Глава 14. ЗЕЛЕНЫЕ ОБЛАКА

Глава 14. ЗЕЛЕНЫЕ ОБЛАКА

Ныло плечо, и саднила ободранная о камень рука. Сергей слизнул с нее капельки крови и, болезненно поморщившись, растер ушибленное плечо. Потом подобрал с земли винтовку и заложил в нее новую обойму.

Все произошло неожиданно. После взрыва дота, когда Сергей уже пробирался вдоль откоса к сержанту и Орехову, которые стреляли по егерям, сбоку выросло несколько фигур с автоматами наизготовку. Мгновение Сергей обалдело смотрел на немцев, пытаясь понять, как они оказались возле дота. Но в руках у одного из них шевельнулся автомат, уставился на Сергея. Тогда он нырнул за камень, вырвал чеку и швырнул гранату под ноги егерям.

Барташов успел заметить всплеск пламени, услышал визг осколков над головой. Краешком глаза он увидел, как пошатнулись две фигуры, а остальные бросились к нему. Тогда он кинулся бежать. Но через минуту обо что–то споткнулся и полетел вниз по откосу. Ударился плечом о выступ, прокатился по осыпи, стукнулся головой о валун и, оглушенный, оказался в зарослях березок.

Он не слышал отчаянного крика Орехова, который видел, как Сергей кинул гранату, как он выбежал из–за камня и неожиданно исчез. Словно провалился сквозь землю.

Орехов подполз к сержанту и, отстреливаясь от егерей, сказал, что надо найти Сергея.

Они начали отходить за взорванный дот, в ту сторону, где исчез Барташов. Но автоматные очереди преградили путь.

— Не пройдем здесь! — крикнул сержант. — По склону давай, влево.

— Живой он, дядя Иван, — ответил Николай, который не мог себе представить, что они уйдут и Серега останется один. Вдруг он ранен? Его же немцы убьют или в плен возьмут. — Живой, я видел, как он прыгнул вниз.

— Живой — значит выберется, — недовольно ответил сержант.

Он был раздражен всем, что случилось. Не надо было им связываться с дотом, надо было пробираться наверх. Дот они подорвали, а шуму не получилось. Немцы их обнаружили и теперь не выпустят из рук. С той минуты, когда на Горелой вспыхнули яростные пулеметные очереди, Кононов настороженно ждал, что стрельба разольется по сторонам, охватывая сопку огромным кольцом. Ждал, что начнут бить наши батареи, вперебой застучат станковые пулеметы, раздастся «ура!» наступающих батальонов. Не дождался и понял, что рота наступает в одиночестве. Вместо батальонов поддержать ее должен сержант Кононов с двумя людьми. Один из них отбился в сторону. Спасать нужно не его, а роту. Поэтому Кононов приказал Орехову отходить по склону.

— Барташов к роте придет… Нам с тобой все равно к нему не подобраться… Видишь, как, паразиты, зажимают… От меня не отставай.

Автоматчики один за другим мелькали в камнях возле взорванного дота. Они хотели окружить русских.

Отбиваясь гранатами, Кононов и Орехов стали уходить влево по склону. Где–то там, судя по стрельбе, была рота.

Барташов поднял голову и осторожно осмотрелся. Он лежал в березовых кустиках, полосой протянувшихся у подножия скалы. Над скалой поднимался в небо хвост дыма. Сергей понял, что дым идет из взорванного им дота. Время от времени там все еще что–то ухало. Видно, рвались в огне боеприпасы.

До вершины скалы было метров десять. Сергей подумал, что ему здорово повезло. Руки и ноги остались целы при падении. Плечо — это пустяк. Главное, он мог двигаться. Егерей тоже не видно. Они, конечно, считают, что Сергей мертв. Если его миновала очередь, то при падении он свернул шею.

Сухая трескотня автоматов слышалась слева по склону. Ее прерывали винтовочные выстрелы и гулкие гранатные взрывы. Сергей догадался, что Кононов и Орехов живы и отходят на соединение с ротой.

