УЗКОЙ И ОБХОДНОЙ ДОРОГЕ — НЕТ!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

УЗКОЙ И ОБХОДНОЙ ДОРОГЕ — НЕТ!

26 апреля 1879 года в кафе «Лувр» либералы Гаваны устраивали банкет. Старый вожак либералов, опытный политикан Гальвес возлагал на этот вечер большие надежды. Гальвес хорошо знал, что гаванцы с удовольствием читают «Ла Либертад» и «Ла Дискусьон» — газеты республиканца Адольфо Маркеса Стерлинга. Он знал также, что эти газеты называют двадцатишестилетнего поэта и юриста Хосе Марти «молодым орлом кубинской трибуны».

И вот ему, Гальвесу, удалось сделать так, что и Марти и Стерлинг будут сидеть с ним за одним столом. Только бы все прошло тихо, а уж тогда кампания в прессе навсегда прилепила бы к ним обоим звание «единомышленников либералов».

Гальвес стоял в стороне, наблюдая, как в зал входили соратники по партии — адвокаты, владельцы табачных фабрик, плантаторы, оптовые торговцы. Наконец на пороге показался Стерлинг и с ним большелобый бледный молодой человек с пышными, волнистыми волосами.

— Я готов отдать многое, Говин, — наклонился Гальвес к невысокому толстяку, то и дело вытиравшему лоб и шею желто-красным, как испанский флаг, платком, — лишь бы после сегодняшнего вечера этот парень был с нами.

— Ты все шутишь, Гальвес, — отозвался тот, — наконец-то после десяти лет войны на острове мир, а Марти зовет к новому восстанию. Нет, с меня хватит. Во имя свободы Кубы я давал деньги и скот отрядам повстанцев, а они во имя свободы Кубы жгли мои плантации и заводы! Сейчас, когда я закупил в Чикаго новое оборудование и пригласил механиков янки, ты хочешь, чтобы я подружился с Марти? Нет, независимость, которая разоряет деловых людей, Кубе ни к чему. Нам следует идти путем постепенных реформ, Куба должна стать полноправной провинцией Испании. И все!

Гальвес недовольно поморщился. Право же, Говин хорошо соображает лишь там, где идет купля-продажа.

— Ты должен понять меня, Говин. — Гальвес взял толстяка под руку. — Люди верят тому, что говорит Марти, а газеты Стерлинга печатают речи этого парня и статьи его дружка, черномазого Гомеса, на первых страницах. Если мы приручим эту птичку, она будет петь наши песни, и люди пойдут за нами…

Торжественно протянув руки Стерлингу и Марти, Гальвес позвал всех к столу, легонько постучал высоким бокалом по желтоватой бутылке бакарди:

— Уважаемые сеньоры, либералы Гаваны счастливы приветствовать вас сегодня. Я надеюсь, что все мы поднимем первый бокал за процветание острова, за его будущее, которое придет в полном соответствии с нашим древним национальным единством…

Марти слушал вкрадчивый голос Гальвеса, и неприязнь к этому человеку охватывала его. Конечно, среди либералов есть честные, искренние люди. Их даже большинство. Но Гальвес… «Вы, но не вам», — как говорил Вергилий. Вы, кубинцы, старайтесь, дискутируйте, убеждайте, даже голосуйте, а он, Гальвес, сядет в депутатское кресло. Больше ему ничего не надо.

— Мы все хотим видеть остров уважаемой провинцией испанского королевства…

Марти поднял голову. Так вот зачем его зазвали сюда! Вот почему Гальвес так мил и любезен! Они хотят причислить его к тем, кто ползает на коленях перед Испанией? Не выйдет!

— Высокочтимые сеньоры! Собравшись и беседуя здесь, мы пожинаем плоды той неполной свободы, которая была завоевана нашей родиной в трудной и жестокой борьбе, а не подарена ей кем-то, — слова Марти словно взрывали напряженную тишину. — Эта неполная свобода стоила нашей нации многих сотен тысяч жизней и ран, которые дают нам право не униженно молить, а требовать.

Произнося эти слова, я чувствую, как в моей груди пламенеет частица революционного огня нашего народа, огня, который может быть успокоен только потоком полных, немедленных и действительных свобод…

Гальвес плотно сжал губы. Теперь их совсем не было видно под черной щеточкой усов. Черт побери, можно подумать, что Марти приготовил эту речь заранее. И все слушают его, словно он новый мессия, смотрят в рот, будто он плюется золотом. Да, вместо пристойного банкета получается политическая стычка. Что ж, придется ответить. Но кто будет говорить? После Марти выступать нелегко. Говин — тот просто дрожит от испуга и злости.

