Глава 7 Мадрид, 1954

Глава 7

Мадрид, 1954

По дороге в Мадрид нашей первой остановкой стал Сан-Себастьян, где Эрнест хотел найти одно кафе, название которого забыл, — такое случалось чрезвычайно редко, обычно он помнил места, имена, даты, события, цвета, одежду, запахи, он мог с легкостью назвать даже имя победителя велосипедных гонок 1925 года, и при этом Эрнест никогда не вел дневников, не делал никаких записей. Все хранилось в его памяти в полном порядке.

Эрнесту очень хотелось найти это кафе, потому что только там он мог встретить своего старого друга Хуанито Кинтану, героя «Смерти после полудня», одного из самых знающих aficionados[17] в Испании. До Гражданской войны Кинтана работал импресарио в Памплоне, содержал арену для боя быков и отель. Франко лишил его и того и другого и обрек на нищету. Эрнест, как истинный солдат-интернационалист, очень хорошо относился к Кинтане и даже посылал ему каждый месяц определенную сумму денег, как, впрочем, и многим другим своим старым испанским друзьям.

Наконец мы нашли Хуанито — коренастого человека, с румянцем и улыбкой во весь рот, явно нуждающийся в услугах дантиста. Он быстро уложил свои нехитрые пожитки и отправился с нами в путешествие на юг Испании.

В Бургосе Эрнест попросил Адамо остановиться у кафедрального собора, одного из самых больших в Испании. С моей помощью Эрнест вылез из машины и медленно направился к ступеням собора, через каждый шаг останавливаясь на секунду. Пригубив святой воды, он вошел в безлюдный сумрак собора. Его шаги были едва слышны — так мягко ступали ноги, обутые в кожаные мокасины, по каменному полу. На минуту Эрнест застыл у бокового алтаря, глядя на свечи, — в сером пальто, с белыми бакенбардами и в очках в металлической оправе он слегка походил на монаха, — затем преклонил колени, опустил голову и закрыл глаза руками. В таком положении он оставался несколько минут.

Чуть позже, спускаясь по ступеням собора, Эрнест сказал:

— Знаешь, порой мне жаль, что я плохой католик.

На ночь мы остановились в небольшом отеле недалеко от Лагроньо.

Когда мы вошли в бар, там было довольно много народу. И вдруг мы услышали, как кто-то по-английски сказал двум своим приятелям: «Кстати, именно тут происходило действие романа „Фиеста“ (так назывался роман „И восходит солнце“ в английском издании). Вот было бы здорово увидеть здесь старого Хемингуэя, опрокидывающего стаканчик доброго вина!» Эрнест подошел к этим людям и воскликнул:

— Что выпьете, джентльмены?!

Думаю, он получил от произведенного эффекта гораздо большее удовольствие, чем от всего нашего путешествия. Позже он много раз вспоминал этот забавный случай.

Пока Эрнест разговаривал с англичанами, ко мне подошел высокий грузный человек с большим носом, заставляющим вспомнить о Пиноккио. Представившись Джоном Коблером из Уэстпорта, Коннектикут, он сказал, что живет в мотеле уже два дня — москиты прогрызли радиатор его «бьюика», и теперь машина в мастерской, где должны заделать дыру. Он спросил, можно ли сфотографировать мистера Хемингуэя. Я рекомендовал ему прямо обратиться к Эрнесту.

Коблер подошел к Эрнесту и влез в разговор, чего Хемингуэй не выносил, так же как непрошеное вторжение в его дом. Коблер стал просить Эрнеста попозировать перед камерой, а Эрнест, прервав его на полуслове, спросил, где он достал такой замечательный пиджак, заметив, что это самый поразительный пиджак из всех, что ему довелось видеть. Затем Хемингуэй спросил англичан, что они думают о крое и цвете пиджака, и пожелал узнать, не линяет ли он. Коблер приосанился, чувствовалось, что он чрезвычайно горд. С большим достоинством он отвечал на все вопросы Эрнеста. (Эта форма издевательской атаки была оружием, довольно часто употреблявшимся Эрнестом в общении с бесцеремонными и нахальными людьми. Помню, как однажды в «Ритце» он безудержно восхищался серьгами почтенной дамы из Огайо — разодетой, увешанной драгоценностями матроны с пышным бюстом, желавшей заполучить его автограф.)