Когда он понял, что остался один, навалился страх, заставил притихнуть в кустах. Сергей прислушивался к удаляющейся трескотне автоматов и думал, что же ему делать. Глаза настороженно и боязливо оглядывали каждую скалу, каждую кочку, каждый бугорок. Вокруг не было никого. И это казалось самым невыносимым. Хотелось вскочить и кинуться очертя голову, чтобы догнать сержанта, Кольку. Будь что будет, пусть подстрелят на бегу. Лишь бы не это ужасающее одиночество, от которого по всему телу расползался липкий, противный страх.

Барташов стал уже подниматься из кустов, но тут на глаза снова попался хвост дыма, пачкающий удивительно чистое, бесконечное небо. Сергей вспомнил, как ухнул взрыв в доте, как поперхнулся пулемет, как дернулось его дуло и безвольно уткнулось в пустые камни. Он вспомнил темно–зеленые фигуры егерей, взрыв гранаты… Двоих, кажется, он отправил на тот свет…

Страх стал понемногу отступать. Голова заработала яснее. Нет, он не будет вскакивать и бежать, не разбирая дороги. Он не даст себя подстрелить, как ошалевший заяц.

Он поползет сейчас по склону влево, где грохочут выстрелы. Там Кононов, там Колька. Если он не догонит их, то придет в роту. Пойдет он тихо, незаметно. Ну а если не повезет…

Сергей торопливо ощупал карманы. У него оставалось четыре гранаты и семь обойм. Остальные патроны были в вещевом мешке, который он отдал Николаю, когда пополз с сержантом к доту. Ладно, на случай и этого хватит. Заляжет в камнях и будет отбиваться. Одну гранату оставит напоследок. Он выбрал ее из четырех, проверил запал и сунул на грудь, под шинель.

Вдруг Сергей вспомнил про мешок и расстроился. Наверное, Колька забыл его, когда началась стрельба. Оставил его под камнем, а там рисунки, бумага и карандаши. Пропадет бювар. В нем же не просто рисунки, а наброски для будущей картины. Для первой картины, которую он начнет рисовать после войны. Наброски в десять раз лучше, чем память, сохранят голые сопки, лица солдат, черные взрывы и все остальное, что он должен, обязан показать на картине…

Он уже почти видит свою картину. На ней мокрые скалы, без травинки, без кустика. Только слева в углу желтая прядь осоки. Солдаты после боя — с темными, гранитными лицами. Их глаза и руки, опаленные огнем шинели, кисет, опущенный до земли. Над ними светлое небо. Оно будет пронизано лучами восходящего где–то за сопкой, но еще невидимого солнца. И у горизонта хрупкие облака. Такие, какие он видел сегодня у дота. Удивительно тонкие, просвечивающие, отливающие едва уловимой зеленью.

На картине будет лейтенант в плащ–палатке, Колька, сержант. Будет пулемет Кумарбекова, горячий от стрельбы, как конь после скачки. Только пулемет он уткнет дулом в камень, уберет из него ленту, сделает его лишним, ненужным…

Несколько отрывистых очередей оборвали мысли Сергея и вернули его к действительности. Конечно, Колька забыл мешок, и тот лежит в камнях возле дота.

Вместо того чтобы догонять сержанта и Орехова, Барташов пополз в кустах, обходя скалу, на которой дымился дот.

За скалой Сергей влез по откосу и разыскал место, где он отдал Орехову мешок. Под валуном был примят мох, лежало с десяток винтовочных гильз. Сергей заглянул под камни, обшарил расселину.

Мешка не было. Значит, Колька взял его с собой. Молодчина ДРУГ!..

Сергей почувствовал себя уверенным и сильным. Почувствовал, что выберется из этой заварухи и снова будет жить, видеть, рисовать…

Неожиданно сбоку донеслась короткая немецкая команда. Сергей выглянул из–за валуна. Возле дымящегося, с подпалинами на каменных стенках дота стояло полдесятка немцев. Один из них в фуражке с высокой тульей, напяленной на круглую., как шар, голову, стоял спиной к Сергею, Барташов видел зад немца, видел заложенные за спину руки, которые смыкали и размыкали пальцы.

«Нервничает», — подумал Сергей. Здорово сейчас было бы не спеша прицелиться в спину, обтянутую офицерским мундиром, и нажать спуск. Толстомясый, с большой кобурой на поясе сразу рухнет на землю.

