Глава 12. ЩЕЛЬ
Глава 12. ЩЕЛЬ
Оберст Грауберг, не отнимая бинокля от глаз, подал короткую команду. Телефонист торопливо выкрикнул ее в трубку, она помчалась по кабелям связи, и через несколько секунд сопка Горелая загрохотала.
Пулеметные очереди в упор — это страшно… До предела натянутые нервы кинули солдат на гранитный склон в то мгновение, когда ударил первый МГ. Кто на секунду задержался — упал, прошитый десятками пуль. Лейтенант Дремов видел, как навзничь опрокинулся Заболотный, молчаливый солдат, отступавший с ротой от границы, мешком осел приписник Грачев, колхозный конюх из–под Холмогор. Сбоку пронзительно закричал раненный насмерть младший сержант Филимонов.
То ли дрогнули руки у пулеметчиков, долго подстерегавших роту, то ли сдали нервы, но первые очереди ударили неточно. Иначе они сбрили бы со склона жиденькую цепочку прежде, чем она успела залечь.
Над головами метался, выл, скрежетал стальной вихрь. Разряжая тягостное ожидание, егеря поливали склон вдоль и поперек очередями, строчили из автоматов, палили из винтовок. Раскаленный металл лился из дотов, из траншей, из окопов, из–за камней, чтобы затопить горстку людей в серых шинелях, которые открыто, среди белого дня шли на сопку.
Осторожно поворачивая голову, лейтенант огляделся. Там, где на карте был помечен ровный склон, оказались крошечные, едва приметные уступчики, выбоинки и ложбинки. В них–то теперь кое–как и укрывались солдаты.
Постепенно стало возвращаться самообладание. Дремов увидел, как Шовкун, на каске которого белела отметина от пули, выставил винтовку и принялся стрелять по ближнему доту. Кумарбеков подтащил за кабель пулемет, укрылся за щитком и дал длинную очередь по куче валунов, откуда били во фланг.
«Хорошо, Усен», — одобрительно подумал Дремов, и голова у него заработала четко и ясно.
Немцам не удалось покончить с ротой одним ударом. Человек двадцать пять уцелело. Залегли на склоне и без всякой команды начали вести ответный огонь.
Но на этой сковородке долго не продержишься. Голову поднять нельзя, а немцы пристреляются и будут выбивать одного за другим. На помощь пулеметчикам придут снайперы. Если этого окажется недостаточным, начнут бить из минометов. Егеря сумеют разделаться с тремя десятками солдат на гранитном склоне. Соображения у них на такое дело хватит.
Лейтенант потихоньку стал переползать на левый край. Там что–то темнело. Сначала он не поверил своим глазам, но, когда вгляделся получше, сердце застучало горячо и часто. За гранитным взлобком, метрах в тридцати, наискось прорезая твердость камня, по склону тянулась узкая расселина.
— За мной! — изо всех сил крикнул Дремов, стараясь перекрыть грохот стрельбы. — За мной ползите!..
Грауберг удивленно потер линзы бинокля, когда увидел, что серые комочки на склоне после пулеметных очередей вдруг зашевелились и беспорядочно поползли вверх.
Промазали, выходит, пулеметчики, доннер веттер! Промазал гауптман Хольке. Телефонист протянул оберсту трубку и застыл, слушая резкий выговор, которым угостил Грауберг командира батальона.
Эти наглецы русские быстро ползли по склону, забирая влево. Ага, они высмотрели щель в камнях, которую егеря называли мышеловкой, и решили забраться в нее. Там им тоже будет несладко. Выхода из щели нет. Назад, на голый склон, русские не высунут носа, а в лощинке, куда выходила щель — минное поле.
Но времени терять было нельзя. Грауберг приказал, чтобы крупнокалиберные пулеметы усилили огонь с флангов, а гауптман Хольке выдвинул на склон одну роту. Как можно ближе к щели. После обработки из пулеметов эта рота бросится к русским и докончит дело.
«Если доберемся до расселины, сядем гадам как прыщ на губе», — напряженно думал Дремов, все ближе и ближе подползая к каменной щели. «Если доберемся…» — билось в его голове. Пулеметная очередь располосовала лейтенанту полевую сумку, обожгла плечо. Пули уже не свистели, а надрывно, безостановочно выли над головой. «Если доберемся…»
Когда Дремов нырнул в расселину, горячая радость волной залила грудь. Добрался! Лейтенант погладил рукой каменную стенку и расправил желтый папоротник, смятый при падении. Потом побежал вдоль расселины, в которую мешками, один за другим валились солдаты.