— Пиджак от «Джонсон и Джонсон», отвергнутый благотворительными организациями, — позже поведал мне Эрнест, увидев Коблера за обеденным столом. — Что здесь делает этот тип?

— Москиты прогрызли его «бьюик».

— Понятно.

Когда мы подъезжали к Мадриду, Эрнест показал нам гору, на которой пряталась группа Пабло в романе «По ком звонит колокол».

— Как-то мы проезжали здесь с Мэри, — сказал он, — и устроили тогда пикник недалеко у моста.

Эрнест остановился в «Паласе» (номер сразу же заполнился съестными припасами и, конечно же, баночками макрели). Отель был переполнен, как, впрочем, и весь город, поскольку на следующий день, 15 мая, начинался праздник святого Исидора с самой главной корридой Испании. Мэри ехала к нам из Севильи вместе с англичанином Рупертом Белвилем, старым приятелем Хемингуэя, — Эрнест прощал ему, что во времена Гражданской войны Руперт сражался — он был летчиком — на стороне Франко.

Мы направились на площадь Санта-Ана, в «Немецкую пивнушку», любимое местечко матадоров и их импресарио. Многие, узнав, что Эрнест там, пришли его поприветствовать. Мы пили пиво и с удовольствием поглощали потрясающе вкусные креветки. Затем Эрнест заказал абсент, и в его глазах снова появились желтые блики. Он стал вспоминать, чем и как жил Мадрид во время войны, что происходило тогда в городе. Я спросил Эрнеста, насколько правдивы события, описанные в романе «По ком звонит колокол», какая часть описанного в романе была взята писателем из реальной жизни того времени.

— Не так много, как ты думаешь. Да, был взорванный мост, я сам видел это. Взрыв поезда в книге — тоже реальное событие. И я пробирался через вражеские территории в Сеговию — там я раздобыл сведения о планах фашистов и потом передал полученную информацию нашему командованию. Конечно, люди и события выдуманы, однако они родились из моего опыта, моих знаний, надежд, чувств. Но в том эпизоде, где Пилар вспоминает, что случилось с ее деревней, когда туда пришли фашисты, я писал о Ронде, и здесь все до малейшей детали — абсолютная правда.

Все хорошие книги имеют одно общее свойство — то, о чем в них рассказывается, кажется достовернее, чем реальность, и, перевернув последнюю страницу такой книги, вы почувствуете, что описанные в ней события происходили в действительности, и происходили именно с вами. И тогда счастье и горе, добро и зло, радость и печаль, еда, вино, люди и погода — все, о чем вы прочитали, навсегда станет частью вашего прошлого. Если ты можешь это дать читателю — ты настоящий писатель. Именно это я постарался сделать, когда писал «По ком звонит колокол».

Уже в конце войны, — продолжал Эрнест, — когда для антифашистов все складывалось очень плохо, я поехал в Штаты — попытаться добыть денег. Вернувшись в Испанию, пришел к одному генералу, поляку, служившему в штабе — я относился к нему с большим уважением, — и спросил его, как обстоят дела на фронте. «А как поживает миссис Хемингуэй?» — был его ответ. Тут на командный пост прибежал французский полковник и, как безумный, заорал: «Надо что-то делать! Надо что-то делать! Приближаются фашистские самолеты! Скажите, что я и мои люди могут сделать?» На что генерал спокойно ответил: «Постройте высокую башню и заберитесь на нее — оттуда вам будет лучше видно».