Но тогда Сергею не уйти. Уйти он должен, потому что картина, которую он напишет, значила много больше, чем офицер в фуражке с высокой тульей.

Когда у дота появились солдаты с носилками, Сергей отполз в сторону, потом снова спустился с откоса и, перебегая в камнях, стал пробираться влево по склону, туда, где слышались стрельба и взрывы.

Орехов раз за разом бил из винтовки по немцам и краешком глаза следил за каждым движением сержанта. Теперь, когда так неожиданно отстал Сергей, Орехов больше всего боялся остаться один. Непрерывное дергание затвора набило на ладони мозоль. Плечо занемело от толчков приклада, в ушах звенело. До ствола винтовки нельзя было дотронуться. Он раскалился от непрерывной стрельбы.

Мешанина скал и валунов помогала уходить. Кононов действовал расчетливо и хитро. Орехова он держал позади, приказывая ему глядеть по сторонам и бить из винтовки.

— Вовсю жарь… Перебегай с места на место и жарь как можно больше, — сказал он Николаю. — Пусть они на тебя примериваются.

Николай стрелял, а сержант тем временем нырял в какую–нибудь подходящую расселину, за камень и подпускал егерей почти вплотную. Когда те, прислушиваясь к стрельбе Орехова, приближались к сержанту, он кидал в них гранаты. Пока ошарашенные немцы разбирались, что к чему, Кононов и Орехов успевали отойти на полсотни метров. Потом им попалась осыпь. Они нырнули за камни и минут десять ползли во мгле.

За осыпью, вывернувшись из–за скалы, они увидели роту. Вернее, узкую расселину и в ней пулемет Шайтанова, выпускающий очередь за очередью по егерям, которые поднялись в атаку.

— Наши, дядя Иван, наши! — обрадованно закричал Орехов. — Вон Шайтанов с пулеметом!

— Не ори, вижу; — остановил его Кононов и оглядел ровный склон, отделяющий их от расселины. На склоне лежали убитые. В ближнем из них сержант узнал Грачева, рассудительного пожилого солдата из взвода Шовкуна. Грачев лежал на животе, широко раскинув руки. Казалось, он хотел обнять землю, которая после огненного удара неумолимо притянула к себе. Хотел обнять, а руки оказались малы.

Увидел Кононов и убитых саперов, и молоденького связиста, который тянул кабель за ротой. Он так и лежал с полуразмотанной катушкой на боку, уткнув голову в ящик телефонного аппарата. Справа от связиста густо темнели неподвижные серошинельные кучки. Лица убитых рассмотреть было нельзя.

Сержант понял, как дорого дался роте этот голый склон.

— Давай махнем к щели, — предложил Орехов, поправляя лямки двух вещевых мешков, которые делали его похожим на двугорбого верблюда.

Отбиваться от егерей и тащить на себе два тяжелых мешка — дело было нелегкое. С Орехова лил пот, лямки то и дело слезали с плеч, и приходилось поправлять их в самое неподходящее время. Раза два, когда делали перебежки, Николай вынужден был соскользнувшие лямки хватать зубами и тащить мешок, как собака поноску.

Надо было один мешок бросить. Свой Орехову бросать не хотелось. Оставить мешок Сергея он не мог. За чужую вещь всегда больше беспокойства, что случись с ней — человеку в глаза не взглянешь. И рисунки Сереги в мешке…

Где он теперь? В той стороне выстрелов не слыхать.

— Махнем, товарищ сержант, — снова сказал Орехов.

Теперь, когда до роты осталась сотня метров, а сзади вот–вот опять насядут егеря, Николай остро почувствовал тяжесть скитания по скалам, представил, как малы и слабы они с сержантом по сравнению с теми, которые подстерегали их на сопке, гоняли и ловили. Что могли сделать они втроем на Горелой? Зря лейтенант их послал. Сережка потерялся, а они бегали от немцев, и только.

— Погоди, не гоношись, — строго ответил сержант. — Шайтанов еще не разберет, кто со стороны бежит, и чиркнет впопыхах пулеметом. У него рука тяжелая… Сейчас, как егеря выскочат, так и мы под шумок поползем.