Кумарбекова он послал на левый фланг, приказав безостановочно бить по ближнему доту, откуда грохотали заливистые очереди крупнокалиберного пулемета.
— Заткни ему глотку, Усен! — крикнул он пулеметчику. — Заткни глотку! Старшина тебя от снайперов прикроет.
Шовкун побежал вслед за Кумарбековым и устроился метрах в трех от него, заботливо укрыв за камнем свою «оптику».
— Шайтанов, вы с Самотоевым держите правый фланг! — приказал Дремов. — Глядите, чтобы егеря в тыл не зашли. Головой отвечаете!
Пробираясь по щели, Дремов наткнулся на Гаранина. Тот сидел с позеленевшим лицом под стенкой.
— Давай в цепь! Быстро! — сказал лейтенант, но, увидев, как страдальчески, будто от приступа рвоты, перекосилось лицо Гаранина, немного смягчился. — Теперь уж нечего бояться. В такой щели можно до конца войны сидеть.
Гаранин обалдело поглядел на командира и стал пристраиваться с винтовкой у выступа.
Пулеметные очереди стихали. Немцы сообразили, что пулеметами теперь русских не достать.
Пройдя из конца в конец расселину, Дремов довольно подумал, что укрытие нашлось как по заказу. Метра в полтора шириной, с отвесными гранитными стенками, щель изгибалась дугой. Влево она становилась все мельче и мельче и почти примыкала к лощине, спускающейся вниз. Дремов понял, почему немцы не использовали щель, не укрепили ее, не наставили пулеметов. Отсюда не было обзора. Каменный взлобок закрывал шоссе, из щели нельзя было стрелять на восток. Обстрел из щели был только вверх по склону Горелой сопки. «Как раз туда, куда нам надо», — подумал Дремов и свернул цигарку. Жадно вдыхал он терпкий махорочный дым.
Но глаза привычно осматривали все вокруг. Между расселиной и лощиной был голый пригорочек. Если роту выкурят из укрытия, этот паршивый пригорочек просто не перескочишь. Вредный пригорочек, всего метра три в нем, а пакостный — хуже не придумаешь.
Голова кружилась от табачного дыма. Дремову вдруг расхотелось думать о том, что будет дальше. Если бы и не было этого пригорочка, егеря все равно запечатают выходы из щели плотным огнем.
Шовкун приметил возле самой вершины короткий стеклянный блеск. Прильнув к оптическому прицелу, он высмотрел в камнях продолговатую амбразуру и догадался, что там наблюдательный пункт.
«Зараз я вам, паразитам, по гляделкам шлепну!» — зло подумал Шовкун и выпустил по амбразуре всю обойму.
Первая пуля свистнула возле щеки оберста Грауберга и оставила отметинку на камнях. Грауберг испуганно дернулся. Вовремя: вторая пуля выбила из рук бинокль. Оберет выругался и отпрянул от амбразуры. Сбоку подскочил адъютант и закрыл отверстие плоским камнем, потом поднял с земли бинокль и подал Граубергу. Пуля прошла рикошетом по ободку, содрав тисненую кожу, и оставила глубокую вмятину. Правая линза растрескалась. Когда Грауберг повернул бинокль, кусочки стекла посыпались на мундир. Бинокль был испорчен. Стоило подлецу снайперу взять немного левее, и он проделал бы дырку в голове оберста Отто Генриха Грауберга. Конечно, на войне все может случиться, но Грауберг не желал подставлять голову под каждый дурацкий выстрел. Однако русские ведут себя нагло. Вместо того чтобы убежать со склона, когда по ним стали бить из пулемета, они двинулись вперед. Может, гауптман Хольке был прав, предлагая раньше открыть огонь? У толстяка Хольке есть чутье на такие штуки. Он успел уже побывать и в Югославии и в Греции… Опытный офицер Хольке. Пожалуй, следует представить его к очередной награде…
В чем все–таки смысл этого странного наступления? Надо признаться, черт возьми, что подполковник Самсонофф имеет на плечах неплохую голову. Наверняка он придумал какую–нибудь азиатскую штучку, которую не разгадать цивилизованному человеку.
Пора кончать игру. Дать массированный огонь по мышеловке, где укрылись русские. Стереть их в порошок, в пыль, смешать с осколками камней.