Примерно в то время Джон Дос Пассос приехал в Испанию. До того он сидел в Париже и писал мне восторженные письма о том, как он поддерживает дело республиканцев. Но потом он заявил, что хочет сам участвовать в боевых действиях. Все с нетерпением ждали его приезда, поскольку он должен был привезти продукты, а мы в то время голодали. Дос Пассос появился с четырьмя плитками шоколада и четырьмя апельсинами. Мы тогда его чуть не убили.

Жена его осталась в Париже. Приехав к нам, Дос Пассос тут же вручил Сидни Франклину телеграмму, чтобы тот отправил ее жене Джона, предварительно показав цензору. Потом цензор звонит мне — он хотел знать, не зашифрован ли текст. Прошу прочитать телеграмму. Оказалось, там было написано следующее: «Детка, до скорого свидания». Тогда я говорю цензору: «Нет, здесь нет никакого шифра. Мистер Дос Пассос просто хочет сказать, что скоро нас покинет».

Дос в Мадриде все время искал своего переводчика. Мы знали, что он был убит, но ни у кого не хватало мужества сообщить об этом Досу, который, думая, что переводчик арестован, ходил по всем тюрьмам города и проверял списки заключенных. Наконец я сказал ему, что его переводчика уже нет в живых. Я никогда не встречался с этим человеком при его жизни и не видел его убитым, но мы знали о его смерти. Дос Пассос посмотрел на меня так, будто я сам убил его. Он невероятно изменился с тех пор, как я его видел в Париже! И после первой же бомбежки отеля, где он жил, Дос тут же собрал вещички и умотал во Францию. Конечно, мы тогда все очень боялись за свою жизнь, никому не хотелось помирать, но несколько жалких бомб, упавших на отель, конечно, нас испугать не могли — ведь только пара комнат в здании и была-то задета. Потом я понял — все дело в том, что у Дос Пассоса появились наконец деньги и его тело впервые приобрело определенную ценность. Страх смерти возрастает пропорционально росту благосостояния — Закон Хемингштайна о динамике смерти.

Мы оба заказали по абсенту, и Эрнест продолжил свой рассказ о Гражданской войне:

— Генерал Модесто был страстно влюблен в Мисс Марту, три раза он атаковал ее в моем присутствии, и тогда я предложил ему чисто мужское состязание. «Ну что ж, генерал, — сказал я ему, — давайте все выясним до конца и покончим с этим делом. Предлагаю вам поединок — мы держим во рту платки и стреляем до тех пор, пока кто-то из нас не упадет первым». Мы достали платки и пистолеты, но тут вошел один из моих приятелей и уговорил меня остановиться. Он сказал, что у нас не хватит денег на памятник, который автоматически ставят любому испанскому генералу.

Говоря о Мисс Марте, Эрнест вспомнил, как однажды ночью, когда они были в постели, началось землетрясение и кровать под ними заходила ходуном. Полусонная Марта сильно толкнула его и сказала: «Эрнест, перестань вертеться». В этот момент кувшин со стола свалился на пол и разбился, потом обрушилась крыша, и обвинения с Эрнеста были сняты.

— Марта была самая честолюбивая женщина из всех, когда-либо живших на земле. Она всегда где-то бегала, собирая для «Колльере» материал. Обожала все чистое, всяческую санитарию. Ее отец был врачом, и у нас дома было как в настоящей больнице. Никаких животных — иметь в доме животных негигиенично. Ее друзья из «Тайма» приходили к нам на финку в отглаженных фланелевых брюках и играли в безупречный светский теннис. Мои же приятели по пелоте тоже играли в свою игру, но делали это весьма грубо, обливаясь потом, потом, разгоряченные, прыгали в бассейн, предварительно не ополоснувшись, поскольку считали, что душ принимают только гомики. Они могли появиться с машиной, полной льда, вывалить его в бассейн и затем играть в водное поло. Вот так и начались трения между мной и Мисс Мартой — мои товарищи по пелоте пачкали ее друзей из «Тайма».