А голос Марти сильной птицей бился под тентом открытой веранды кафе, вылетал на улицу:

— Если либеральная политика выбирает узкую и обходную дорогу вместо того, чтобы быть эхом желаний нашей исстрадавшейся родины, — нет, я не могу поднять тост за такую политику!

О событиях в кафе «Лувр» генерал-капитан Кубы Бланко, сменивший Кампоса на этом посту, знал уже через час. Он внимательно перечитывал записку Говина. Марти действительно позволил себе слишком многое. Вчера «наша нация», «наша родина», сегодня «поток полных, немедленных и действительных свобод», а завтра, как и десять лет назад, — «независимость или смерть». Да, это не Гальвес, который за депутатское жалованье готов твердить, что Куба «всегда верный Испании остров». Генерал вздохнул и откусил кончик сигары. Что-то слишком много говорят о Марти в прессе, да и фискалы подозревают, что он плетет заговор. Интересно бы самому послушать, как поет эта птичка.

Такая возможность представилась генерал-капитану Бланко на следующий же день. В лицее Гуанабакоа состоялось чествование кубинского композитора и скрипача Рафаэля Диаса Альбертини.

Карета генерала, эскортируемая верховыми адъютантами, проехала по узким улицам предместья, мимо низких выбеленных домов, покрытых каталонской черепицей, и старой церкви с круглыми окнами. У входа в колледж карету встретил Аскарате. Генерал-капитан пытается изображать друга кубинцев? Что же, пожалуйста… За вежливостью и церемонностью Аскарате пряталась тревога. Конечно, он предупредил Марти, чтобы тот выбирал выражения, но ведь известно, что стоит Хосе увлечься и…

Когда Бланко, неподвижно просидевший весь вечер в первом ряду, покидал колледж, к нему подскочил репортер:

— Ваше превосходительство, «Ла Дискусьон» очень просит: два слова о речи доктора Хосе Марти…

Бланко нахмурился, помолчал. Потом он вспомнил, что Кампос советовал заигрывать с прессой, и, зазвенев увешанной орденами грудью, доверительно склонился к репортеру:

— Мне не хотелось бы вспоминать то, что я услышал здесь сегодня. Я не могу понять, как мог доктор Марти говорить так в присутствии представителя испанского правительства. Мне кажется, мой друг, что Марти безумец…

Бланко смолк, и в это мгновение генерал победил в нем дипломата. Бланко выпрямился и жестко докончил фразу:

— И безумец опасный.

Вернувшись домой, Марти застал жену в слезах. Кармен прочла в газетах отчет о банкете в кафе «Лувр» и плакала весь вечер. Хосе не смог ее утешить. Кармен слово в слово повторяла доводы отца, который звал ее в Камагуэй, а зятю советовал подыскать себе солидное место с хорошим окладом.

Тщетно пытался Хосе говорить жене о свободе, о независимости своей страны, о страданиях кубинцев, о революции. Она отвечала, что тоже кубинка и тоже страдает, но как раз из-за революции.

— Ты что, не знаешь, что негры сожгли тростник отца! — почти кричала Кармен. — В Камагуэе после войны не осталось ни одного целого завода, город Пуэрто-Принсипе разорен совсем! Ты хочешь, чтобы нам не на что было жить? Подумай о Пепито, ведь ты зарабатываешь все меньше и меньше!

Марти подошел к колыбели, склонился над сыном. Подумал: «А нос у него мой». Он молча обнял Кармен и поцеловал. Шаткое перемирие водворило в доме тишину. Анауак уступил мужу и отцу. Весной 1879 года Марти почти не произносил речей и много работал. Но его связь с революцией не прерывалась. И лето этого года стало для него, как и для других патриотов, горьким летом.

В трудных условиях Кубы, когда многие еще надеялись на испанские милости, недальновидность полковника Фрейре, настоявшего на размещении руководящего центра нового движения на острове, а не в эмиграции, оказалась роковой. Патриотов предали, Фрейре был арестован, испанцы захватили секретные планы и списки. Аресты в Орьенте — самой мятежной из всех провинций — начались прежде, чем туда дошли тревожные письма Агилеры, Хуана Гомеса и Марти. За решетку попали многие, и в их числе Кромбет и Родригес. Марти уцелел чудом. Полиция не узнала, кто скрывается под кличкой Анауак.

Провал Центрального клуба, который показал испанцам широту движения, насторожил генерал-капитана. Стоя у мраморного столика с моделью колумбовой каравеллы, Бланко смотрел на расстилавшуюся за окном гавань. Вечерело. Рыбаки поднимали паруса. Бланко нахмурился. Что-то будет, если каждая из сотен этих лодчонок привезет на Кубу хоть по одной винтовке!