Кононов был доволен, что они добрались к роте. Но он не испытывал такого нетерпения забраться в щель, как Орехов. Сержанту с первого взгляда стало ясно, что щель представляет западню. Забраться в нее легче, чем выбраться. Кононов по доброй воле в такую щель не полез бы. Он подался бы в валуны и тихонько стал спускаться с сопки по расселинам, по кустикам да между камешками. Но он помнил приказ лейтенанта о соединении с ротой. Поэтому сержант, выбрав момент, когда егеря снова побежали в атаку, коротко приказал Орехову:

— Пошли!

В расселину они свалились так неловко, что Орехов расквасил о камни нос, а сержанта Самотоев сгоряча лягнул ботинком, и тот отлетел к стенке, выпучив глаза от боли.

— Кононов! — заорал Шайтанов. — Сержант пришел!.. И Орехов тоже.

Когда атака егерей была отбита, Кононов доложил лейтенанту, что на вершину они пройти не могли.

— Барташов дот подорвал, потом в сторону отбился… Мы с Ореховым сюда стали отходить. Думаю, что Барташов тоже в роту придет…

Он хотел добавить, придет, если будет жив, но на глаза попался Орехов, и Кононов промолчал. Из немногословного рапорта сержанта Дремову стало ясно, почему на правом фланге было спокойно. Он думал, что именно там немцы будут обходить роту, но сержант со своей группой сбил их с толку. После взрыва дота целая рота егерей бесцельно рыскала по склону, не понимая, как в тылу батальона оказались русские, куда они исчезли, сколько их, появятся ли снова.

— Так, сержант, — сказал Дремов. — Теперь оставайся здесь. Отбили егерей, сейчас опять будут, сволочи, лупить из минометов. Под стенку забейтесь. Они такие концерты устраивают, аж в печенках жарко…

Уткнув лицо в камни, Барташов лежал, не поднимая головы. Взрывы снарядов и мин следовали один за другим так часто, будто по камням осатанело били громадные молоты, высекая огонь, дробя камень, вскидывая дым и седую щебенку. Страшно было и думать, что сквозь такой огонь он проберется в роту. Да и как идти в самый ад, в самую гущу взрывов…

«Немножечко ведь осталось, совсем немножко», — тоскливо думал Сергей, подбираясь при свисте снарядов. Он сумел незамеченным проползти по склону, увидел роту, и тут взрывы перерезали дорогу.

Огненный смерч снова кружился возле щели, где сидела рота.

Когда русские отбили очередную атаку егерей, оберста Грауберга вызвали по телефону из штаба дивизии. Генерал вежливым тоном осведомился у Грауберга, не нужна ли ему, чтобы справиться с десятком русских, помощь соседнего полка, или, может быть, лучше вызвать авиацию?

— Благодарю вас, генерал, — едва сдерживая ярость, так же вежливо ответил Грауберг. — Думаю, что это не потребуется.

— Отлично, — ответила трубка. — Рад слышать, что полк моих егерей в состоянии уничтожить десяток русских. Признателен вам, оберет, что вы вселили в меня уверенность в ваших силах… Жду донесения о полной победе.

Грауберг отдал телефонную трубку и изо всех сил трахнул кулаком по столу, где лежала карта сопки Горелой. Подпрыгнули и раскатились по столу карандаши. Цейсовский бинокль соскользнул с краешка, ударился о камень, и в нем разбилась вторая линза. Адъютант подал его Граубергу.

— К черту! — заорал оберет, оттолкнув руку с биноклем. — Все к черту!

Он отдал приказ открыть огонь последней, что оставалась у него в резерве в районе Горелой, — батарее шестиствольных минометов, укрытой в лощине за сопкой. Эта батарея должна была ошарашить русских при подготовке прорыва. Но оберет приказал ей вести огонь. Нет, тысячу раз прав гауптман Хольке. Когда имеешь дело с русскими, ничего не надо откладывать.

Дремов за буханьем взрывов не расслышал скрипучего, будто кто–то рвал парусину в небе, урчания тяжелых мин, выпущенных далекой батареей.

Они разом, кучно и оглушительно, рванулись на склоне рядом с расселиной.

Дремова ударило в плечо, кинуло к стенке. Затем все смешалось: огонь, дым, визг осколков, летящие камни, пронзительные крики.

