КРОВАВОЕ МОРЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КРОВАВОЕ МОРЕ

Я нес ночную вахту — и озяб, и замаялся. У вахтенного матроса служба хлопотливая; надо успевать следить за лагом и прислушиваться к окрикам с мостика, и быстро выполнять все поручения дежурного начальства. И набегавшись, я встал у борта и прислонился к нему, отдыхая… В этот момент плеснула высокая темная волна. Обдала меня ледяными брызгами и растеклась, шипя, по палубе. Я обтер лицо ладонью. Взглянул мельком на руку — и вздрогнул.

Рука была вся в крови.

— Странно, — мелькнула мысль, — наверное, я поранился — а боли совсем не чувствую… Откуда эта кровь?

Я посмотрел за борт. И тут же понял — откуда! Море вокруг корабля было окрашено кровью.

Ночь уже кончалась. Наступал рассвет… Хотя, конечно, за Полярным Кругом ночь — понятие относительное! Летнее солнце там вообще почти не заходит; оно лишь опускается к горизонту. И бесформенное, сплющенное, движется по краю мира, отбрасывая тусклые, неживые лучи.

Сейчас оно медленно восходило из-за дальней черты. Цвет его был странно багров. И таким же багровым выглядело море. Тяжелые волны маслянисто лоснились и отсвечивали кроваво… И казалось, что это истекает кровью — само солнце!

И тотчас же раздался крик «марсового» — сидящего в бочке наблюдателя:

— Вижу на Северо-Востоке фонтаны!

— Сколько? — зычно напрягаясь, спросил капитан.

— Два.

— Какие?

— Косые, — ответил марсовой. — Точно говорю: спермуэлы!

Спермуэла — самого крупного кита из семейства «зубастых» — можно легко распознать по многим признакам. По форме (он напоминает гигантское, тупо обрубленное с комля, корявое бревно), а также и по манере пускать фонтаны. В отличие от всех других китов, он выбрасывает воду не прямо вверх, а вбок, — под углом в сорок градусов.

Итак, мы нашли, наконец, Попова и Долганова! И двинулись к ним — на Северо-Восток.

— Ишь, сколько кровищи! — проговорил, подойдя к борту, Авдеич. — Драка, видать, была сурьезная… Ну, теперь мы их возьмем! Только бы погодка не подвела. — Он нахмурился. — Только бы погодка…

— Так вроде бы чисто, — возразил я.

— А ты вот туда глянь! — боцман показал на запад. Я обернулся: сзади, настигая нас, росла взъерошенная, черная туча.

"Если солнце красно с вечера, — продекламировал боцман, — моряку бояться нечего. Если красно поутру — моряку не по нутру"! Это старая прибаутка, деды наши знали, — что к чему.

Туча ширилась, разбухала. В косматых ее недрах слышалось глухое ворчание, и изредка вспыхивал ветвящийся, синий огонь.

Близилась гроза! И надо было опередить ее — и вовремя достичь места схватки… Шхуна шла теперь полным ходом. На палубу высыпала вся команда. Боцман бормотал, раздувая усы:

— Вот они, голубчики! Ага, ага! Дрались под водой, на глубине, а теперь оба лежат, отдыхают.

Дуэлянты лежали совсем рядом — словно бы это были не враги, а друзья или родственники. Волны раскачивали их, перехлестывали через их тела. Но они не двигались…

Они походили на спящих — или на умерших? Но нет, нет, спустя минуту один из них (чуть поменьше размерами) зашевелился. И описал вокруг другого медленный полукруг.

Я подумал, что сейчас опять начнется бойня — и они, увлекшись, не заметят новой надвигающейся на них беды… И крикнул беззвучно: "Спасайтесь! Бегите отсюда!"

И будто услышав меня, поняв, меньшой развернулся вдруг, и вспенив воду лопастями хвоста — пошел стремительно прочь…

Оставшийся по-прежнему был недвижим. Шхуна подобралась к нему на дистанцию выстрела — и я смог хорошо разглядеть его.

И по искривленной, выпирающей вбок челюсти, я сразу признал Попова!

Он был огромен — метров тридцати в длину, не меньше! Черную тушу его покрывали кровоточащие раны… Но все же Попов жил. Он дышал!