Грауберг щелкнул по пачке с сигаретами, адъютант расторопно протянул зажигалку. Табачный дым едко запершил в горле, и оберет закашлялся.
Нет, подполковник Самсонофф, не пройдет ваша хитрая игра. В вашей затее есть смысл, который непостижим для европейской головы Грауберга. Но смысл — штука уязвимая. Он всегда заключен в форму. Если нельзя разгадать смысл, то можно уничтожить форму. Тогда исчезнет и смысл, растечется, как вода из разбитого кувшина. Когда на склоне не останется ни одного русского солдата, ваша затея потеряет смысл. Он будет просто–напросто уничтожен.
Грауберг глубоко затянулся сигаретой, выпустил кольцо синего дыма и отдал команду минометным батареям открыть беглый огонь.
В воздухе скрипуче завизжали мины, и густые хлопья разрывов усеяли склон горы, где Находилась щель.
Когда начал затихать пулеметный обстрел, Дремов понял, что сейчас роту начнут обрабатывать минометами. Эти немецкие «гвоздодеры» — поганая штука. Они достают везде, залетают под самую крутую скалу. Простая штука миномет — труба со штырьком, треножник и плита, а вреднее его для здешних сопок не придумаешь. Нет от него спасения. Нам бы догадаться да этих трубок со штырьками вдоволь понаделать, а то их всего четыре на весь полк. Как бы они сейчас пригодились…
Но если будут одни «гвоздодеры», можно еще вытерпеть. Хоть и достают они в каждую щель, а по убойной силе слабоваты, шуму много, а толку так себе. На открытом месте поражение дают хорошее, а вглубь берут неважно. Вот если егеря разозлятся и полковые минометы в ход пустят, тогда держись.
Разозлиться они должны. Дремов на их месте теперь бы свирепел — не злился…
Прямые попадания — вот что самое страшное…
На склоне бесновался лес разрывов. Всплески пламени полосовали гранит, взрывы сливались в одно дымное облако, которое на глазах густело, расползалось по склону, закрывая щель. Тянуло едкой гарью, резало глаза, забивало горло. В лицо хлестало горячим воздухом, невыносимо давило на барабанные перепонки. Визг мин, грохот взрывов, свист осколков превратились в какую–то дьявольскую какофонию. Солдаты прижались под стенками, уткнувшись лицами в камни. Они казались мертвецами в этом содоме огня и разрывов, в этой сокрушающей пляске стальных дьяволят, которые летели и летели к щели, осатанело ввинчиваясь в воздух…
В полукилометре на восток от Горелой сопки, за болотом, которое к рассвету прошла рота Дремова, на наблюдательном пункте батальона, устроенном под скалой на каменном гребне, плечом к плечу лежали подполковник Самсонов, майор Барташов и капитан Шаров.
— В этой щели они теперь как в западне, — сказал комбат, силясь разглядеть среди разрывов, что сталось с ротой Дремова. — Не выйдут они… Обратно на склон не полезешь, а в лощинке с другого краю минное поле.
— Погоди лазаря петь, капитан, — усмехнулся Самсонов и аккуратно выковырял острый камешек из–под локтя. — Дремова на тот свет спровадить не просто… Здорово он в щель забрался.
— Шел как, почти до половины сопки шел, — сказал капитан и опустил бинокль. — Ни черта не разберешь… Колошматят его, сучьи дети, без жалости… Хорошо шел Дремов…
— Пустили его, — ответил Самсонов. — Видят, что всего три десятка идет, вот и пустили. К нам бы на оборону три десятка поперли, тоже бы торопиться не стали.
— Может, артиллерией его прикрыть? — покосившись на подполковника, предложил комбат. — Если сейчас хорошо прикрыть, они выберутся…
— Рано, — остановил его майор Барташов. — Пока немцы не откроют по Дремову огонь из батарей, он должен сидеть в щели. Иначе вся затея впустую. Нам нужны не пулеметные точки, не ротные минометы, нам, капитан, необходимо засечь батареи. Те батареи, которые подготовлены для наступления.
— Засечем, дремовская рота егерям сейчас как кость в горле, — сказал Самсонов и приставил бинокль к глазам. — Часа через два прикроем.
— Через два бесполезно. При таком огне их со всеми потрохами на полчаса только хватит, — глухо возразил капитан. — Сейчас прикрыть надо.