Видит Бог, я никогда и ничего не читал о природе женского начала, но хорошо знаю, что мелочи значат в жизни гораздо больше, чем что-то очень важное. Это — вопрос равновесия. Мало секса — плохо, слишком много — тоже нехорошо. Мужчина должен прочитывать изменения в настроении женщины подобно тому, как он читает котировки перед скачками. И не пытайся найти женщину, с которой нет хлопот, — с такой отупеешь.

Выйдя из кафе, мы отправились на поиски Мэри и нашли ее перед отелем. Она стояла, ожидая нас, в компании Руперта — высокого, краснощекого, ухоженного джентльмена, блистающего безупречной дикцией и ленивыми манерами никогда не работавшего английского аристократа. Хемингуэи были явно рады видеть друг друга, Эрнест обнял жену, а она поцеловала его в губы, продираясь сквозь вновь отросшую бороду.

В первый день праздника пошел такой дождь, что бои пришлось отложить, и мы, вместо того, чтобы сидеть на трибуне, пили вино в баре «Палас», центре всех мадридских интриг, где каждая женщина была похожа на удачливую шпионку.

В последующие дни мы посмотрели несколько хороших (по оценкам Эрнеста) боев, но, как правило, после полудня становилось ветрено и хмуро, и тогда Эрнест терял интерес к представлению.

— Когда небо в тучах, — говорил он, — бой превращается в спектакль без сценического освещения. Самый большой враг матадора — ветер.

Эрнесту очень понравился невысокий, храбрый матадор по имени Чикуэло Второй («Правда, теперь уже не считается хорошим тоном ударять быка по носу, чтобы его разозлить»), и в полное восхищение его привел другой матадор — Кортега.

— Как он наносит завершающий удар! Нависает над самыми рогами, почти не остается просвета. Но, знаешь, быки пропарывали его тело столько раз, что внутри у него теперь только железо и нейлон.

Эрнеста все еще беспокоили травмы, и, хотя он уже не жаловался, я всегда мог сказать, когда у него появлялись боли. В конце концов он решил навестить доктора Мадиноветиа, своего старого друга и одного из самых известных мадридских врачей. После осмотра доктор сказал Эрнесту:

— Вы должны были бы умереть сразу после авиакатастрофы. Поскольку вы этого не сделали, то должны были умереть от ожогов. Кроме того, вы должны были умереть в Венеции. Но раз всего этого не случилось и вы еще живы, то и не умрете, если будете хорошим мальчиком и станете делать то, что я скажу.

Он посадил Эрнеста на строгую диету и ограничил потребление алкоголя до двух порций в день, не считая двух бокалов вина в течение одного приема пищи.

Когда мы ехали домой после визита к врачу, все сидящие в машине вдруг почувствовали отвратительный смрад, который Эрнест идентифицировал как запах мадридских скотобоен.

Это место, куда по утрам приходят старухи, чтобы выпить кровь только что зарезанных животных. Полагают, она очень питательна. Много раз, проснувшись на заре, я приходил сюда и наблюдал novilleros, новичков, а иногда даже самих матадоров, которые упражнялись здесь в закалывании, а вокруг стояли старые женщины, выстроившись в очередь за кровью. Упражнения в закалывании скота были запрещены законом. Однако, имея знакомых среди работников бойни, всегда можно пройти туда, спрятав клинок под одеждой, и потренироваться, чтобы научиться бить в нужную точку на загривке — это место всего-то размером в монету. У матадора нет другой возможности поупражняться. Никто не может себе позволить покупать животных только для того, чтобы потом их убивать, — ни у кого нет таких денег. И хотя упражнения с мулетой и даже с бандерильями можно отрабатывать на муляжах, закалывать быка так не научишься.