— Еще раз предупреждаю вас об опасности сепаратистского движения. — Генерал-капитан обернулся к стоявшему у двери человеку в светло-сером сюртуке. — Если вам не хватает людей и средств — подайте рапорт. Для вашей работы мы не пожалеем ни того, ни другого…

И тайная полиция начала настоящую охоту за патриотами. Люди исчезали бесшумно и бесследно. Марти похудел. «Клиенты», приходившие в контору Вионди, приносили невеселые вести, да и дома он не знал спокойной минуты.

Все же ему, Агилере и Гомесу удалось кое-что сделать, и оружие снова начинало поступать, а уцелевшие революционные клубы заявили о признании Нью-Йоркского комитета своим главным руководящим центром.

В июне из Нью-Йорка прибыл новый посланец.

Руководители Революционного комитета официально сообщали, что председателем (делегадо) патриотической хунты в Гаване и, следовательно, полномочным представителем комитета на острове назначается Агилера. Субделегадо, его заместителем, назначался Марти.

Положение улучшалось, хотя и очень медленно. Оружие шло в основном из США, а полиция янки, по-видимому, предупрежденная послом Испании в Вашингтоне, проявляла невиданную бдительность. К Гомесу и Агилере приходили рыбаки и рассказывали, как порой им приходилось выбрасывать оружие в море, чтобы избежать ареста или расстрела североамериканскими канонерками.

Снова и снова собирали деньги кубинцы. Каждая доставленная на остров винтовка обходилась им в пять раз дороже ее действительной стоимости. И бывали дни, когда и Агилере, и Марти, и Гомесу трудности казались непреодолимыми. Особенно Марти и Хуану Гомесу. Ветераны не очень-то доверяли «зеленым новичкам». Людям, воевавшим вместе с Максимо Гомесом и Антонио Масео, хотелось снова идти в бой под их испытанным руководством.

Но Максимо Гомес был в Гондурасе, а Антонио Масео — на Ямайке. Оба они покинули Кубу, не желая пользоваться «правами» испанской амнистии. И многим казалось, что прославленные вожаки не желают лезть в новую драку. Агилера и Марти убедились в обратном, когда состоялась их встреча с доктором Эусебио Эрнандесом.

Прежде чем приехать в Гавану, Эрнандес проделал долгий путь. Он беседовал в Гондурасе с Максимо Гомесом, затем посетил Нью-Йорк, а в городе Сантьяго-де-Куба брат Антонио Масео, Хосе, вручил ему коробку сигар домашней закрутки.

Откусив кончик одной из сигар, Марти увидел вложенную в нее бумажную трубочку. Когда были распотрошены все сигары, Марти и Агилера прочли полученное в Сантьяго-де-Куба послание Антонио Масео. «Бронзовый титан» не терял времени в эмиграции на Ямайке. Он посылал на родину тщательно разработанные инструкции своим бывшим соратникам и всем будущим командирам повстанческих отрядов. В письме перечислялись имена, подпольные клички и воинские звания верных людей и предлагалась дата и место нового восстания.

Теперь в подготовку новой войны могли влиться испытанные в былых боях люди. В Орьенте — темпераментный Хосе Масео и Кинтин Бандерас, в центральных провинциях — Франсиско Каррильо и Серафин Санчес. Запад должны были поднять сами гаванцы — Агилера, Марти и Хуан Гомес. Антонио Масео ждал сигнала на Ямайке, а в Нью-Йорке и Флориде руководили отправкой добровольцев Каликсто Гарсиа и Карлос Ролоф. Осень 1879 года должна была стать военной осенью.

Кармен видела, что муж все больше и больше отдается опасному и ненужному, по ее мнению, делу. Она хотела было вместе с сыном уехать к отцу в Камагуэй, но любовь победила недовольство, и она осталась в Гаване. Надежда на благополучное окончание всех волнений мелькнула у нее в тот вечер, когда в их доме ужинал приехавший из Орьенте юрист, дон Урбано Эчеварриа. Кармен оставила мужа и гостя в столовой, зная, что услышит разговор из-за неплотно закрытой двери. И действительно, до нее отчетливо донесся баритон Эчеварриа:

— Я уверен, на выборах депутата в кортесы большинство избирателей Орьенте с готовностью голосовало бы за вас, доктор…

Кармен хотелось распахнуть дверь и крикнуть: «Он согласен!» Но голос мужа остановил ее:

— Мой друг, если я решусь баллотироваться и приму мандат депутата, то лишь затем, чтобы защищать в испанском парламенте курс на полную независимость нашей страны.