Трех солдат, прижавшихся друг к другу в гранитной выбоинке, взрывом уложило на месте. В клочья разметало умершего Зеленцова. От него остались только ноги. Они так и стояли возле стенки.

Горсть раскаленных осколков ударила Кумарбекова, откинула его от пулемета. Кумарбеков должен был свалиться мешком на дно щели, дико закричать от боли, стонать и извиваться, опаляемый огнем в разорванном животе, в разбитых костях, рассеченных мышцах.

Вместо этого он пополз к пулемету, припал к прицелу залитым кровью лицом. Он принялся зло ругаться непонятным свистящим словом:

— Аннасс…н! Аннасс…н!

Он кричал это слово все быстрее, все пронзительнее. На левой руке, ухватившей ручку пулемета, недоставало двух пальцев.

Дремов кинулся к пулеметчику, но Усен приник к рукояткам мертвой хваткой и нажал гашетку. Глаза его были залиты кровью и ничего не видели, но в руках еще оставалась сила. Они жали гашетку до тех пор, пока не кончилась лента. Это была бесполезная очередь. Она не поразила никого, пули просто летелк в сторону врага. Только этим мог перед смертью ответить Усен Кумарбеков, табунщик из Тянь–Шаня, тем, кто его убил.

Когда пулемет перестал стрелять, Усен повалился на руки лейтенанта и, не открывая глаз, умер под гранитной стенкой. Через минуту осколок разбил и пулемет.

И в это время над грядой сопок, где находилась оборона батальона Шарова, взлетели в небо две белые ракеты. Две яркие звездочки, поднявшиеся высоко над сопками. Дремов понял, что он не просмотрел ракет. Только сейчас ему разрешали отходить.

Дремов приказал Шовкуну выводить остатки роты.

— Я с Шайтановым буду прикрывать…

…Оказывается, камень тоже может гореть. Когда стихли взрывы тяжелых мин, Сергей не поверил глазам. Серый гранит на склоне был черным. Как на пожарище, его усыпали мелкие, похожие на угли осколки. Будто пепел, тянулась по краям воронок седая каменная пыль. Шестиствольные минометы выжгли склон, оставив черные подпалины, раскиданные камни, множество воронок. И пустую расселину, в которой валялся разбитый станковый пулемет.

«Все убиты», — с ужасом подумал Сергей и, не скрываясь, побежал к расселине. Откуда–то сверху по нему ударили беспорядочные автоматные очереди. Это егеря снова готовились к атаке на страшную горстку русских.

Но в щели уже не было роты. Остатки ее ушли в лощину во время обстрела и теперь по проходу в минном поле спускались с Горелой сопки. Последними ползли Шайтанов и лейтенант с немецким автоматом, заряженным магазином, в котором осталась единственная очередь.

В щели был один длинноногий солдат в шинели, разодранной на спине. Не обращая внимания, что сверху ползут егеря, Сергей шел по узкой, исковерканной взрывами расселине, где на дне лежали убитые. Он накрыл полой шинели окровавленное лицо Кумарбекова и поставил возле него пустую коробку из–под пулеметных лент, удобнее уложил усатого солдата из второго взвода, фамилии которого он не помнил. Знал только, что усатый раньше всех выкуривал свою пайку махорки и потом охотился за окурками.

Среди убитых он не нашел ни Дремова, ни Кольки, ни сержанта, ни Шайтанова.

Значит, рота ушла из расселины. Недавно ушла. От гильз, валявшихся на дне щели, кое–где еще тянуло гарью.

Ушла рота, он опять опоздал, опять остался один.

Барташов выглянул из расселины и увидел, как медленно ползет цепочка егерей, боязливо прижимаясь к камням. Они не верили молчащей щели.

«Трусите», — подумал Сергей. Им овладело какое–то странное безразличие. Он понимал, что надо уходить, немедленно бежать. Но ноги дрожали, кружилась голова и мелодично звенело в ушах. На левом боку шинели краснело какое–то пятно. Наверное, он измазался кровью убитых.