Эрнест сказал, что именно там, на скотобойне, наблюдая за матадорами, он понял, что такое заколоть быка. Потом он описал это в «Непобежденном». Тогда же он узнал и о существовании очереди старух, стремящихся выпить кровь только что убитых животных, — о них он рассказал в «По ком звонит колокол». Эрнест напомнил мне и о героях из «Смерти после полудня» — о брате и сестре, цыганах, которые мстили за смерть своего старшего брата, убитого быком. Они пришли к скотобойне поутру, когда там должны были забить на мясо быка, лишившего жизни их брата, и получили разрешение убить быка, вырвав ему глаза и отделив спинной мозг. Затем они плюнули в пустые глазницы, отрезали быку яички, поджарили их на костре, который развели на улице прямо напротив скотобойни, а потом съели. Эрнест сказал, что был на скотобойне в то самое утро. Правда, история эта произошла в Мадриде, а Эрнест переместил действие в Валенсию.

— Как-нибудь почитаешь кусок о старухах из «По ком звонит колокол», — сказал Эрнест. — Сколько холодных утренних часов вместил один тот абзац!

«По ком звонит колокол» никогда не издавался в Испании, но контрабандой роман на английском языке все-таки привозили в страну. Один приятель Руперта, работавший в английском посольстве, дал мне книгу. Я думал, что хорошо знаю текст, но совсем не помнил этот эпизод с пьющими кровь старухами из мадридской скотобойни. Да, они там были. Пилар сказала, что она может чувствовать запах смерти, и Роберт Джордан возразил ей — смерть не имеет запаха, ужас — да, но не смерть. Если смерть пахнет, то чем?

И тогда Пилар начинает описывать запах смерти: во-первых, это запах, который приходит на корабль во время шторма, а все люки и иллюминаторы закрыты. Она просит его понюхать воздух у медной рукояти иллюминатора, этот запах вызывает обморок и ощущение пустоты в желудке — и это лишь часть запаха смерти. А другую часть он найдет, говорит Пилар, в Пуэнте-де-Толедо, рано утром. Она просит его встать у дороги, когда с Манзанареса опускается густой туман, и подождать старух, которые приходят туда на рассвете пить кровь только что зарезанных коров. И когда одна из этих женщин выйдет из бойни, кутаясь в шаль, с посеревшим лицом и запавшими глазами, с волосиками старости на подбородке — бледными побегами смерти, вырастающими из белых восковых лиц подобно побегам фасоли, тогда, говорит Роберту Пилар, он должен обнять эту старуху, прижать ее к себе и поцеловать в губы. В этот миг он обретет и вторую часть запаха смерти.

После посещения доктора Эрнест стал реже есть, больше отдыхать и даже заговорил о том, что хорошо бы поменьше пить. Обычно после дневной корриды он шел полежать и оставался в кровати, читая что-нибудь, до десяти часов. Потом вставал и одевался к ужину. Несколько вечеров он вообще не выходил из номера, просил принести ужин в комнату и ел в постели. Эрнест возобновил сбор мочи, хранил ее в стаканах в ванной и время от времени отсылал на анализ к Мадиноветиа.

Эрнест всегда очень много читал, и здесь, в отеле, как и везде, где он бывал, столик у кровати был завален журналами, газетами и книгами. Это было неповторимое зрелище — видеть, как он выбирает себе журналы в магазине. Эрнест неторопливо шел вдоль полок с выставленными журналами и брал все подряд, за исключением тех, которые называл помощниками для дам, — «Домохозяйка», «Домашний журнал для леди» и подобные им. Он покупал двадцать, а то и более журналов, но самое удивительное было то, что он их все проглядывал и мог обсудить содержимое каждого издания. К журнальным киоскам в Испании, Франции и Италии он относился точно так же. Живя на своей финке на Кубе, он регулярно выписывал «Харпер», «Атлантик мансли», «Холидей», «Филд энд стрим», «Спортс афилд», «Тру», «Тайм», «Ньюсвик» и «Сазерн джезуит», два английский журнала — «Спорт энд кантри» и «Филд», мексиканский журнал «Канча» и целый ряд итальянских и испанских еженедельников. Кроме того, «Скрибнере» непрерывно посылало ему книги, которые он просил, а от других издательств он постоянно получал новинки — редакторы надеялись, что Эрнест напишет что-нибудь о том или ином писателе и они смогут использовать текст как рекламу на обратной стороне обложки.

