Глава 22 САМОЕ КРОВАВОЕ УБИЙСТВО

Глава 22

САМОЕ КРОВАВОЕ УБИЙСТВО

В уголовном мире убийство считается обычным делом, я сам столько раз был свидетелем убийств, что мои чувства тоже успели постепенно притупиться. В те времена преступление, которое занимает первые страницы газет на Западе, здесь не дотягивало даже до того, чтобы считаться новостью. В беседах оно упоминалось так же часто, как погода. Даже самые страшные, наводящие ужас случаи ненадолго задерживали внимание; порой такой же кратковременной была и слава злодеев. Событие, которое всех поразило своей хладнокровной жестокостью, произошло не в Карабаше, а в другом лагере. Думаю, оно заслуживает того, чтобы занять достойное место в анналах злодейства.

Все случилось тихим воскресным утром. Уголовники были заняты игрой в карты. Партия воров постепенно начинала сдавать позиции в этом лагере перед суками, и теперь воры вынашивали отчаянные планы восстановления положения еще до того, как в лагерь прибудет очередная партия осужденных. Прижатый к стене уголовник становится особенно опасным и непредсказуемым. На сходке было принято решение устранить сразу всю верхушку сук в составе семи человек. Партия в карты помогла определить и непосредственного исполнителя: им должен был стать восемнадцатилетний юноша-чеченец. Молодому человеку было приказано, если он хочет сохранить свою собственную жизнь, убить семерых человек до наступления полудня воскресенья.

Две из намеченных жертв располагались в 1-м бараке, еще двое — в 4-м, один — в 5-м, наконец, двое в это время находились в лазарете. Все эти строения располагались довольно далеко одно от другого, назначенному палачу нужно было поторопиться, чтобы успеть выполнить задание к сроку. Молодежь группировки воров сумела организовать эффективное наблюдение за станом противника, и чеченец-исполнитель постоянно был в курсе перемещений всех потенциальных жертв. В то же время взрослые представители клана воров выдвинулись на направления, откуда можно было ожидать подхода подкреплений для сук.

Вооруженный сразу тремя ножами, убийца направился сначала в 5-й барак, прямо в дверях которого встретил свою первую жертву. Он дважды ударил приговоренного обоюдоострым кинжалом в область сердца и один раз в шею, после чего поспешил в 4-й барак. Один из вождей сук сидел и беседовал со своими приближенными, второй был поглощен игрой в карты. Не прошло и полминуты, как оба были мертвы. Но теперь в 1-м бараке были готовы к появлению киллера, ему больше не сопутствовал фактор внезапности, и оставалось рассчитывать лишь на искусство владения ножом. В лагерях считалось, что только чеченцы могли рассчитывать на победу в поединке на ножах один против двух. Представители этого народа были чрезвычайно агрессивны и подвижны, вступали в поединок с озлобленной решительностью, невзирая на численное превосходство противника.

Через четверть часа барак номер 1 стал похож на бойню. Посеченные ударами ножа трупы еще двух сук остались лежать на полу, а чеченец отправился к последнему пункту драмы, в лазарет. По дороге он прошел мимо двери моего барака, где я как раз наслаждался субботней неторопливо выкуренной сигаретой. Те из нас, кто не был в курсе происходившего, не заметили ничего необычного. Если вам дорога жизнь, то, увидев, как бандиты режут друг друга, вы вовсе не поспешите рассказать об этом охране. Скорее вы предпочтете притвориться, что ничего не заметили, и никак не будете упоминать об увиденном, пока оно не станет достоянием лагерных исторических хроник. И я конечно же не оставался бы стоять на самом виду, если бы понимал, что вот-вот должно случиться.