Сергей сел на выступ скалы, прислонил к стенке винтовку и уронил руки. На глаза попалась скрученная кем–то цигарка. Выкурить ее не успели. Она была бережно сунута в щелку. Сергей взял ее, сдул пыль, разыскал в кармане спички и неумело закурил. Едкий дым запершил в горле, вызвал надсадный кашель. На глазах выступили слезы. Сергей с удивлением поглядел на цигарку, чадившую между пальцев. Все солдаты жадно глотали этот горький дым, а его выворачивает наизнанку удушливым кашлем.

Он просто не умеет курить. Сергей осторожно затушил самокрутку. Что он вообще умеет делать? В школе неплохо играл в волейбол, оформлял стенную газету, прошлым летом переплыл Волгу… Немного умел рисовать. Это так мало. В сущности, это совсем ничего. Курить и то не научился.

Сергей вздохнул и посмотрел на небо. Солнце, чуть задернутое дымкой, висело над сопками. Оно было тихое и равнодушное. Какое ему дело до того, что здесь, в каменных морщинах холодной земли, люди убивали друг друга, что в трех метрах от Сергея стояли ноги, оторванные у человека, а под стеной лежал изуродованный осколками Усен Кумарбеков?..

Солнце светило, не ведая, что в этот день ему не стоило бы подниматься, не стоило размыкать темные двери осенней ночи. Сколько бы людей осталось в живых, если бы сегодня не взошло солнце! Огненный шар, плывущий в бескрайней вселенной! Солнце, которое породило на Земле все живое, сотворило людей. Не для того, чтобы они убивали друг друга…

Сергей поглядел на восток. Там, над вершинами сопок, заснуло несколько прозрачных облаков. Сверху они были светло–розовыми, а внизу зеленоватыми. Зря его отругал возле дота сержант и сказал, что не может быть зеленых облаков. Нет, Сергей сейчас снова видел их, отчетливо отливающих зеленым светом. Наверное, в них отражалось море. Оно ведь начиналось километрах в двадцати от Горелой. Огромное море с зеленой водой, которая и окрасила эти легкие облака.

На своей картине он нарисует именно такие облака. Оторванные ноги он не будет рисовать, не будет рисовать сожженного гранита с седыми полосами каменного пепла вокруг воронок…

Автоматная очередь прошла по стенке в полутора метрах от Сергея. Он инстинктивно отпрянул в сторону и стряхнул оцепенение, навалившееся на него.

Егеря были уже в полусотне метров от расселины. Они по–прежнему ползли, прижимаясь к камням. Левый край темно–зеленой цепочки загибался вниз. Егеря медленно и осторожно заходили во фланг молчавшей щели. Они и представить не могли, что рота ушла отсюда.

«Боитесь, сволочи!» — подумал Сергей и ужаснулся, что он сидит в расселине, когда ему нужно уходить. Он подхватил винтовку и, согнувшись, перескочил тот бугорок, который отделял щель от лощинки.

Вдогонку рассыпалось несколько очередей, но он успел юркнуть за камни.

Сергей полз, торопливо перебирая по щебенке исцарапанными, в ссадинах руками. Полз, радуясь пучкам примятой осоки, ямкам от вывороченных мин, клочьям окровавленной ваты, попадавшимся на пути.

Еще немножечко — и он догонит роту, догонит своих.

Выстрела Сергей не услышал. В тот момент, когда он перебирался через небольшой бугорок, в спину ткнулось что–то очень горячее. Будто раскаленный гвоздь.

В груди сразу зажгло так невыносимо, что Сергей перевернулся на спину. Он уцепился руками за валун, чтобы поскорее перебраться на другую сторону бугорка, но пальцы скользнули по камню, стали ватными. Сергей со страхом ощутил, что он не может их согнуть. Не может согнуть свои собственные пальцы, которые всю жизнь сгибались по первому его желанию.

Огонь из груди ударил в голову, ногам стало холодно.

«Чепуха какая», — успел подумать Сергей, и только тут жгучая боль опалила тело. Так, будто в спину сунули тупой нож и теперь поворачивали его раз за разом, выбирая места одно больней другого.

— Папа! Папа! — отчаянно и страшно закричал Сергей, с трудом размыкая непослушные губы. — Мне больно! Санитар!

Он еще успел посмотреть на далекие зеленые облака, притихшие на светлом небе, и закрыл глаза. Словно его одолел сон.