И вот в такой спокойный вечер, когда Эрнест решил остаться в постели и погрузиться в чтение испанского журнала, посвященного корриде и всему с ней связанному, в его номере совершенно неожиданно появился Луис Мигель Домингин — лучший матадор Испании тех лет. Это был гибкий, потрясающе красивый человек. Все его родственники были матадорами, и даже его очаровательная сестра Кармен однажды блестяще выступила в корриде. Домингин не выступал на арене почти год, переболев серьезным заболеванием желудка. Но теперь, получив весьма выгодные предложения из Южной Америки, он подумывал о том, чтобы снова выйти на арену. В «Палас» он пришел, чтобы попросить Эрнеста посетить его подругу Аву Гарднер, которая лежала в больнице и страдала от ужасных болей, вызванных камнями в почках. Ава играла в фильме «Убийцы» — Эрнест считал, что это единственный приличный фильм среди всех, снятых по его произведениям, — и в фильме, который он называл «Снега Занука».

Мигель ушел, и Эрнест воскликнул:

— Боже, как он ужасно выглядит! Когда Луис Мигель в форме, он похож сразу на Дон-Жуана и Гамлета, но сейчас он кажется утомленным, похудевшим и каким-то сникшим. Наверно, слишком много времени провел у постели Авы.

Мы застали Аву в палате, окруженную медсестрами — они поправляли постель, измеряли пульс, убирали. Ава весьма решительным тоном разговаривала по телефону с директором голливудской студии:

— Мне плевать, сколько сценариев вы мне посылали. Не буду, повторяю вам, я не буду играть Руфь Эттинг!

Пять секунд паузы — она слушает, что ей говорят.

— И вы можете взять этот контракт и засунуть его себе в задницу!

Сестра расправляет простыню и взбивает подушки, подкладывая их под голову и плечи Авы.

— Да не говорите вы мне эту чушь об обязательствах! И не прерывайте меня, это я вам звоню, а не вы — мне! Что, Бог мой, вы хотите мне всучить? Великую роль? Я стою там, раскрывая рот, как какая-то золотая рыбка, а в это время раздается писк идиотского дубляжа!

Сестра поправила подушки за спиной Авы и улыбнулась ей.

— Боже мой, я говорила вам — драматическую роль, а вы мне присылаете эту Руфь Эттинг. Неудивительно, что у меня начался приступ! Я должна послать вам счет… Да заткнитесь же вы, наконец!

Ава вешает трубку, протягивает руку Эрнесту, очаровательно улыбается и мягким, нежным голосом воркует:

— Здравствуй, дорогой Эрнест.

— Насколько я понял, сестры не знают английского, — говорит он, пожимая ее руку.

— Сестры очень милы, — замечает Ава, поглаживая одну и улыбаясь ей, в то время как все они улыбаются Аве, — и мне здесь так нравится! Я даже не хочу, чтобы этот чертов камень выходил. Садись сюда, на кровать, Папа, и поговори со мной. Я просто счастлива, что ты смог меня навестить.

Сестры, закончив свою работу, вышли из палаты. Домингин и я сидим на стульях рядом с кроватью.

— Думаешь, остаться жить в Испании? — спрашивает Эрнест.

— Да. Пожалуй. По сути — я совсем не горожанка. Не люблю Нью-Йорк, Париж. Я бы хотела жить здесь. Ну что у меня будет, если я вернусь назад? У меня нет ни машины, ни дома, ничего. У Синатры — тоже. После всех своих замужеств я получила лишь два года на диване у психоаналитика.

