе повод поразмышлять о посетителях, которых непомерный снобизм заставлял проникновенно восклицать: «О, у вас есть Ван Зин Зин!»
«Забавно, правда?» — спрашивает Франсуаза, которая могла рассказать не один подобный анекдот. Например, историю о господине, тоже не совсем трезвом, которого она случайно встретила и от которого никак не могла избавиться.
«Рано утром я повезла его смотреть статуи Майоля в саду Тюильри. Он влюбился в одну из них и разбил о нее бутылку шампанского с криком: “Ты этого достойна”.
Сумасшедшие — это святые, — прибавляет Франсуаза, — в сравнении с теми, кто относится к себе серьезно. Во всем слишком хорошо организованном есть что-то удушающее, в жизни не надо бояться делать бессмысленные вещи».