Кармен не слышала ничего больше. Слезы навернулись у нее на глазах, и в ушах зазвучал другой голос, сердитый голос отца: «Он не думает о семье, твой Пепе, ему нужна дешевая слава…» Кармен знала, что отец не прав, что Пепе любит ее и сына больше жизни, но раздражение поступками мужа росло. Она, Кармен, предпочла бы жить в самом глухом и бедном селении Камагуэя, лишь бы не думать, что за Пепе могут прийти с часу на час.

Осень приближалась, напряжение росло. За Марти беспокоилась и семья Домингесов, и Рафаэль Мендиве, и другие друзья, знавшие, что он занят опасным делом. Но уж если Марти не удерживали слезы Кармен, то предостережения друзей он и подавно пропускал мимо ушей.

Правда, иногда он позволял себе отвлечься и посетить литературный вечер в доме Агустино Сендеги. Однажды он оставил хозяину звено из цепи от своих кандалов. Агустин был страстным ювелиром-любителем, и Хосе попросил его сделать из звена железное кольцо на безымянный палец правой руки.

— Пожалуй, только его я и смогу носить, — грустно сказал Марти старому другу.

В августе на гаванском вокзале упал при погрузке и разбился один из ящиков, предназначенных к отправке на восток. Тускло поблескивая, по перрону вокзала рассыпались винтовочные патроны. Полиция, уже знавшая о существовании подпольной организации, получила отличный повод к новым репрессиям.

Генерал-губернатор Орьенте Камило Полавьеха получил от Бланко приказ очистить провинцию от заговорщиков. Сотни патриотов города Сантьяго-де-Куба оказались в каторжных тюрьмах испанских колоний в Африке. Аресты множились с каждым днем, и стало ясно, что с восстанием медлить нельзя.

В ночь с 24 на 25 августа, на полтора месяца раньше намеченного срока, огонь запылал. Первыми подняли флаг «одинокой звезды» мамби, которыми командовал генерал Велисарий Граве де Перальта, ветеран Десятилетней войны. Его отряд стал действовать между городами Хибара и Ольгин. Через день, проделав марш-бросок через горы, к Перальте присоединился Гильермо Монкада, или, как любовно называли его негры, «наш Гильермон». Он привел с собой почти пять тысяч черных бойцов.

Спустя еще день отряды Хосе Масео и Кинтина Бандераса атаковали казармы в Сантьяго-де-Куба, но были вынуждены покинуть город и прорываться в горы. Война началась, но не так, как хотелось революционерам. Вместо одновременного восстания на всем острове поднялась только одна провинция.

Марти, Агилера и Гомес встречались теперь каждый день. Уже некогда было соблюдать правила конспирации. Игра шла ва-банк.

17 сентября Хуан Гомес обедал у Марти. Кармен не любила табачного дыма и после кофе пошла к себе, но тут же вернулась.

— Пепе, — сказала она, — тебя спрашивает какой-то человек. Он уже заходил утром, но тебя не было…

Марти вышел в прихожую, и испанец в штатском показал ему жетон капитана полиции.

— Проститесь с женой и сыном, сеньор Марти, — сказал капитан. — Я не могу точно сказать, как долго продлятся наши беседы.

Агилера и Гомес были арестованы вскоре. Они едва успели сжечь документы.

В те сентябрьские дни человек в светло-сером сюртуке часто появлялся в кабинете Бланко. Генерал был не очень доволен.

— Ваши фискалы бездарны, полковник. Даже после того, как вы подарили мешок золота какому-то революционеру, у вас нет прямых улик против Марти и Агилеры!

— Но, ваше превосходительство, они не отрицают, что хотят отделения острова от королевства…

Бланко резко повернулся к шефу полиции.

— Вы забываете о том, что их нельзя расстрелять, как простых мачетеро. Имена этих людей, особенно Марти, знает Америка, о них пишут в европейской прессе. Еще пять месяцев назад я предупреждал вас о том, что Марти особенно опасен. Ваше счастье, что он не ускользнул. Предложите ему выступить в газетах с заявлением о лояльности. Это очень важно для нас. Думаю, он согласится. Он очень умный человек, к тому же беден, и у него красивая жена-аристократка. Обещайте ему свободу и деньги. Если нет — ссылка в Испанию под особый надзор.

25 сентября 1879 года почтовый фрегат «Альфонсо XII» медленно отошел от гаванского причала Кабальериа. Марти махал платком маленькой кучке людей, которым разрешили проводить его: родителям, сестрам и Кармен, которая держала на руках одиннадцатимесячного сына. Он махал, пока фигурки на причале были видны, а потом, не дожидаясь, пока Гавана исчезнет совсем, ушел в каюту.

Быть может, он постоял бы на корме дольше, но он не знал, что покидает Гавану навсегда.