— По правде говоря, дочка, не очень люблю аналитиков — ни разу не встречал среди них ни одного с чувством юмора.

— Ты хочешь сказать, — спросил Ава с удивлением, — что никогда не посещал аналитика?

— Нет, конечно, у меня есть аналитик. Пишущая машинка «Корона № 3». Она — мой аналитик. И скажу тебе честно, что, хоть я и не отношусь к свято верующим в психоанализ, зато провел кучу времени, охотясь на животных и рыб и убивая их, и теперь я совсем не хочу убивать самого себя. Восстав против смерти, как это сделал я, человек получает удовольствие от того, что взял на себя одну из божественных функций.

— Папа, это для меня слишком уж умно.

Домингин сказал, что собирается тренироваться, и пригласил нас с Эрнестом. Ава обещала, что тоже пойдет смотреть, даже если сестры привяжут ее к кровати.

Tienta, испытание молодых бычков на смелость, проходила на малой арене ранчо Антонио Переса в горах Куадасауры, в Эскориале, на берегу Гвадаррамы. Мы выехали из Мадрида на трех машинах и на ранчо оказались уже после полудня. Домингин собирался поупражняться с мулетой, слегка поколоть животных, но при этом не должен был их убивать. По результатам испытаний нескольких животных их владелец мог определить характеристики стада, из которого они взяты, что необходимо для племенной работы. Во всем этом мероприятии был один неординарный момент — испытание проходили не только бычки, но и сам Домингин — Луис Мигель сам для себя хотел понять, сможет ли он продолжить карьеру матадора.

— С этими бычками, — объяснял Эрнест Аве, — иногда даже приходится труднее, чем со взрослыми животными. Они двигаются быстрее, и координация у них лучше. Пусть слово «бычок» тебя не вводит в заблуждение.

Ава стояла рядом с Эрнестом за деревянным барьером, и они смотрели, как Домингин работает с первым бычком. После поразительно красивого представления Эрнест повернулся к Аве и воскликнул:

— Ты видела, что Луис Мигель сделал с этим бычком?! Он подарил ему индивидуальность и сделал звездой. Этот бычок покинул арену преисполненным чувства собственного достоинства, гордый как черт.

— Луис Мигель очень мил, не правда ли? — сказала Ава.

— Ты действительно серьезно к нему относишься? — спросил Эрнест.

— Откуда я могу знать? Мы уже вместе два месяца, но я не говорю по-испански, а он — по-английски, поэтому до сих пор мы толком-то и не общались.

— Не волнуйся — все, что нужно, вы оба прекрасно понимаете.

В этот самый момент бычок, с которым работал Домингин — средних размеров, с трехфутовыми рогами, — отвернулся от мулеты Мигеля, решив, что Эрнест гораздо интереснее. Хемингуэй стоял перед стеной довольно далеко от защитного барьера. Все, и особенно громко Мэри, закричали, но Эрнест даже не подумал сдвинуться с места, а когда бычок приблизился к нему, одной рукой схватил его за рог, а второй — за нос и резко оттолкнул от себя. Тут к ним подбежал Домингин и заставил бычка вернуться в центр арены.

— Неплохо для парня, которому так доставалось, — сказала Ава Эрнесту.

— Мне, конечно, досталось, но я все еще не смят в лепешку.

Домингин поработал с пятью бычками и, когда закончил, был выжат, как лимон.

— Ах, Папа, если бы у меня были бы такие руки, как у тебя. Попробуй, — предложил он Аве, и та пожала мускулы Эрнеста. — Да, не те у меня руки и ноги после такого долгого отдыха… — с горечью сказал Домингин.

— Пользуйся двойной мулетой и большой шпагой, — посоветовал Эрнест. — Это здорово восстанавливает силу рук.

Домингин присел у стены отдохнуть. Ава спросил Эрнеста, что он думает о Луисе Мигеле.