— Отставить разговоры, комбат, — сердито остановил Шарова подполковник. — Пока немцы не раскроют систему огня, рота будет лежать в щели. Если Дремов не выполнит задачи, завтра будет наступать еще одна ваша рота, капитан.
— Буду просить разрешения лично командовать этой ротой, — дрогнувшим голосом сказал Шаров, протер полой гимнастерки очки и повторил: — Лично командовать.
Барташов переглянулся с Самсоновым и чуть приметно улыбнулся краешками губ.
— Я понимаю вас, капитан, — заговорил он. — Лично командовать всегда легче, чем лежать на наблюдательном, смотреть, как бьют роту, и просить командира полка прикрыть ее артиллерией. Просить и знать, что он не даст этого прикрытия. Не надо быть мальчишкой, капитан Шаров. Если завтра будет наступать еще одна ваша рота, вы не поведете ее. Ваше дело командовать батальоном.
Майор покосился на капитана, сбил пальцами с рукава гимнастерки осыпавшийся торф и продолжал ровным голосом:
— Скверная эта штука — логика войны, капитан. Но что поделаешь, она есть…
— Да, — вступил в разговор подполковник. — На войне надо иметь ясную голову и крепкие нервы. Я вам завидую, майор. У меня, например, нервишки последнее время шалят.
Шаров удивленно поглядел на подполковника. Тот выдержал его взгляд и невесело усмехнулся.
— Шалят, — повторил он. — Тяжело полком командовать, Шаров. Вам хочется роту повести, а мне хочется вместо полка командовать батальоном… Но это уже нервы. Полком ведь тоже кому–то надо командовать. Как связь?
Телефонист вызвал к аппарату командира взвода связи. Тот доложил, что связи с Дремовым установить пока не удалось. Связисты, которые шли с ротой, уничтожены на склоне, трое других тоже не прошли. Сейчас он посылает новых.
— Отставить, лейтенант, — устало сказал подполковник. — Никто сейчас туда не пройдет, не надо людей губить.
Шаров подумал, что подполковник прав. Через полчаса от роты Дремова все равно ничего не останется.
Спасительная щель оказалась ловушкой. Немцы пропустили в нее роту и накрыли ее минометным огнем, как крышкой. Дремов лежал, приникнув к камню, и думал, куда запропастился сержант Кононов. Неужели он наткнулся на егерей и погиб? Может, просто не сумел пройти по той скале над озером. Надо было, наверное, ему в придачу Шовкуна с пулеметом дать.
Может, тогда бы прошел сержант к немцам и устроил им шумок в тылу. Если бы сейчас этот шумок, можно было бы, пожалуй, броском рвануться еще на сотню метров вверх по склоку и залечь там в валунах…
Егеря пристрелялись, и в расселину стали залетать мины. Близкий взрыв туго ударил Дремова. Голова стукнулась о камень, в глазах поплыли зеленые круги. Куда–то улетела пилотка, наверное, сорвало осколком. Черт с ней, разве в таком аду будешь ее разыскивать…
Дремов отряхнул с шинели землю, и вдруг ему пришла в голову мысль, что, забравшись под камень, он просмотрел две белые ракеты. Может, они давно уже взлетели в небо, приказывая ему отходить? Дремов так перепугался, что даже свирепый обстрел из минометов как–то притупился в его сознании. Лейтенант поднялся и побежал на левый край разыскивать Шовкуна. Тот сидел, нахлобучив каску так, что из–под нее был виден только кончик подбородка, и прижимал к груди винтовку с оптическим прицелом. Дремов приказал ему разведать проход в лощинку.
Шовкун возвратился минут через пять. Рукав его шинели был разорван, под левым глазом краснела ссадина.
— Каменюкой шибануло, там щель мелкая, — сказал он, осторожно притрагиваясь к ссадине грязными пальцами. — Можно через бугор пройти. Кой–кого уложат, а другие пройдут. В лощине минное поле.
— Случаем, ракет не было?.. Две белые ракеты? — спросил лейтенант.
— Нет, не было, — ответил старшина. — Я бы приметил.
Где–то близко ухнула мина. Они нагнулись под стенкой, уткнувшись друг в друга.
— Сильно бьет, холера, без всякого продыху… Все по нас да по нас. Где же другие роты идут? — неожиданно спросил Шовкун.
Дремов пожевал сухими, будто опаленными губами и сказал старшине, что Горелую атакует одна их рота.