Проходя мимо, чеченец вырвал у меня изо рта цигарку, одарил дружеским оскалом и с гордым видом продемонстрировал мне свои руки, которые были в крови по самые локти. Прежде чем я успел что-то сообразить, он уже ушел. И тут же в лазарете начался настоящий переполох. Вскоре оттуда стали поступать ужасающие подробности. Все старики и те из больных, кто мог ходить, поспешили убраться из опасного места прочь. Чеченец грубо расталкивал локтями устремившийся ему навстречу поток людей, которые в панике стремились убежать от него. Первую жертву он тут же убил прямо в постели. Одна из медсестер, польская монахиня, попыталась бороться с ним и спасти второго приговоренного, последнего из списка, но он ударил ножом по широко распростертым рукам и, как тряпку, отшвырнул медсестру к двери. После короткой схватки внутри лазарета его задание было выполнено. Менее чем за полчаса этот человек сумел убить ножом семерых других головорезов, практически не уступавших ему в жестокости.

Потом он беззаботно вышел из лазарета, отмыл руки от крови в луже и заявил бесстрашной монахине, которая продолжала идти за ним:

— Не бойся, на сегодня этого достаточно.

Он закурил и протянул женщине один из двух оставшихся у него ножей.

— Отдай его охранникам на посту, — проинструктировал он ее, — и скажи, что я только что зарезал семерых и, если в течение часа в лагере появится хоть один охранник, он тоже может считать себя мертвым. Скажи им, что я сам приду к ним через час. Не нужно пытаться меня схватить, пусть они лучше не пробуют.

После этих слов он прогулочным шагом направился обратно в свой барак, чтобы доложить главарю об исполнении приговора.

Женщина отнесла нож охранникам и передала им то, что сказал убийца. Когда она закончила рассказ, один из охранников в звании ефрейтора отправился в барак, где жил чеченец. Когда юный убийца увидел его, он вынул свой последний нож и, угрожающе размахивая им, побежал в сторону охранника. Ефрейтор испугался и изо всех сил побежал обратно в сторону караульного помещения. Оба бежали все быстрее и быстрее, но, когда ефрейтор, казалось, был уже почти в безопасности, чеченец нагнал его и по самую рукоятку вонзил нож охраннику в спину. Тот так и упал, умирая с ножом в спине, прямо у полуоткрытой двери в караульное помещение. Никто из его товарищей не осмелился пошевелить и пальцем, чтобы оказать помощь смертельно раненному.

Стоя над телом, чеченец сердито кричал:

— Я говорил тебе не приходить в течение часа! Я сам распоряжаюсь своей жизнью!

Так, бормоча угрозы, он пошел обратно в барак.

Примерно через час он как ни в чем не бывало снова появился у караульного помещения. С сигаретой в зубах он спокойно вошел внутрь и просто объявил:

— Ну, вот я и пришел. Делайте со мной все, что хотите.

(За убийство охранника (почему-то безоружного) заключенный был бы застрелен на месте. — Ред.)

— Теперь поедешь в Платину, — сказали ему.

— Ладно, — ответил он невозмутимо и покорно позволил связать себе руки за спиной.

Потом двое вооруженных охранников куда-то его отвели. Таким было наказание за проигранную партию в карты.

Платиной назывался специальный лагерь для уголовников, которые запятнали себя кровью, совершив убийство. За одно неосторожное слово в адрес обитателей Кремля можно было получить расстрел, но жизни убийц здесь старались сохранять. Сначала вновь прибывший проводил здесь три месяца в настолько маленькой камере, что там нельзя было даже прилечь. На пятачке примерно пять квадратных метров содержались от двадцати до тридцати человек. Им не разрешали выходить оттуда ни по какой надобности, а двери и окна держали плотно закрытыми. На любую попытку вырваться тут же отвечали градом пуль.

После того как характер у вновь прибывших после такого обращения становился гораздо мягче, их переводили в следующую секцию лагеря, где обращение было уже не настолько суровым. Этот участок был окружен пятью рядами колючей проволоки. Один из них, никто никогда не знал точно, какой именно, постоянно находился под смертельно опасным электрическим током, и редкие попытки побега неизменно заканчивались тем, что еще один обыватель лагеря повисал на колючей проволоке. Еще одной мерой предосторожности было то, что территорию постоянно контролировали с вышки два охранника, вооруженные пулеметом. (Охранники на вышках, стрелявшие при попытке побега, были и есть во всех лагерях. — Ред.)

