II. Год моего рождения

II. Год моего рождения

До основанья, а затем…

(«Интернационал»)

Тогда начиналась Россия снова.

Но обугленные черепа домов

не ломались,

ступенями скалясь

в полынную завязь,

и в пустых глазницах

вороны смеялись.

И лестницы без этажей

поднимались

в никуда,

   в небо,

     еще багровое.

А безработные красноармейцы

с прошлогодней песней,

еще без рифм

на всех перекрестках снимали

немецкую

проволоку[2],

колючую как готический шрифт.

По чердакам

еще офицеры метались

и часы

по выстрелам

отмерялись.

Тогда

победившим красным солдатам

богатырки-шлемы[3].

уже выдавали

и — наивно для нас, —

как в стрелецком когда-то,

на грудь нашивали

мостики алые[4].

И по карусельным

ярмаркам нэпа,

где влачили волы

кавунов корабли,

шлепались в жменю

огромадно-нелепые,

как блины,

ярковыпеченные рубли[5]…

Этот стиль нам врал

   про истоки,

     про климат,

и Расея мужичилася по нем,

почти что Едзиною Недзелимой

от разве с Красной Звездой,

а не с белым конем[6].

Он, вестимо, допрежь лгал —

про дичь Россиеву —

что, знамо, под знамя

врастут кулаки.

Окромя — мужики

   опосля тоски.

И над кажною стрехой

   (по Павлу Васильеву)

рязныя рязанския б пятушки.

Потому что я русский наскрозь —

   не смирюсь

со срамом

наляпанного а-ля рюс.