— Хиба ж можно? — удивился Шовкун. — Це ж як с хворостиной на волка…
— Так, старшина, — согласился Дремов и вдруг, то ли оправдывая командира полка, который дал такой приказ, то ли боясь, что старшина падет духом, стал торопливо говорить ему, что рота наносит отвлекающий удар, а севернее Горелой вроде наступает полк морской пехоты…
Поблескивая глазами из–под каски, Шовкун выслушал лейтенанта, но недоверчивый блеск его глаз говорил, что он не верит выдумкам.
— Не треба мене таки балачки, лейтенант, — помолчав, сказал он. — Раз одних послали, будем одни и держаться… Вроде потяжельше стали кидать.
Дремов поднял голову и в скрипе мин различил высокие шелестящие звуки. Потом гулкие, будто удары в барабан, взрывы. Они отчетливо выделялись в трескотне лопающихся мин.
— Снаряды, — сказал лейтенант. — Значит, артиллерию пустили… Так бьют, а мы еще целые. Со стороны глядеть, никто не поверит, что мы еще целые… За ракетами смотри, старшина. Пока ракет не будет, нет нам приказа отходить… Слышишь!
Каска старшины с блестящей вмятиной на макушке кивнула лейтенанту в ответ.
Батареи беглым огнем били по каменному «пятачку», где сидела горстка солдат. Снаряды дробили гранит, взрывы все чаще и чаще накрывали цель. Безостановочно пели осколки, расселина была затянута сизым дымом. Раскаленные куски металла глухо брякали о гранитные стенки.
— Санитар! — истошным голосом завопил кто–то рядом с Дремовым за выступом камня. Лейтенант заглянул туда и оторопел. Зеленцову, солдату, прибывшему в роту с последним пополнением, взрывом оторвало обе ноги. Одну выше колена, вторую посредине голени. Откинувшись спиной к камню, Зеленцов смотрел на оторванные ноги и тонко верещал:
— Санитар! Санитар!
Его молодое лицо со щегольскими усиками было восковым. На нем темнел широко раскрытый рот, а в нем язык, лопатой прижатый к зубам.
— Сани–та–ар! — Крик Зеленцова с каждым разом становился все глуше.
Санитара не было. Ротный санинструктор был убит еще на склоне.
Зеленцов сидел неподвижно, будто спину его приклеили к стенке. Но правая рука лихорадочно двигалась. Пальцы ощупывали камни, жухлые папоротники, густо забрызганные кровью, щебенку, торопливо мяли полы шинели.
Дремов догадался, что Зеленцов разыскивает оторванные ноги, которые взрывом откинуло метра на полтора. Одна закатилась под валун, и оттуда выглядывал только носок ботинка. Вторая лежала перед Зеленцовым, но тот уже не видел ее.
Лейтенант подскочил к солдату, но, взглянув в стекленеющие глаза, в восковое лицо, понял, что перевязывать бесполезно.
— Ты ляжь, — сказал он, ухватив Зеленцова за плечи. — Ложись, легче будет.
Зеленцов не сопротивлялся, но правая рука его, как и раньше, ощупывала все вокруг короткими ищущими движениями. Растопыренные пальцы ткнулись в бок лейтенанту.
— Санитар! — откидывая голову, будто его ударили в поясницу, прохрипел Зеленцов. — Са–ни–тар…
Дремов скрипнул зубами, поднял оторванные ноги и приставил их к красным культяпкам, торчащим из–под шинели. Зеленцов вытянул руки и уцепил свои ноги. Потом сразу обмяк, закрыл глаза и стал заваливаться на бок.
Рота таяла, как кусок масла, брошенный на подогретую сковороду. Измазанный грязью, оглохший от взрыва, Дремов отупело сидел в щели. Сейчас ему уже хотелось, чтобы снаряд или мина угодили в него. Сколько прошло времени с начала атаки, он не знал. Часы стояли — видно, по ним стукнуло осколком. Стекло было разбито, минутная стрелка согнулась, часовой не было. Только короткая секундная стрелочка по–прежнему прижималась в круглой впадинке на циферблате. Она, как хитрый зверек, замерла, притаилась, пережидала время, чтобы потом, когда часы починят, снова бойко бегать по делениям, отсчитывая секунды человеческой жизни. Дремов вдруг разозлился и ногтем выковырнул из гнезда секундную стрелку. Он не хотел, чтобы она отсчитывала ему секунды. Время перестало сейчас существовать для него.