Дисциплина на Платине была на самом высоком уровне, за малейшие упущения здесь жестоко избивали. В лагере осужденные постоянно, днем и ночью находились в бараках, им позволялось выходить наружу только на получасовую прогулку со связанными руками и под постоянным наблюдением. В полном молчании они наматывали круги по отведенной для прогулок территории. Попытка остановиться или заговорить с соседом здесь расценивалась как тяжкое преступление. Тех, кто заслуживал этого хорошим поведением (причем не раньше чем через два месяца пребывания в бараке), переводили в третий участок. Здесь они по четырнадцать часов в день таскали камни в каменоломнях под охраной вооруженных до зубов солдат и специально дрессированных вечно голодных сторожевых псов. Здесь даже «блатным» приходилось работать, если они не хотели быть забитыми до смерти. Однако, откровенно говоря, многие из них, следуя принятым в их кругу традициям и отказываясь подчиняться кому бы то ни было, просто не доживали до перевода в рабочие партии.

Все это я узнал от своего знакомого грузина, который прожил в Сибири так долго, что уже не боялся в жизни ничего, кроме перспективы вернуться однажды в Грузию, которую он не узнает и где никто уже не помнит его. Уже в конце срока заключения за участие в драке с убийством ему добавили еще три года к прежнему приговору. Когда ему до окончания нового срока оставалось всего две недели, он признался мне:

— Чтобы они не отправили меня домой, мне придется совершить еще одно убийство.

На следующий день, чтобы продлить срок наказания, он взял палку и убил ею старика, который не сделал ему абсолютно ничего плохого. Растерянным охранникам он ничего не стал объяснять. Грузин просто извинился и пробормотал что-то типа того, что этот старик все равно не протянул бы здесь долго. За второе убийство его срок увеличили еще на шесть лет. Мы познакомились, когда его снова вернули из Платины в обычный лагерь.

— У меня есть еще пять лет, — задумчиво говорил он мне, — а потом снова придется что-то придумывать.

— То есть, когда настанет это время, ты снова кого-то убьешь?

— Кто знает, что там будет в будущем? — ответил он задумчиво, но по его голосу я понял, что он намерен до конца жизни продлевать свой срок пребывания в Сибири, даже если придется для этого переубивать всех окружающих.

Иногда людские потери в результате поножовщины были так велики, что я поражался, как это уголовники до сих пор не поубивали друг друга. Но численность банд постоянно пополнялась как за счет вновь прибывающих взрослых заключенных, так и за счет молодежи, которую на первых порах использовали в качестве соглядатаев или подручных. Но все они мечтали, что когда-нибудь станут полноправными членами банд. Для всех этих уголовников реальной надеждой на спасение была лишь возможность возникновения новой войны. Тогда их могли бы призвать в армию, где они реализовали бы одно из двух: либо дезертировали на Запад и зажили в другой стране жизнью образцового обывателя, либо присоединились к тысячам повстанцев в брянских лесах, где, по слухам, обитали целые орды разбойников, что жили лучше, чем законопослушные граждане России. (Автор периодически теряет чувство меры. — Ред.)

Я уже рассказывал о том, что во всех советских тюрьмах действовала разветвленная сеть уголовников. Те из этих негодяев, которым довелось оказаться в тюрьме, поддерживали устойчивую связь со своими коллегами на свободе. Многие из оставшихся на воле бандитов действовали на железных дорогах, промышляя воровством и мелким разбоем среди пассажиров. Если район, где они действовали, становился для них опасным, они переезжали в другое место. Иногда их ловили, но, поскольку они всегда были вооружены, к тому же имели обыкновение мстить за поимку, задержание бандитов было для милиции опасным делом. В людных городах промышляли банды карманников, которые тоже поддерживали друг друга, и, если одного ловили на месте преступления, его собрат заставлял потерпевшего замолчать. В общем, на свободе было так же, как и в тюрьме: если увидишь бандита, занятого своим делом, для всех, в том числе и для милиции, лучше было не обращать на это внимания. За «хорошее поведение» милиционера могли даже наградить табаком или одеждой.