— Не переживай за него. Он настоящий король среди матадоров. Похож на великого Маэру, который никогда не волновался, потому что знал о быках больше, чем они сами знают о себе. Конечно, есть матадоры, которые выходят на арену только ради денег, — но они не заслуживают внимания. А вот тот, кто идет на бой с быком ради боя, — тот будет делать это всегда, не думая ни о каком вознаграждении. Знаешь, так бывает не только с матадорами — это справедливо почти для всех.

Я уехал из Мадрида в конце мая, но до моего возвращения в Штаты в конце июня мы с Эрнестом еще не раз говорили по телефону. Хемингуэи ждали в Неаполе отплытия лайнера «Моросиу», готовые отправиться в долгий путь обратно на Кубу.

Эрнест сказал, что видел нового матадора, Антонио Ордоньеса, и тот ему очень понравился. Именно тогда я в первый раз услышал это имя. Антонио был женат на сестре Домингина красавице Кармен, девушке, которая, еще не достигнув двадцати лет, уже была известна среди любителей корриды благодаря смелости и красоте своих выступлений на арене. Отец Антонио, Каэтано Ордоньес, тоже был известным матадором и в двадцатых годах выступал под именем Нинья де ла Пальма. Каэтано и Эрнест были близкими друзьями. Именно Каэтано был прототипом матадора Педро Ромеро, любовника леди Бретт в «И восходит солнце».

— Если бы ты только его видел! — говорил Эрнест об Антонио. — Он просто великолепен! Если будет продолжать в том же роде и не уйдет с арены, станет таким же, как его отец. А может, даже лучше. Руперт тоже так думает. Только одно меня беспокоит — ведь я так хорошо знал его отца и многих других замечательных матадоров — некоторых уже нет среди живых, а другие покинули арену, потому что стали бояться… Я давно решил, что больше никто из матадоров не станет моим другом. Я так переживал — это было настоящей мукой, — видя, как мои друзья не в силах справиться с быком из-за переполняющего их душу страха. Любой матадор рано или поздно ощущает в себе этот безумный ужас перед быком. И я, наблюдая это, страдаю так же, как мои друзья-матадоры. Полный идиотизм, ведь это совсем не мое дело. Вот почему я поклялся не заводить друзей среди матадоров. Но сейчас, с этим юным Антонио, я попался снова. Думаю, мне удалось понять нечто, что поможет перенести этот ужас в разряд чисто личных проблем, и мне будет проще дружить с Антонио. У него такое замечательное чувство alegria!

— Что это такое — alegria?

— Глубокое ощущение счастья, не подвластное ничему и никому. Когда ты увидишь Антонио, сразу поймешь, почему я попался. Конечно, в любой день вся моя защита против этого кошмара может быть сломлена. Тогда я снова окажусь в дерьме. Но может, стоит рискнуть? Я довольно долго размышлял об этом по дороге из Мадрида в Неаполь.

— Ну и как прошло путешествие?

— Прекрасно.

— А как ты себя чувствуешь?

— Думаю, приступ пройдет, если почки будут лучше работать. Правая здорово болела. С самого начала. Но я следую указаниям врача. За те пятнадцать дней, что мы были в Испании, выпил только четыре бокала разбавленного виски. Правда, потом еще пару в Байонне и парочку вчера. Но никакого джина. Довольно тоскливое существование для любого человека, и для меня тоже. После твоего отъезда мы с Мэри как-то пропустили один бой, пошли в горы и устроили пикник у моста. В следующий раз обязательно возьму тебя.

— Ты имеешь в виду тот мост из «По ком звонит колокол»?

— Знаешь, с тех пор ничего не изменилось. Все как тогда. После войны его восстановили, вернули на место все камни, которые упали в реку, когда мы его взорвали.

— Скажи мне правду, Папа, — ты прикончил макрель? И как насчет шампанского, паштета, грибов и всего остального?

— Все оставил в номере. Сказал горничной, чтобы забрала домой и отдала детям.