На носу корабля, возле пушки, началась суета. Боцман уже был там. И рядом с ним толпилось еще несколько моряков. Среди их брезентовых роб отчетливо выделялась пестрая, клетчатая куртка гарпунера — норвежца. Вот гарпунер пригнулся, прицелился. Плавно повел рукой, корректируя ход судна…

Шхуна притормозила. И сразу ахнул выстрел. И к Попову, с тягучим свистом, полетела стальная игла гарпуна.

В следующее мгновение, палуба огласились проклятьями. Посыпалась матерная скороговорочка Авдеича. И гарпунер, распрямившись, смущенно и растерянно, развел руками. Он промахнулся… А этого с ним почти никогда не случалось!

Моряки горевали с ним вместе, и я был единственный здесь, кто сочувствовал не ему, не команде, а — раненному кашалоту.

Гарпун срикошетил, скользнул по спине спермуэла — и как бы пробудил его этим, вывел из столбняка.

И сейчас же Попов (усталый, истекающий кровью, но все еще могучий) натужно вздохнул. И легко, бесшумно стал погружаться.

Блеснула корявая черная его спина, перевитая радужными лентами пены… И это было последнее, что я успел заметить, потому что в тот самый момент нас нагнала, настигла гроза.

С тяжким треском раскололось небо. Коротко вспыхнул слепящий свет. И на шхуну, на море, казалось — на весь мир — обрушились звенящие, хлесткие дождевые струи.

— Такие грозы бывают в Заполярье редко, раз в пять лет, — воскликнул, проходя мимо, краснолицый пожилой матрос, — надо же, чтоб это случилось именно сейчас! Именно…

Он не договорил. Шхуна сотряслась от страшного удара. И я решил, что мы наскочили на подводный риф. Но краснолицый, цепляясь за мой рукав, прокричал — сквозь гулкую пелену ливня:

— Это кашалот. Нырнул неглубоко — схитрил, каналья, — и теперь атакует! Таранит!

Последовал новый удар. И затем очень быстро — еще один! По корпусу шхуны прошла как бы судорога. Раздался треск. Судно накренилось, черпая бортом волну… И тут я не выдержал:

— Он же нас потопит, — завопил я, — идиоты, стрелять не умеют… Теперь надо уходить — пока не поздно! Чего капитан медлит?

Но капитан не медлил. «Скиталец» рванулся сквозь дождь и ветер — и круто повернул на Юг.

* * *

"Скиталец" повернул на Юг. И на следующий день опять вошел в знакомый Берингов пролив.

Маркони запросил береговую радиостанцию — и узнал, что больному была сделана операция; что перенес он ее трудно, и сейчас еще лежит, и выйдет через неделю… Время это, однако, капитан не хотел терять! И китобоец миновал Уэллен без задержки, на полном ходу.

Еще через двое суток мы были уже в Беринговом море. Но и там не стали задерживаться. Слишком уж был здешний климат суров и неудобен для промысла! Это море почти круглый год забито льдами, и в мореходной лоции указывается, что здесь "преобладает циклоническая деятельность, которая создается Алеутским минимумом, Гавайским максимумом и сибирскими антициклонами".

Команда устала от неудач, и шхуна рвалась теперь дальше, к нижним широтам, — туда, где лежат Курильские острова, и веют тихоокеанские ветры…

— Нам надо план выполнять, — заметил Авдеич, — и хватит с нас бродяг-кашалотов! С этими бандитами — вечная морока… Не-ет, мы сейчас займемся другими китами — вегетарианцами! В эту пору их полно, возле Курил и по всему Охотскому морю.

— Почему именно там? — спросил я.

— Эти воды — самые богатые планктоном, понимаешь? Да и рыбы навалом, более трехсот видов! А это тоже кое-что значит. Усатый кит — он ведь и рыбку прихватывает, знает в ней толк… Но главное, характер у него золотой. Без фокусов, без зигзагов, не то, что у спермуэла. — Боцман вынул из зубов трубку и, усмехаясь, огладил усы. — Этот-то, криворотый-то, мы думали: он помирает, а он вон какой номер выкинул! И ведь момент уловил: дождь, гроза… ничего не видно… А еще говорят, кашалот — дурак!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.