Информацию о том, как жили в Советском Союзе нормальные люди, я, как правило, получал из вторых рук, к тому же мои источники были озлобленными и очень ненадежными. (И это действительно так. На самом деле правоохранительные органы СССР за несколько лет эффективно подавили всплеск преступности, вызванный войной и ее последствиями. — Ред.) Но я искренне верю в то, что через пять лет после разгрома жизнь в России была бы гораздо счастливее жизни в стране-победительнице. Германия ослабила бы жесткость оккупационного режима, и тогда люди вздохнули бы более свободно, чем теперь, при наличии избыточного количества комиссаров и бандитов. (Не для того Германия начинала истребительную войну с СССР, чтобы «через пять лет после разгрома [СССР] ослабить жестокость оккупационного режима». Для того чтобы понять, какая судьба готовилась русским и другим народам СССР, необходимо ознакомиться с генеральным планом «Ост» (апрель 1942 г.), а также, например, с планом «колонизации Востока», изложенным рейхсфюрером СС Гиммлером в октябре 1942 г. По плану «Ост» в качестве восточной линии немецкой колонизации устанавливалась «линия, проходящая от Ладожского озера к Валдайской возвышенности и до Брянска». Намечалась высылка в Сибирь 65 процентов украинцев и 75 процентов белорусов. Оставшиеся (отобранные по расовым признакам) удостаивались онемечивания. Освободившиеся земли должны были быть заселены немцами либо германоязычными народами (такими как голландцы, датчане и др.).

Гиммлер говорил: «Принципиальная линия для нас абсолютно ясна — этому народу (т. е. русским) не надо давать культуру. Я хочу здесь повторить слово в слово то, что сказал мне фюрер. Вполне достаточно: во-первых, чтобы дети в школах запомнили дорожные знаки и не бросались под машины; во-вторых, чтобы они выучили таблицу умножения, но только до 25; в-третьих, чтобы они научились подписывать свою фамилию. Больше им ничего не надо... В ближайшие 20 лет мы должны заселить немцами германские восточные провинции от Восточной Пруссии до Верхней Силезии, все генерал-губернаторство (т. е. Польшу. — Ред.); должны онемечить и заселить (немцами) Белоруссию, Эстонию, Литву, Латвию, Ингерманландию (т. е. Новгородскую, Псковскую, Ленинградскую области) и Крым. В остальных областях мы будем создавать вдоль шоссейных дорог небольшие города под охраной наших гарнизонов, вблизи которых будут расположены наши автострады, железнодорожные пути и аэродромы, города с 15—20 тысячами жителей, а в радиусе 10 километров от них немецкие деревни, с тем чтобы наши люди жили в немецкой среде. Эти поселения-жемчужины сперва распространятся до Дона и Волги, а потом, как я надеюсь, и до Урала и будут... всегда поставлять нам здоровое потомство германской крови».

Сам же Гитлер на эту тему, в частности, высказывался так: «При заселении русского пространства имперский крестьянин (т. е. германский переселенец) должен жить в прекрасных поселках. Немецкие учреждения и ведомства должны размещаться в роскошнейших зданиях, губернаторы — во дворцах; вокруг этих центров будет построено все необходимое для поддержания жизни. В окружности радиусом в 30—40 километров от города мы разместим красивые деревни, соединенные превосходными дорогами. Все остальное пространство будет принадлежать как бы другому миру — миру русских... Мы станем их господами, а в случае бунта сбросим на их города несколько бомб, и дело с концом...»

Таковы были планы немцев в отношении нашего народа и нашей земли, осуществиться которым не позволили наши героические отцы и деды. — Ред.)